Мы вас заждались, полковник Абель
Мы вас заждались, полковник Абель
Переполненный пригодный поезд тащился от его родной Челюскинской до Москвы. Вильям Генрихович Фишер всегда выезжал на работу на свой радиозавод пораньше. Уволенный 31 декабря 1938-го из органов бывший разведчик-нелегал вообще отличался необычайной педантичностью. А уж в начале сентября 1941-го, когда немцы совсем подобрались к Москве, и каждое опоздание могло караться чем угодно — от лишения премии до ГУЛАГА, и вовсе штурмовал электричку пораньше. Где-то поблизости от столицы, страстный курильщик вышел в тамбур и глубоко затянулся, корежа уже тогда нездоровые легкие дешевой папиросиной. И привычно, что тут сделаешь, так уж сложилась судьба, прислушался к разговору дымящих рядом. Двое русопятых пареньков, опрятно одетых, неприметных, потягивая «Беломор», негромко переговаривались. Общий смысл пустяшного разговора сводился к тому, что надо, мол, выйти б за станцию — другую до города, а то поезд возьмет и проскочит Москву, придется пересаживаться, возвращаться.
Зевнув, инженер Фишер бросил, тем не менее, внимательный взгляд на парнишек и неспешно покинул тамбур. На счастье разыскиваемый им военный патруль оказался в соседнем вагоне и двух немецких диверсантов сразу же арестовали. Почему взяли тех двоих? Как распознал в них Вильям Генрихович чужих и опасных, быстренько на Лубянке признавшихся, что перешли недалекую линию фронта с заданием взорвать в Москве несколько важных объектов? Так и не удалось мне твердо вычислить, бывал ли наш нелегал в Германии — не бывал, но откуда-то знал, что именно в Берлине электрички проезжают через город, продолжая путь в других направлениях. Но ведь говорили парни на чистом русском, никакого акцента. А как еще могли общаться между собой дети русских эмигрантов — и притом с отличием закончивших разведшколу Абвера под Берлином? Не повезло им в тот раз, так и не поняли, почему их взяли и где прокололись. Но и адрес конспиративной квартиры в Подмосковье, где хранилась взрывчатка, и имена — приметы других курсантов, вместе с ними заброшенных, тут же выдали не церемонившимся с ними суровым следователям. Откуда им было уразуметь, что натолкнулись они в тамбуре на человека, которому суждено было стать легендой советской, да и не только советской, разведки.
А легенда уже после обмена в 1962-м году на американского летчика — шпиона Пауэрса щеголяла в Москве в единственном, хоть всегда отглаженном костюме, а когда товарищи по Службе внешней разведки предложили купить новый, Вилли, как его звали, удивился: «А зачем? У меня уже один есть». И, быть может, в этой неприметной скромности и не покидавшего его ни на минуту въедливого интереса ко всему окружающему и кроется главный секрет полковника Фишера Вильяма Генриховича, взявшего в 1957 году при аресте в Нью-Йорке имя старинного друга и тоже нелегала Рудольфа Ивановича Абеля. Это он подал знак своим: я — арестован, и я — молчу. И в Центре его поняли.
Или вот еще один совсем «не оперативный эпизод», как говорят в Службе, в которой Фишер протрудился с 1927-го и до самой своей смерти от рака в 1971-м. В конце 1960-х заболел и попал в реанимацию Склифосовского режиссер Владимир Вайншток, написавший в 1968-м сценарий культового фильма «Мертвый сезон», в коротеньком прологе которого полковнику Абелю — Фишеру разрешили, или предложили, сняться. Кстати, там его здорово загримировали. Наученные бдительности советские граждане все поняли: чтобы не узнали враги. Сценарист Вайншток только посмеивался: в ту пору лысины в кино демонстрировать запрещалось, вот и наклеили полковнику здоровенную нашлепку. Так вот о визите в больницу. В Москве грипп, в Склифе — карантин, да и кого пустят в реанимацию. Лысоватый же человек, роста выше среднего, одетый в демисезонное пальто советского покроя, прошел. В авоське он принес больному в двух бутылках из-под плодоовощного вина самолично изготовленный смородиновый сок и какие-то фрукты. Посидел, поговорил, утешил, распрощался. А потом началось расследование: кто пустил? Старшая сестра реанимации уверяла, что к их больному приходил профессор — консультант из другого отделения. Сиделки утверждали: да нет, это как раз тот самый врач, который и делал операцию. Доктора уверяли, будто визитер как две капли воды похож на кардиолога с нижнего этажа, который осматривал больного по долгу службы, и причем тут они. А Вайншток, между прочим, попил-попил принесенного сочку, да и выздоровел.
