Та, которая ждала Актриса Валентина Серова

Та, которая ждала

Актриса Валентина Серова

Декабрьским утром 1975 года в фойе Театра киноактера внесли гроб. Несколько десятков собравшихся, половина из которых пришла на панихиду из чистого любопытства, с ужасом разглядывали раны на лице умершей, которые не смог скрыть даже толстый слой грима. Поверить в то, что в гробу лежит Валентина Серова — некогда ослепительная красавица, популярнейшая актриса, прославившаяся фильмами «Девушка с характером», «Сердца четырех», «Жди меня», не мог никто. Лишь выставленный в изголовье портрет смеющейся кинобогини заставлял это сделать…

Она стала суперзвездой в 1939 году, когда на экраны вышел фильм «Девушка с характером». В титрах Валентина Половикова, дочь известной в те годы актрисы Клавдии Половиковой, значилась уже под фамилией своего знаменитого мужа, «сталинского сокола», Героя Советского Союза Анатолия Серова. Однако красивый роман Валентины и Анатолия (Серов мог вечером проводить жену в Ленинград, а потом сесть в самолет и утром с огромным букетом цветов встречать ее уже на перроне Московского вокзала или всего на несколько минут прилететь к ней в Москву с учений) длился недолго. В мае 39-го при испытаниях новой модели самолета летчик погиб, оставив беременную 22-летнюю женщину вдовой. Сына, родившегося через три месяца после смерти отца, Валентина в его память назвала Анатолием.

Актриса становится частой гостьей в Кремле, где на правительственных приемах Сталин сажает ее и вдову Валерия Чкалова рядом с собой. Во время одной из встреч с сильными мира сего Валентина неожиданно попросила предоставить ей новую квартиру вместо той, в которую она с Анатолием въехала незадолго до его гибели. Просьба актрисы была, разумеется, удовлетворена. Знакомые удивлялись — как можно пятикомнатные хоромы в Лубянском проезде, принадлежавшие ранее репрессированному маршалу Егорову, поменять на двухкомнатную квартиру на Никитской. Валентина молчала в ответ. Не объяснять же каждому, как это больно — возвращаться в квартиру, где каждый угол напоминает о так трагически закончившейся любви. Даже улица теперь была переименована в проезд Серова.

Чтобы забыться, все свое время Валентина старалась проводить в Театре имени Ленинского комсомола, где ее очень ценили и доверяли только главные роли. В 1940 году она начала играть в спектакле «Зыковы». Роль Павлы удалась ей, как никакая другая. Но что-то мешало актрисе полностью отдаваться чувствам своей героини.

Впоследствии она вспоминала, что ей очень мешал один из зрителей. На каждом спектакле «Зыковы» этот молодой человек с букетом цветов сидел в первом ряду и испытующим взором следил за ней. Как позже выяснилось, он не пропускал вообще ни одного ее спектакля. Это был начинавший тогда входить в моду поэт Константин Симонов. Ему было 24 года.

Их роман стал, впервые за всю новейшую историю Союза, достоянием всей страны. А после опубликования в январе 1942-го в «Правде» стихотворения Симонова «Жди меня», посвященного Серовой, их любовь стала использоваться пропагандистской машиной государства в своих целях. И небезуспешно. Так, историки Великой Отечественной причисляют появление стихотворения «Жди меня» и одноименного фильма с Валентиной Серовой в главной роли к таким же достижениям, повлиявшим на исход войны, как разгром немецкого наступления под Москвой и Сталинградская битва.

Однако любовь Симонова к Ваське (поэт не выговаривал буквы «л» и «р» и именно так называл свою музу и будущую жену) не была взаимной. Да, Валентина принимала его ухаживания, была с ним близка, но говорить «люблю» и становиться женой не торопилась. Поэтому когда весной 42-го года во время выступления в госпитале для высшего командного состава она познакомилась с генералом Рокоссовским, то почувствовала, что влюбилась. Сильно, безумно, без оглядки на мнение окружающих, которые, разумеется, не упустили возможности посплетничать о верности той, которая «ждет».

Будущий маршал на момент встречи с Серовой был свободен: его жена и дочь пропали без вести. Страстный роман бравого военачальника, бывшего старше кинозвезды на двадцать один год, развивался на глазах у всех. Однако это не помешало Симонову, конечно же, обо всем знавшему, сделать в 1943 году Валентине предложение, а ей, искренне любившей Рокоссовского, принять это предложение и стать женой входившего в большой фавор поэта и драматурга.

