6
6
«Излишне пояснять, что она никогда не сходила с рельс».
Перед нами какой-то незнакомый Жюль Верн. Он полон сарказма.
Он готов каленым мечом выжигать из жизни всё фальшивое и глупое.
Успех «Пяти недель на воздушном шаре», страстная любовь Эстель и внимание издателя сделали Жюля Верна безмерно смелым. Дорабатывая роман о полярных приключениях капитана Гаттераса, он нетерпеливо ждет от Этцеля ответа, — несомненно, полного восхищения.
И ответ был получен.
Правда, не такой, какого он ждал.
«Мой дорогой Верн, — писал Этцель, даже не пытаясь скрыть своего огромного разочарования, — не знаю, что бы я дал, чтобы мне не пришлось сейчас писать Вам это письмо. Вы взялись за невозможную задачу и, как многие Ваши предшественники, потерпели крушение, не смогли успешно решить ее. На мой взгляд, "Париж в XX веке" на сто футов ниже "Пяти недель на воздушном шаре". Если Вы перечитаете свою рукопись через год, Вы, несомненно, согласитесь с моим мнением: это всего лишь история для бульварной газетенки…
Собственно, я и не ждал совершенной вещи. Вы еще не слишком опытны, это должно было сказаться. Но что я получил? В рукописи, которую Вы мне прислали, не ставится и не решается ни одного сколько-нибудь серьезного вопроса, в ней не найти критики, которая бы хоть чем-то не напоминала уже кем-то сказанное. И если я все-таки чему-то дивлюсь, так это тому, как это Вам, человеку талантливому, удалось произвести на свет вещь столь искусственную и безжизненную…
Провали Вы театральную пьесу, я бы не удивился, — пьесу легко провалить, там не всё зависит от автора. Но и книгу так же легко можно провалить. Когда отправная точка не определена, когда цель не обдумана, ничто не поможет писателю — ни его талант, ни его мастерство. Нельзя спасти того, чего в принципе нельзя спасти. Я не вижу, что собственно можно похвалить в Вашей рукописи, и страшно сожалею, что вынужден говорить Вам все это. Поверьте, было бы истинной катастрофой для Вашей писательской репутации — публиковать сейчас этот роман. У читателей сразу возникло бы неприятное ощущение того, что роман "Пять недель на воздушном шаре" был для Вас всего лишь случайностью. К счастью, у меня лежит первая часть "Капитана Гаттераса" и я знаю, что случайностью является все же не предыдущий роман, а этот, нынешний. Как ни прискорбно, в "Париже" Вы даже о литературе рассуждаете как незрелый светский человек, который лишь слегка прикоснулся к ней и со странным удовлетворением открывает для себя то, что для всех уже давным-давно является общим местом.
Думаю, Вы еще не созрели для книги о будущем. Может, Вы ее переделаете через двадцать лет или тридцать. Но стоит ли старить мир на сто лет, чтобы не суметь подняться над тем, что происходит на наших улицах сегодня?
В общем, мой юный друг, это — провал, это откровенный провал.
И если даже сто тысяч человек сейчас придут и скажут мне обратное, я громко повторю: это провал! — и пошлю всех куда подальше.
К несчастью, сто тысяч людей, прочтя Вашу рукопись, скажут то же самое, что сейчас пишу Вам я. В Вашей рукописи ничто не ранит. В ней нет ни идей, ни чувств. Даже литературная сторона рукописи ниже Вас самого в каждой строчке. Ваш Мишель Дюфренуа — резонер. В героях нет ничего забавного, они попросту неприятны. В своей работе Вы ни с того ни с сего впали вдруг в полную посредственность, и — по самую макушку. Ни оригинальности, ни простоты, ни одного выражения, которое могло бы создать книге успех. Зато в рукописи много такого, что может Вам надолго и непоправимо навредить…
Я говорю жестокие вещи, но говорю их с сожалением, как сказал бы собственному сыну. Надеюсь, Вы понимаете, что я желаю Вам только добра. Бог свидетель: если бы Ваша книга удалась Вам хотя бы на четверть, я признал бы ее хорошей…»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.