Или картиночка прямо идиллическая. Такую не сыграешь — не поставишь, потому что птички и животные — это вам не мы, люди, которых можно взять и обмануть всякими кэгэбэшными фокусами. Режиссер, недавно снимавший фильма об Абеле, выкинул эту аккуратно мною выписанную и вполне реальную сцену из сценария: чересчур неправдоподобно. Но ведь было, ибо в семье Фишера всегда любили животных. Даже в первые две нелегальные командировки Вильям Генрихович отправлялся не только с женой Еленой, которую никто кроме как Элей не называл, дочкой Эвелиной и обязательно с собакой с кошкой. Любил животных, всегда писал в своих письмах «передайте привет животам», заводил заграницей ежиков и кошек. Только в США, куда отправился один добывать атомные секреты никого из «животов» не прихватил: нечего было рисковать любимой прирученной живностью. И уже после возвращения из американской тюрьмы семейству Фишеров соседи по даче подкинули вороненка со сломанным крылом. Хозяин окрестил его Карлушей, долго лечил крылышко, терпеливо привязывал его тоненькой ниточкой к аккуратно обструганной палочке. И Карлуша снова замахал крыльями. Когда полковник возвращался протоптанными тропинками со станции на дачу со своей Лубянки, ворон начинал проявлять признаки волнения, подлетать к окну, стучать клювом по стеклу. Его выпускали, и в доме Карлуша появлялся, уже сидя на плече хозяина.
Вот таким он и был, этот полковник Абель — скромным, незаметным человеком, проходившим сквозь стены, приручавшим людей и животных.
Замес из кровей и языков прямо по рецепту из ЧК
В последние годы почему-то разгорелись споры по поводу национальности разведчика, известного под именем Абель: то ли англичанин, то ли немец, а в недавно разгулялась и новая версия — да он же еврей: потому что похож, ой как похож, особенно на свадебной фотографии. Я позволю себе разочаровать или, не знаю уж, наоборот обрадовать спорщиков. Вильям Генрихович Фишер — из обрусевших немцев. Дедушка Генрих Август Фишер перебрался в поместье князей Волконских в Ярославской губернии из Тюрингии в середине XIX века, девичья фамилия родившейся в Берлине бабушки — Эмилия Винклер. А отец, будущий пламенный революционер-большевик, один из основателей Союза за освобождение рабочего класса, родился в 1871-м и имел сразу три имени — Генрих, Маттеус и Матвей, но с удовольствием откликался на простое русское Андрей, ибо первые два местные крестьяне никак не могли произнести. Мать Фишера — русская, Любовь Васильевна Корнеева из города Хвалынска. Любопытно, что при аресте в Штатах Фишер почему-то не соврал, и назвал в ЦРУ лишь одну подлинную фамилию — материнскую. Он любил смешивать фамилии, сваливать в кучу временные отрезки и менять в рассказах порядок событий, сам и давая тому объяснение: это не вранье, это — чисто профессиональное.
Другое дело, что в семействе обрусевших немцев всегда происходила некая путаница с именами. Отец писал в 1923-м прошение в Коминтерн, имея в виду Вильяма: «Прошу выделить путевку в санаторий моему сыну Вильгельму». И младшенький сын Вилли, появившийся на свет в Англии в 1903-м, тоже вносил в фамильную игру с именами посильную личную лепту, обращаясь в письмах к отцу с матерью только по имени отчеству — Любовь Васильевна и почему-то… Андрей Матвеевич.
Семья действительно обрусела, хотя от немецких корней не отказывалась. И когда я спрашивал дочь Фишеров, почему ее нарекли Эвелиной, она обижалась: дед — Генрих, отец Вильям, а я что — Дуня? И за день — два до кончины отец действительно, к удивлению Эвелины, вдруг сказал ей: «Помни, что мы, так или иначе немцы». Только говорил почему-то по-английски: «Don’t forget that we are Germans anyway». Правда, что он имел в виду, Эвелина Вильямовна так и не поняла.
Обрусевший немец, говорящий на нескольких языках и родившийся в Англии, вернувшийся в 1920-м в Россию с британским паспортом сын старых большевиков, сразу вступивший в комсомол и на кулаках бившийся с троцкистами. Да еще отличный радист, прослуживший больше года в 1-м радиотелеграфном полку Московского военного округа. Да могла ли разведка мечтать о лучшем материале для последующей нелегальной работы?
Почему не погиб Вилли
Я тоже раньше читал кем-то, только не им самим, состряпанную официальную биографию «полковника Абеля». В ней много о долге, о совести, о комсомольской чести, и позвавшей в разведку. Фишер был по-настоящему человеком высочайшего долга и кристально чистой совести. Только в разведку позвали не из райкома комсомола. И направил туда даже не отец, работавший в Коминтерне, где трудилось немало будущих асов советского разведывательного дела.
Сложилось все прозаичнее, зато гораздо логичнее. Рекомендовала в отдел переводов старшая сестра жены Эли — Серафима Степановна, по-домашнему — Морэн. Она и сама там уже трудилась, и Вилли, который после армии никак не мог найти работу, туда же пристроила.
