4 июля 1943 года Возвращение в танковый взвод

4 июля 1943 года

Возвращение в танковый взвод

Прощайте, золотые сады Эдема! Доктор Карлов выписал меня из полевого госпиталя, хоть я еще и не совсем поправился. Переживем! Доктор самолично доставил меня на госпитальной машине в расположение разведроты и велел моему командиру, гвардии старшему лейтенанту Олегу Милюшеву, поместить меня под арест и сообщить в Смерш, что я две ночи отсутствовал на своей койке в палате выздоравливающих.

— Где он был — неизвестно. И это, на мой взгляд, достойно того, чтобы вы, гвардии старший лейтенант, проинформировали об этом Смерш. Ведь он ваш подчиненный. И еще: не забывайте, что он иностранец!

— Да, товарищ капитан, я знаю о его разговоре с командующим Центральным фронтом генералом Рокоссовским и о том, что он американец, — ответил мой комвзвода.

Я этого разговора не слышал, но мне его с усмешкой передал Олег Милюшев.

— Вы собираетесь выполнить указание капитана Карлова? — спросил я Милюшева.

— А не пошел бы он знаешь куда?!

После такого ответа Олега я решил поделиться с ним многим из того, как я провел эти две ночи. В Америке сказали бы «Не was at the Seventh Heaven» («Он побывал на седьмом небе»). Да, эти ночи останутся в моем сердце до конца моей жизни!

— Факты, Никлас, факты! — шутливо подзадорил меня Милюшев.

— Даю факты! 2 июля около четырех утра перед самым восходом солнца, рядом с нашим тентом выздоравливающих стали петь живые курские соловьи. Проснулся я от их трелей…

Никогда прежде ничего подобного не слышал. Заснуть под эти волшебные трели было бы преступлением… Я находился под очарованием соловьиных трелей до тех пор, пока в нашу палату не вошла девушка моей мечты, которую в госпитале прозвали Принцессой. Дело в том, что еще 16 апреля сего года я обещал ей нарисовать с натуры ее портрет. Она увидела, что я не сплю, и, ни слова не говоря, подошла к моей кровати и положила на тумбочку альбом для рисования, ластик и карандаши. Я спросил шепотом:

«Когда и где?»

«Написано в альбоме», — тоже шепотом ответила она.

«В пять вечера, в ста метрах строго на север от угла приемной нашего госпиталя у огромного векового дуба», — прочел я, после чего в этот день каждые полчаса смотрел на свои часы… Я ведь ждал эту встречу много дней и часов…

— Встретились у дуба? — спросил Олег.

— Да! — восторженно ответил я.

— И вы с ней провели всю ночь?

— Так точно!

— Она это подтвердит, если надо?

— Несомненно!

— Уверен?

— Абсолютно.

— А вторую ночь у того же дуба… с другой медсестрой? — спросил комвзвода с ухмылкой.

— Вы за кого меня принимаете, товарищ гвардии старший лейтенант?! — искренне возмутившись, спросил я.

Он все понял. Уверен: мое безграничное возмущение послужило весомым доказательством того, что я однолюб.

— Это ее профиль ты нарисовал на внутренней стороне твоего танка?

— Так точно!

— Хороша!.. — сказал, глубоко вздохнув, Олег Милюшев.

— Встречи с ней я ждал две тысячи триста пятьдесят пять часов. Можете мне поверить, товарищ гвардии старший лейтенант?

— Верю тебе, Никлас, верю!

— И понимаете меня?

— Понимаю, Никлас, понимаю… Вот что, Никлас: когда мы разговариваем вдвоем, можешь называть меня просто Олегом и без «вы». Ясно?

— Так точно, товарищ… да, Олег!.. Спасибо!

— Ты, Никлас, понял, почему я тебя спросил, подтвердит ли девушка, что вы две ночи были вместе?

— Думаю, на тот случай, если капитан Карлов поспешит доложить в Смерш о моем отсутствии в палате.

— Правильно думаешь, Никлас! — сказал он. После паузы он вдруг спросил: — А тебе не кажется, что капитан Карлов вытурил тебя из госпиталя раньше времени из-за ревности?

— Кажется! — подтвердил я. — Она сама мне говорила, что Карлов с первого дня своей службы в этом госпитале пытался затащить ее к себе в койку, но получил за это как следует по морде… Больше того, Олег, нисколько не сомневаюсь, что идею выпроводить меня из госпиталя как можно скорее подал капитану Карлову еще один «ухажер», намеревавшийся «принцессе Турандот», как он выразился, «обломать когти». Это мой сосед в палате для выздоравливающих в звании лейтенанта. Он и капитан Карлов земляки из Орджоникидзе.

— Да-а, дела… Знаешь, о чем еще я подумал, Никлас? То, что происходило в нашей армии во второй половине 30-х годов, было зачастую результатом оговоров, наговоров, ревности и всякого другого свинства.

Я подумал, что высказать такое человеку, родившемуся за границей, мог только настоящий друг. На нем никак не отразилась информация о том, что «простой донецкий парень» на самом деле оказался уроженцем Соединенных Штатов. Олег был прямой противоположностью майору Баеву из Макеевского горвоенкомата. Мой командир взвода, одессит, оказался настоящим интернационалистом. И я решил, что с ним можно поделиться самым сокровенным.

— Знаешь, Олег, сегодня ведь — 4 июля, на моей родине самый большой и самый любимый праздник — Independence Day (День независимости). Мы его в США называем просто — праздник Четвертое июля. Он считается днем рождения Соединенных Штатов. США стали в этот день совершенно независимы от английских колонизаторов страны. Были бы мы на гражданке, я бы купил бутылку шампанского и мы с тобой ее распили… Знаешь, сегодня по всей Америке будут звучать большие симфонические и джазовые оркестры, в каждом большом и маленьком городе вспыхнут колоссальные фейерверки.

Олег, до этого заинтересованно слушавший, вдруг перебил меня:

— Стой здесь и никуда ни шагу, пока я не вернусь! Ясно?

— Ясно, товарищ… Ясно, Олег. Буду стоять насмерть! — пошутил я.

Но он меня уже не слышал, стремительно удаляясь куда-то.

Вернулся быстро. Вынул из внутреннего кармана маленькую чекушку, переложил ее из правой руки в левую и ударил в дно правой ладонью так, что пробка пулей вылетела из горлышка.

— За твой праздник Четвертое июля! — Олег отметил ногтем большого пальца середину бутылки и выпил точно половину. Потом вручил мне чекушку и сказал: — Поздравляю тебя, дорогой ты мой друг и союзник, и твоих земляков!

Он вытащил из другого внутреннего кармана пачку беломора, и вместо закуски мы закурили, но не обычные самокрутки с махрой или самосадом, а настоящие папиросы. Где он раздобыл по случаю моего праздника чекушку и беломор, я его не спросил. Посидели немного молча. Олег вдруг сказал:

— О рапорте в Смерш забудь. Костьми лягу, но в обиду тебя не дам! Ясно?

— Так точно! Ясно!