Что заставило ее так поступить, осталось загадкой. Может, верно утверждение, что женщины любят ушами, а устоять перед действительно блестящими стихами Симонова было невозможно. А может, Валентине захотелось простого человеческого, как ни банально это звучит, счастья, уюта, отца для подрастающего сына. К тому же объявилась семья Рокоссовского, и любовный треугольник, которые светские шутники называли «ССР» (Серова — Симонов — Рокоссовский) был обречен.

Симонов, часто выезжающий в командировки, писал Валентине каждый день. «Нет жизни без тебя. Не живу, а пережидаю и считаю дни, которых, по моим расчетам, осталось до встречи 35–40. Верю, как никогда, в счастье с тобой вдвоем. Я так скучаю без тебя, что не помогает никто и ничто…»

Поначалу Симонов и Серова производили впечатление действительно счастливой семейной пары. В роскошной квартире на улице Горького, где только один зал занимал около шестидесяти квадратных метров, собирались веселые компании, на даче в Переделкине специально для Валентины был построен бассейн. Супруги вместе ездили за границу. Правда, взглядов на жизнь они придерживались разных: во время визита во Францию Симонов пытался уговорить Ивана Бунина вернуться в СССР, а Серова, когда муж на мгновения отлучался от стола, шептала великому писателю: «Не возвращайтесь ни в коем случае».

В 1945 году цензура разрешила выход картины «Сердца четырех», запрещенной ранее как «не соответствующей генеральной линии по патриотическому воспитанию масс». А еще через год вышел фильм «Композитор Глинка», за работу в котором Серова получила Сталинскую премию и звание заслуженной артистки. Ей было всего 29 лет, и она вряд ли могла предположить, что на этом счастливая, по крайней мере внешне, полоса ее жизни подошла к концу.

«Что с тобой, что случилось? — напишет ей в одном из писем Симонов. — Почему все сердечные припадки, все внезапные дурноты всегда в мое отсутствие? Не связано ли это с образом жизни? У тебя, как я знаю, есть чудовищная русская привычка пить именно с горя, с тоски, с хандры, с разлуки…»

Валентина и в самом деле все сильнее и сильнее увлекалась алкоголем. Дошло до того, что суд лишил Серову родительских прав и родившуюся у них с Симоновым в 1950 году дочь Машу воспитывала бабушка.

Клавдия Михайловна Половикова оказалась дамой со стальным характером и в борьбе то ли за внучку, то ли за алименты от ушедшего в 57-м году к другой женщине Симонова заняла круговую оборону, не подпуская Валентину к собственной дочери ни на шаг. Серова умоляла, требовала у матери, которую она уже ненавидела, ставя слово «мать» в своих письмах в неизменные кавычки, обращалась к бывшему мужу и в суд, чтобы ей дали возможность видеться с Машей.

Но ей такой возможности не давали. Уж слишком убедительно звучали объяснения Клавдии Михайловны, что ее спившаяся дочь, упустившая сына (Анатолий действительно был хроническим алкоголиком и закончил жизнь в 35 лет), не сможет достойно воспитать девочку. И Серова, которая, казалось, еще вчера, сидела на кремлевских приемах рядом со Сталиным, уже ничего не могла сделать.

«Запах пыльных книг, пролитого вина, папиросного дыма и высыхающего актерского грима — это запах моего детства, — будет позже вспоминать дочь актрисы Мария. — Это ее комната… Над ворохом бумаг сидит женщина с копной изведенных пергидролем волос. Опухшие веки, резкие морщины. Над ее головой портретный снимок: красивое лицо, ненатуральность позы, улыбки, взгляда — чуть-чуть. Типичный снимок актрисы в роли. Как предсказано было: «…и постарев, владелица сама/ Себя к своим портретам приревнует…» И эти два лица принадлежат одному человеку — не так давно актрисе в зените славы и теперь забытой почти всеми, исстрадавшейся, спившейся женщине. Моей матери… Мать была в жизни такой, какой была в его стихах: «Злой и бесценной, проклятой — такой нет в целой вселенной другой под рукой». И он любил в ней эти «две рядом живущих души» одинаково страстно, потому что они составляли одно-единственное — сумасшедшее, из огня в полымя существо, понять которое было трудно, а не любить — невозможно».

Опустившуюся женщину старались не замечать. Даже обожавший ее Константин Симонов напишет в письме: «Люди прожили четырнадцать лет. Половину этого времени мы жили часто трудно, но приемлемо для человеческой жизни. Потом ты начала пить… Я постарел за эти годы на много лет и устал, кажется, на всю жизнь вперед…»

Он еще долго писал ей, объяснял, что разлюбил, сообщал, что если встретит человека, которого полюбит, то, не колеблясь, свяжет с ним свою жизнь, советовал и ей выйти замуж, желал ей счастья и того, чтобы она «не разрушила еще одну жизнь так, как уже разрушила один раз».

