Советское кино с чувственными актрисами 30–40-х годов

Советское кино с чувственными актрисами 30–40-х годов

Известно, что Сталин в кино фривольностей не терпел. Мелодрамы не любил и крайне раздражался, видя на экране намек на сексуальные настроения. Однажды глава кинокомитета Большаков привез для очередного кремлевского кинопоказа иностранный фильм, где такие настроения не скрывались. Как только Сталин понял это, реакция последовала гневная: «Вы что, Большаков, бардак здесь разводите!» И вышел из зала. За ним покатились соратники по Политбюро.

«Каждая картина имеет большое общественно-политическое звучание» – эти слова Сталина, сказанные им как-то при обсуждении тематического плана, слишком хорошо усвоили руководители кинематографа тех времен. Поэтому ожидать картин «легкого» содержания с сексуальным сюжетом на экранах 30–40-х годов было немыслимо.

И тем более удивительно, что в этот период появлялись фильмы, несшие в советскую жизнь сексуальные ожидания и волнующую чувственность. Но это были не эротические картины, а по-прежнему общественно-политические и морально-нравственные. Но в них ожидания секса воплощали актрисы, отобранные режиссерами на роли. Не Любовь Орлова, воплощавшая голливудский стиль в социалистическом реализме, не Марина Ладынина и Людмила Целиковская, игравшие народный характер в общественно-политической упаковке. Нет. Советское кино тех лет породило актрис определенного толка – Татьяну Окуневскую, Валентину Серову, Лидию Смирнову, Зою Федорову. Они умудрялись все эти общественно-политические и морально-нравственные художественные фильмы, в которых снимались, напитать флером сексуальности, своим чувственным обаянием. И мужской зритель «заводился». С определенной минуты ему непреодолимо хотелось уже не только созерцать, но и потрогать экранное изображение.

Окуневскую открыл Михаил Ромм. Она так сыграла роль юной жены старого фабриканта в мопассановской «Пышке», что затмила своим женским очарованием саму Пышку. Хотя, может быть, тогда она была и не так трогательна, как в роли проститутки, в роли без слов, в спектакле «Бравый солдат Швейк» у Николая Охлопкова. Но публика стонала от удовольствия. Следом производственный фильм 1935 года «Горячие денечки» с ее участием, на котором зрительский народ таял от той же чувственной экспрессии.

«Я стала взрослой, женственной, у мужчин успех», – это она о себе в то время. Но и женственный успех в театре и кино. Теперь у нового режиссера Леонида Лукова, заново открывшего ее. В фильме «Александр Пархоменко» он определил ей роль фанатичной контрреволюционерки. Фанатичность эту оттеняет бешеный темперамент и лицо-маска офицерской жены: выделанные кричащей помадой губы и углем пордведенные сверкающие глаза – вот она, белая кровь, кипящая от ненависти к красным. Образ, с которым она свыклась. После съемок Луков, нелюбимый режиссер Сталина, целовал ей ноги и причитал:

– Я теряю сознание, схожу с ума от ревности, когда на вас смотрят!

Вот за что ее так ненавидел Константин Симонов, близкий приятель ее мужа, писателя Бориса Горбатова. Потомственная аристократка, она отдавалась с экрана всем.

В войну в Алма-Ате Окуневская снялась в роли диктора радио в оккупированном Белграде в фильме «Ночь над Белградом» того же Лукова. Она там поет песню партизан. Поет под аккомпанемент джазового оркестра Генриха Варса, бежавшего из Польши. Но как поет! Потом она повторяла эту песню десятки раз на бесчисленных фронтовых концертах в действующей армии и в освобожденной Европе – в Югославии, Австрии, Венгрии, Румынии, Болгарии. Везде одно и то же: зал стонет, кричит, аплодирует, прорвавшиеся к сцене хватают за платье. Кругом густая атмосфера мужского поклонения и жгучего желания – еще, еще, пой, ходи, говори!

А Валентина Серова в фильме 1939 года Константина Юдина «Девушка с характером» в роли комсомолки, страстно зовущей ехать на нашенский Дальний Восток обустраивать его? В кинотеатрах очереди, смотрят не по одному разу. Героиня Серовой – комсомолка Катя Иванова, энергична, но нежна, по-женски обворожительна. Серова играла саму себя. Ее женское естество захлестывало социальность роли. Но оттого она и управляла настроением зала – желаниями и фантазиями на уровне подсознательного.

В 1941 году тот же режиссер снял ее в фильме «Сердца четырех». Любовная комедия – красный артиллерийский офицер Колчин влюбляется в университетскую преподавательницу математики Мурашову-Серову. Теплый, солнечный фильм о пронзительно-чистой, акварельной Москве, о сочной, яркой, пленительной подмосковной природе, и о любви, где элегантная женственная Мурашова в маске недотроги плавится от мужского прикосновения. И все понимают – эта женщина правит миром, но никак не математика и артиллерия. Прозрачные глаза, в которых можно утонуть, и яркие губы, притягивающие сильнее магнита – какие тут, к черту, пушки, когда такая Серова на экране! И каждое движение ее кричит: «Я мягкая, я слабая, я управляемая!»

В 1941 году секретарь ЦК партии Андрей Жданов под влиянием Сталина выдал чиновничье-суконное: «Фильм легкомысленный». И потребовал не выпускать его в широкий прокат. Но в победном 45-м фильм взял свое. Успех был огромный – на экране торжествовал женский талант Серовой.

Но, конечно, самым ударным ее фильмом оказался «Жди меня» Столпера по сценарию будущего мужа Константина Симонова. Его стихотворение «Жди меня» в 1941 году неожиданно появилось в «Правде». Симоновские строки о силе женской верности запоминались сразу, особенно впечатляли бойцов и офицеров действующей армии.

Жди меня, и я вернусь,

Всем смертям назло…

Не понять не ждавшим им,

Как среди огня

Ожиданием своим

Ты спасла меня.

Два слова – «Жди меня», – начертанные на броне танков и бортах самолетов превратились чуть ли не в главный слоган Великой Отечественной войны, наряду с вошедшими в историю: «Папа, убей немца!», «Наше дело правое, враг будет разбит!», «За Родину, за Сталина!».

Тогда немногие знали, что Константин Симонов посвятил «Жди меня» любимой женщине Валентине Серовой. Потом Симонов написал непритязательный киносценарий, навеянный этим же стихотворением. И Серова сыграла в фильме по этому сценарию роль Лизы Ермоловой – жены летчика, которого ждет. Сыграла так, что, являя характер столь неверный в женской стихии, вдруг предстала символом неотразимой женской верности. Верности, явившейся в чувственной наготе образа. Все те же льняные локоны, воспаленные губы, прозрачные глаза, ладный стан, обволакивающий голос – так в кино. От экранной Серовой зал намагничивался энергетикой чувственности. Умела она разбудить сексуальную память о доме, о жене, о любимой подруге. Серова с экрана внушала: жить стоит и ради женщины, вот такой слабой, как я.

В 1940 году взошла звезда Лидии Смирновой. Звездной актрисой и любимой женщиной мужчин Советского Союза ее сделал фильм «Моя любовь». Режиссер Корш-Саблин и композитор Исаак Дунаевский вылепили весьма привлекательный образ. Да и натура была с большими возможностями. В фильме героиня Смирновой – красавица, передовик производства – усыновила малыша. Это породило массу недоразумений в отношениях с поклонниками, где каждый явил свое лицо. Глуповатая картина, как определил ее Дунаевский. Но 19 миллионов человек посмотрело – ее любовь собирала полные залы. В окружении военных и политических фильмов так хотелось глотка обывательской жизни, пусть даже глуповатой.

А нашел ее, Смирнову, для этого кино, тот, кто написал сценарий – Иосиф Прут. Дунаевский задал мелодию для фильма, и тогда у него появилось свое виденье натуры. Актриса должна быть курносенькая, ладненькая, типично русская, заводная и чувственная. «Она, как молодой дог», – подытожил Дунаевский.

Такой и увидел Смирнову в толпе на Невском проспекте Иосиф Прут. Остановил, и сказал, что надо пойти на студию, к режиссеру Коршу, «чтобы тебя попробовали».

– Как так попробовали?

– Да не в том смысле, что ты подумала. Для этого у нас другие есть. А в смысле кино.