Лирических стихов он больше не сочинял, с дочерью Машей был нарочито сух, имя Серовой не произносил никогда. Все было давно кончено. У него был свой дом, новая семья, жена, дети. Только почему-то, когда Алла Демидова, готовясь к съемкам в фильме Алексея Германа «Двадцать дней без войны» по сценарию Симонова, сделала себе грим Серовой, он разозлился не на шутку, разволновался, требовал, чтобы Демидову сняли с роли. Нику в фильме сыграла Людмила Гурченко…

На дворе стоял 1975 год, а последняя серьезная работа в кино осталась у Серовой в 46-м. Она числилась в штате Театра киноактера, в котором у нее не было работы. Съемки всегда подстегивали ее, тогда она держалась. Но в последнее время кино не было, и она изо дня в день слышала на киностудии только одно: «Нет, Валечка, для вас нет ничего».

А Серова верила — или хотела верить — что она все еще нужна. «Простите меня за настырность, — будет писать актриса в ЦК КПСС, — но больше нет сил висеть между небом и землей! Всю грязь, которую на меня вылили, я не могу соскрести с себя никакими усилиями, пока мне не помогут сильные руки, которые дадут работу и возможность прежде всего работой доказать, что я не то, чем меня представляют. Я готова на любой театр, только бы работать. Я недавно прочла несколько отрывков и статей о бывших преступниках, возвращенных к жизни, которым помогли стать людьми дружеские руки, добрые человеческие отношения, доверие. Неужели я хуже других? Помогите… Глубоко уважающая Вас В. Серова».

Но ответа не было. И тогда женщине приходилось снова распродавать личные вещи, драгоценности. Все деньги уходили на выпивку.

10 декабря Валентина Васильевна отправилась в театр за зарплатой. На улице услышала за спиной: «Это кто, Серова? Та самая? А я думала, она умерла». Что было дальше, не знает никто. Приятельница актрисы Елизавета Конищева, безуспешно пытаясь дозвониться до Валентины, отправилась к ней домой. Открыла дверь своим ключом и в ужасе отшатнулась. В коридоре полупустой, как будто нежилой квартиры, лежало некогда божественное тело некогда безумно обожаемой женщины. Символу верности, любви и того, что все будет хорошо, было 58 лет…

Симонов, отдыхавший в Кисловодске, на похороны не приехал, прислав 58 красных гвоздик. Но забыть Серову не мог. Незадолго до смерти попросил дочь привезти ему в больницу архив Валентины Васильевны.

«Я увидела отца таким, каким привыкла видеть, — вспоминает Мария Кирилловна. — Даже в эти последние дни тяжкой болезни он был, как всегда, в делах, собран, подтянут, да еще шутил… Сказал мне: «Оставь, я почитаю, посмотрю кое-что. Приезжай послезавтра»… Я приехала, как он просил. И… не узнала его. Он как-то сразу постарел, согнулись плечи. Ходил, шаркая, из угла в угол по больничной палате, долго молчал. Потом остановился против меня и посмотрел глазами, которых я никогда не смогу забыть, столько боли и страдания было в них. «Прости меня, девочка, но то, что было у меня с твоей матерью, было самым большим счастьем в моей жизни… И самым большим горем…»

Такова жизнь: проходят годы и те, чьи имена некогда заставляли восхищаться, забываются. Так было и с Валентиной Серовой.

Вспомнили об актрисе лишь в двухтысячных, когда о ней сняли многосерийный художественный фильм.

Одну из ролей должна была играть Римма Маркова. Она сходила на кинопробы, но о том, что не утверждена, узнала лишь, когда съемки уже начались.

Марковой было обидно, ведь она лично знала Валентину Васильевну. К счастью, мне удалось записать воспоминания Риммы Васильевны о встречах с Серовой:

— Я Валю очень хорошо знала. Мы с ней долго в одной гримерке (в Театре имени Ленинского комсомола. — Прим. И.О.) сидели и были дружны. Какая это была женщина! Представьте себе — послевоенная Москва, лето, жара жуткая стоит. Из театра в шикарном сиреневом платье выпархивает Валя с букетом цветов и садится в открытую машину. Загляденье! А какой она доброй была, все время кому-то то квартиру выбивала, то больницу, то пенсию. Константин Симонов, бывший тогда ее мужем, написал пьесу «Доброе имя». Я играла в этом спектакле. После премьеры Симонов в «Метрополе» устроил банкет. Мы, молодые актеры, сидели где-то на задворках. А Симонову, видно, такие лошадяги, как я, нравились. Неожиданно он указывает на меня: «Я хочу танцевать с этой девушкой». Начинаем мы танцевать, а у него ничего не получается. «Я обожаю танцевать, — сказал он мне картавя. — Но жутко бездаген».