В то время в Ленинграде у молодежи слово «попробовать» означало переспать, заняться с девушкой любовью…

И глуповатый фильм стал гвоздем сезона. Дунаевский сделал Смирнову вожделенной мечтой, сексуальный имидж ее буквально взвился над страной. Но и сам не устоял, закрутила страсть не к образу – к живой натуре. Смирнова – Дунаевский! Пожалуй, это было самое яркое и красивое любовное приключение в стране в 1940–41 годах. Не устоял создатель образа, как не устояли и миллионы потребителей этого образа, зачарованные им в фильме. Влюбились и шли снова к экрану, чтобы продолжилось ощущение чувственного праздника.

В это же время заблистала и Зоя Федорова. В 1932 году в фильме «Встречный» режиссер Сергей Юткевич ее не разглядел, так же как и Игорь Савченко в музыкальной ленте «Гармонь». Ее по настоящему открыл Арнштам в фильме 1935 года «Подруги», о девушках с рабочей окраины Петрограда, отправившихся спасать город в 1919 году от белых интервентов. Боевая картина, но украшение ее – женственная Федорова. Податливая от рождения, она научилась женственности на танцах. В конце 20-х ей чуть за двадцать. Она обожает шелковые чулки и фокстрот, который позволяет прижиматься к партнеру. В 27-м одного из них арестовали, им уже давно интересовалось ОГПУ. А следом арестовали и ее. Правда, дело быстро закрыли и Федорову отпустили. Но ОГПУ получило ценного агента. В 1937-м она снялась в фильме «На границе», где оператором был ее муж В. Рапопорт. А в 1940-м играла в «Музыкальной истории» в паре с обаятельным Сергеем Лемешевым. Это был новый успех, и новый шквал всеобщего мужского поклонения. Потом были «Фронтовые подруги» и Сталинская премия.

В 1938 году НКВД арестовало отца Зои Федоровой по традиционной тогда статье 58 УК – контрреволюционная пропаганда. Но она продолжала сниматься, НКВД не отлучил ее от экрана. Но за отца она билась. Сама пришла к всемогущему главе органов безопасности Лаврентию Берии просить за него. Берии нравилась Федорова, женщина его вкуса. И он понимал ценность ее женской привлекательности для мужчин, в сотни раз усиленной экраном. Да и она к нему ненавистью не исходила. Несколько было встреч, и летом 1941 года отца ее освободили. Когда немцы подступили к столице и НКВД лихорадочно создавал подпольную разведывательно-диверсионную сеть, Берия предложил ей агентурную работу в Москве в случае оккупации столицы. И Федорова согласилась. Он это оценил.

Еще перед войной она развелась с мужем и стала окончательно свободной женщиной. Ей нравилось вращаться в кругах. Особенно дипломатических, близких к иностранцам. Тогда она загоралась, в ней буквально пробуждался охотничий инстинкт. В 1942 году, осенью, на выставке американского кино в Москве под советским плакатом «Родина-мать зовет!» она подставилась корреспонденту американского агентства «Юнайтед пресс» Генри Шапиро. Ну как пройти мимо такой женщины! Была страсть и скорая любовь. И как потом говорили, Федорова стала первой советской женщиной в Москве, украсившей ноги нейлоновыми чулками американского производства.

А через три месяца Шапиро познакомил ее с заместителем главы морской секции американской военной миссии в Советском Союзе Джэксоном Тэйтом. Чем мог заниматься сотрудник военной миссии? Разведкой, конечно, в том числе. Но для Федоровой это был мужчина Запада, из далекой Америки, статный, лучезарный и хорошо пахнущий. По-мужски обаятельный и влекущий. Был тем же, чем она для него – симпатичная русская женщина с захлестывающей сексуальной энергетикой. Что стало ясно после первого же танца. На другой день после знакомства он повел ее в ресторан «Москва». Через год, в январе 1946-го, у нее родилась дочь. За полгода до этого Федорову неожиданно отправили на гастроли в Крым, а Тэйт получил предписание от советских властей покинуть страну. А она так надеялась уехать с Тэйтом в США. Хотя он тогда и не догадывался о ее беременности.

Зою Федорову арестовали 27 декабря 1946 года. Следствие длилось более полутора лет. И в августе 1947 года за шпионаж в пользу иностранных государств ее приговорили к 25 годам лагерей и тюрьмы. В феврале 1955 года она вышла на свободу. Какая истинная причина ареста? Спустя годы офицер КГБ приоткрыл тайну: Федорова вращалась в высших кругах, была близка с Берией, а потом в сферу ее общения попали американский журналист и сотрудник военной миссии – разведчик. С ними она делила постель и откровенничала. Особенно о советских вождях и генералах. За это и арестовали.

Федорову «взяли» в конце 1946 года, а Окуневскую спустя два года, в конце 1948-го. Их «вели» разные следователи и в разное время. Но чувствовали одно и то же. Им, затянутым в китель с майорскими или полковничьими погонами, становилось не по себе, когда на допрос приводили их подследственных. Вот она, женщина, сводившая с ума миллионы, теперь сидит передо мной. Она оценивает меня как мужчину, презирает и ненавидит. И это бесит. С языка срывается: «Проститутка, стерва, подстилка!» Так они, полковники и майоры, защищались.

Когда Окуневскую после ареста и первых тюремных процедур привели в кабинет к министру государственной безопасности Виктору Абакумову, холеному, выбритому до синевы, тот остолбенел. Из камеры – в заграничных нейлоновых чулках, которые она поддерживала рукой (подвязки отобрали – не положено), губы, будто с них только-что стерли губную помаду, вызывающий взгляд. Охрип Виктор Семенович. Полыхнули щеки. Только и спросил:

– Что с вами?

– Я болею гриппом.

– Я распоряжусь, чтобы доктор посмотрел.

Долгая пауза, вылизывание взглядом, кнопка звонка:

– Уведите.

Кто был унижен? Министр, актриса? Министр чтил женщин красивых и ярких. Но тут случай особый – известная актриса, которая нравится всем, и ему тоже. Но надо вести ее дело, которое определили как измену Родине, и еще как антисоветскую агитацию.

На самом деле причина ареста та же самая, что и у Федоровой, – общение с иностранцами, откровения разного рода, становившиеся информацией для кого-то. Она желанный гость в венгерском, индийском, югославском посольствах. У нее много поклонников. Самый знаменитый – маршал Тито, глава Югославии, запомнивший ее по выступлению в Белграде. Он с визитом в Москве, прием в «Метрополе», завораживающий вальс «Я люблю тебя, Вена». Неотразимая пара – она в красном бархатном платье, и он в маршальском мундире с золотым шитьем. В эти несколько вальсирующих минут он объясняется в любви и зовет в жены: «Думайте! Скорее, думайте! Я вызову вас в Белград с вашим спектаклем „Сирано…“ А связь через нашего посла Поповича». Посол Владо Попович, партизанский командир из окружения Тито. Как он красив, этот черногорец, нежный, тонкий. В Москве 1947 года он умудрился найти дом, где они встречались. Как она ждала эти встречи, эти горячие руки, эти безумные глаза, эти мягкие губы, так не свойственные темпераментным мужчинам. «Ну почему, почему, – спрашивала она себя, – эти европейские коммунисты интеллигентнее, человечнее наших!?».

И однажды сама о себе: «Я сверхэгоцентрична». Это значит, мир должен быть всегда у ее ног. Для этого она себя холит и лелеет. Гимнастика, лечебные ванны, маски – часть жизни. Даже в лагерь, где она отбывала срок, дочь постоянно посылала ей кремы, лосьоны, и можно догадаться – духи, помаду. Дочь ее вспоминает в интервью «Известиям»: «У нее был свой стиль, она очень красиво одевалась. К ней приезжала полячка-портниха… мама шила вызывающе эпатажные туалеты. У нее, например, было платье с вырезом на животе. Одевалась она роскошно, парча легкая, отделанная соболиным мехом, много других изысканных одеяний…»[33].

А вот это из дневника Окуневской.

«Ах, мой великий русский народ! В Евдокимове старушка зовет домой нежно свою корову: „Голубка, голубушка“. Та не идет. Старушка про себя: „У, блядь такая!“ И пастух кричит рядом тоже: „Блядь!“ И коровы побежали. Даже коров приучили!»