Закончились танцы, мне все завидуют — как же, сам Симонов заметил. А мне-то этого не надо, я взяла и ушла с приема. Бреду по утренней Москве, вдруг сзади визг тормозов. Оглядываюсь — из машины Мишка Пуговкин, который играл моего мужа, высовывается: «Римма, иди сюда». Только я наклонилась к нему, как меня — р-раз — и буквально втащили в набитую машину и положили поверх сидящих на заднем сиденье. Симонов оборачивается с переднего: «Едем пгодолжать». Серова рядом сидит, ржет.

Приехали мы в их квартиру на улице Горького. В лифт все не поместились, и Симонов пошел пешком. На каждой лестничной клетке он подходил к лифту, открывал дверь, тот останавливался, и Симонов просил: «Валя, скажи, что любишь меня». Серова отвечала: «Ни-ког-да!» Лифт проезжал еще один этаж, Симонов снова подходил к двери: «Ну скажи, что любишь». А Валентина Васильевна стояла на своем: «Ни-за-что!» В общем, ездили мы так вверх-вниз. Наконец, приехали. Вошли в их огромнейшую, в полэтажа, наверное, квартиру. Валя эффектно так туфли с ног сбросила и упала на диван. Она когда выпивала, у нее становились алыми уши. И вот сидит красавица блондинка, ушки алые, глаза горят. А Симонов смочил салфетку холодной водой, нежно положил ей на лицо. И начал читать стихи…

Из Лейкома Валя ушла сначала в Малый театр, потом в Театр им. Моссовета. Помню, шел там спектакль «Рассказ о Турции» Назыма Хикмета. Дерьмо жуткое, но как же — Хикмет, надо ставить. И Валя там играла. Я пришла посмотреть и в антракте зашла за кулисы. А в этом же спектакле роль матери, у которой расстреляли сына, играла Фаина Георгиевна Раневская. Захожу я за кулисы и первую, кого вижу, — это сидящую во всем черном Раневскую. «Я надеюсь, вы не купили билет?» — спросила она у меня. Я ответила, что нет, у меня контрамарка. «Ну и как вам я? — продолжает Фаина Георгиевна. — Вам правда нравится? Ну слава богу. А мне казалось, что эта роль без заднего прохода».

После расставания с Симоновым Валя все серьезнее начинала пить. Был у нас такой спектакль — «Анфиса». Я вхожу в гримерку и чувствую запах спиртного. Вместе с Зиной, однокашницей Серовой, пока Валя была на сцене, начинаем проверять ее вещи. Так и есть — в шубе из обезьяны, которую Вале из-за границы привез Симонов, обнаружили тайный карман, а в нем полупустую бутылку коньяка. Только Зина забрала бутылку, входит Серова. Я выбежала из гримерки, а она меня через минуту зовет: «Римма! Отдай бутылку!»

Женский алкоголизм ведь неизлечим. Да ей никто и не хотел помочь. Сколько раз я ходила на «Мосфильм», в Театр киноактера. Гибнет человек, говорила, спасите. Но куда там… Серова и сама понимала, что это конец. Но ей уже было все равно. Она сильно изменилась, одна кожа да кости остались. Когда она жила в Оружейном переулке, я нередко помогала ей дойти до дома. Вводила пьяную, в разных ботинках, в квартиру. Выскакивала дочь Маша и с такой ненавистью смотрела на меня, думала, я пью с ней. А я ведь вообще не по этому делу. «Маша, иди в свою комнату», — говорила ей Валя.

Валя начала пить, когда вышла замуж за Толю Серова. Летчик-герой любил выпить, и Валя, которая до встречи с ним к спиртному не притрагивалась, стала пить за компанию, чтобы ему меньше досталось. И втянулась. Потом Толя погиб, Серова вышла замуж за Симонова. Популярность, приемы, поклонники. И все… Ну а когда Симонов ушел от нее, то Валя вообще сорвалась. Толя, сын ее, бандитом стал, дачу сжег. Однажды Валентина Васильевна позвонила мне: «Римма, приезжай, спаси меня». Оказалось, Толя разбушевался, двери в квартире начал рубить. Мне и самой страшно стало, думала, а ну как он и мне саданет топором.

А когда Толю посадили, у Серовой стал жить какой-то мальчик. Помню, пьяная Валя открывает мне дверь и говорит: «Познакомься, Римма, это Сюся. Моя последняя любовь».

На ней был синий спортивный костюм, нос, который и так был большим, от болезненной худобы стал еще больше. Ничего похожего на прежнюю Серову. Ее и на улице уже не узнавали.

Страшный конец…