«Любовь – надстройка над половым актом…»

«На спящем можно наблюдать породу, национальность всех далеких предков… И я, выпившая, – в зеркале: на лице все Окуневские, все литовские, польские предки. И мамино плебейство во вдруг потолстевшем носе».

«Женские стихи всегда из менструального цикла»[34].

А это из ее воспоминаний «Татьянин день».

«Вчера на приеме, когда мы с Валей Серовой проходили по залу, я почувствовала змеиное шипение, и жало впилось: „Две продажные суки продали свою красоту и талант цековским холуям“.»

А у Смирновой и Серовой свои увлечения: знаменитости, но отечественные. Самый громкий роман Смирновой с композитором Исааком Дунаевским. В каждый его приезд в Москву она бежала сломя голову к нему в номер в гостинице «Москва». Она нужна ему была для вдохновения и духовно, и физически. Ее забавляло, что такой талант ее хочет. И она не разочаровывала. Он настаивал на браке, она вразумляла: «Стать женой?… Но тогда кончится очарование тайных встреч, ожидание свиданий, письма, телеграммы, цветы…» Однажды она открыла свою женскую тайну: «Я всегда любила красиво одеться, взглянуть на себя в зеркало, остаться собой довольной и в таком настроении выйти из дома. На улице я видела реакцию мужчин, привыкла к ней. Видела, как они раздевали меня взглядом, смотрели на мои ноги, на мою походку, которой я придавала особое значение».

А что Серова?

Из поколения в поколение передается миф о том, как она влюбила в себя самого интеллигентного маршала Отечественной войны Константина Рокоссовского. Будто их роман начался в больничной палате, где залечивал ранение маршал. В первую встречу она читала ему Чехова. После этого еще долго не отпускало желание увидеть его еще и еще. Конец этому половодью положил Сталин. Чекисты доложили: «Серова с Рокоссовским, а творческая публика язвит – „Не жди меня, а жди ее“». И Сталин сказал своему любимому маршалу очень мягко: негоже так. И когда Серова в очередной раз прилетела к нему на фронт, он не захотел ее увидеть. Волей подавил звеневшее желание. Слишком свежо еще было отеческое напутствие вождя.

После смерти ее о ней ходили невесть откуда взявшиеся безжалостные строки, приписываемые Симонову.

Здесь лежит Серова Валентина,

Моя и многих мужняя жена.

Остановись, прохожий!

Здесь впервые спит она одна.

Еще одно сочинение в собрание слухов и легенд, превращающих женщину, актрису, в сексуальную звезду, которую хочет, жаждет толпа. Ведь эти строки, эти псевдоистории, передаваемые из уст в уста, – разве не творчество самой толпы, выражающее ее тайные мечты? Вероятно, когда-то и в чем-то актриса дала все же повод. И тогда закипели эти бродившие вокруг нее массовые желания, и шлюха-толпа родила свой образ.

Эти актрисы, и в кино, и в заэкранной жизни, сделали для чувственного воспитания публики столько, сколько не сделал бы и десяток эротических сочинений, изданных массовым тиражом. Своей жизнью и своими ролями они дарили мечту для мужчин, сексуальную, часто не сбывавшуюся, но оставившую след в подсознании. И для женщин они являли пример. Не все впитывали уроки скрытой чувственности, но те, кто оказывался способен, а таких было много, становились украшением и укором этому жестокому и реальному повседневному миру.

Приходили им письма из действующей армии, от бойцов и командиров, попавших под обаяние их игры. Из дневника Окуневской: «Одна переписка перевернула мне душу: письмо пришло от расчета противотанкового орудия, они прислали свои фотографии – мальчики с открытыми глазами, я послала им свою из „Ночи“, они вставили ее в лафет орудия и шли воевать с моим именем, им, наверное, так было легче. Без слез невозможно было читать их письма, полные любви и жизни, поклонения мне, я знала их всех по именам и так поименно обращалась к ним в письмах, они были в восторге, а потом началось: погиб Саша, погиб Коля и последнее письмо пришло от командира части, в котором он извещал, что расчет героически погиб и он видел клочья моей фотографии и моих писем…»

Может, это она и придумала? Ведь в ее автобиографическом романе столько сочиненных мифов. Но это так красиво – получить письмо с фронта, а в нем признание: шли воевать с ее именем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.