Можно сказать, что Вильяму деваться было особо некуда. Он поступил в художественное училище, нынешнюю Строгановку, но душа не принимала новых форм современного революционного искусства, который с энтузиазмом проповедовали передовые преподаватели. Он был сугубым реалистом, и, несмотря на тягу к живописи, быстро покинул институт. А другой, где изучал почему-то Индустан — закрылся: арестовали как сталинского оппозиционера его ректора. Так что высшего образования, в отличие от всего, что о Фишере-Абеле пишется, он не получил. Собирался даже завербоваться радистом и поехать на зимовку к полярникам. Но как тогда с любовью? Он же женился 7-го апреля 1927-го, и оставлять молодую жену ой как не хотелось. Еще предлагали в научно-исследовательский институт радио, но на такую грошовую зарплату…
Отношения с родителями складывались сложно. Особенно с суровой матерью. Был в его жизни эпизод, перевернувший многие представления о семейном счастье. Летом 1921-го шумной компанией отправились дети вернувшихся издалека революционеров купаться на подмосковную речку Учу. И Вилли — с ними, хотя плавать не умел. Как-то еще в Англии отец и старший брат Гарри, он же Генри, кинули его, упиравшегося, в английскую речонку, чтобы научился плавать. Он выплыл. Но такой появился страх, что больше в воду никогда не входил, загорал, читаю книжки, на берегу. А Гарри — первенец и любимец семьи плавал прекрасно. И когда маленькая девчушечка, с ними приехавшая, начала тонуть, сразу бросился на помощь. Отличный пловец девочку спас, а сам утонул, не выбрался из омута. Его вытащили и Вилли не растерялся, делал брату дыхание рот в рот, не отдавал тело… Добравшись до дома, до Кремля, где жила тогда семья, со слезами сообщил о гибели брата маме. И та, потеряв самообладание, чуть слышно, но выдохнула: «Почему не Вилли?» И Вилли это «почему?» услышал, осталось оно с ним на всю жизнь трагическим и безответным. А когда безработный, никак не находивший себя в советской жизни Вильям женился, то мать, да и отец тоже, без всяких предупредили: тебя-то еще тянули, ну а жену… И у Вилли было на это что ответить. Со 2-го мая 1927-го он уже работал в ОГПУ. Хотя выяснилось, что и водятся за сыном старого большевика, лично знавшего Ленина, некие грешки. Армейская характеристика, предоставленная в ЧК, пестрела записями нелестными. Ладно, что однажды уроженец Ньюкасла-на-Тайне потряс всю казарму, явившись на утреннее построение в пижаме. Строгий ротный простил, понимая, что более способных учеников, чем этот то ли немец, то ли англичанин да еще Эрнст Кренкель (будущий Герой Советского Союза, радист экспедиции челюскинцев — авт.) у него нет. Следили за Фишером пристально и писали черным по белому: «Требует внимательного руководства. Легко поддается влиянию окружающих товарищей». Ну, да это ладно, было еще нечто похуже: «Служа в Красной Армии, общался и переписывался со своими друзьями из Англии и Германии. К нему в батальон во Владимире даже приезжал член Исполкома Коммунистического Интернационала Молодежи». Но уж очень лакомым он был объектом для разведки. И после личной беседы, точнее собеседования, с начальником ИНО (аналог нынешнего директора Службы внешней разведки) Мейером (Михаилом) Трилиссером в органы все же взяли.
Вот и первое заданье
Первая должность — помощник уполномоченного Восьмого отделения. В переводе на современный русский Фишер сразу попал в научно-техническую разведку. Приметили его необыкновенное умение мастерить из всего, что только попадалось поду руку, радиоприемники, разные сложные приспособления. Хотя и корпел над переводами, да составлением отчетов по британской прессе, но эдаким «белым воротничком разведки» никогда не оставался. В ту пору существовала в Чрезвычайной комиссии практика посылать всех своих независимо от специальности на боевые задания. Однажды Вилли, как начальнику группы, выпало делать обыск в подмосковном городке. По агентурным сведениям предполагалась, будто местный богатей прячет от Родины запасы драгоценных металлов. Провозившись целый день с обыском под уверения хозяина: «Богом клянусь — ничего нет, ваши все еще в революцию отобрали», под вечер раздосадованный Фишер с приданным в его распоряжение младшим командиром и двумя курсантами забрались отдохнуть на сложенную у дома поленницу. Под их тяжестью она и развалилась, да еще рассыпалась серебристой россыпью монет. Фишер с группой собрали урожай в пять пудов серебра. Богатство реквизировали, а Фишеру была объявлена первая за работу в Чрезвычайке благодарность.
Он рос, и характеристики приобрели тон иной. «Товарищ Фишер — хороший тех. работник, очень добросовестный и аккуратный. Используется не только как переводчик, но и как пом. референта». И вывод исключительно благоприятный для карьерного, как бы сейчас сказали, роста: «Работник перспективный. Партийно активен… Много работает над своим образованием».
С этим обнадеживающим его перевели в Первое отделение ИНО. Именно так называлась в ту пору нелегальная разведка». Он тщательно изучал или припоминал жизнь на той стороне. Читал знакомые с британских времен газеты, составляя по ним отчеты, направлявшиеся неизвестно куда и кому.
Но главной задачей было совершенствование в радиоделе. Хотя здесь-то его мгновенно зачислили в асы. Но учили работать, хлопая во время сеанса по столу книжками и что-то выкрикивая под ухом. Готовили радистом к «закордонной работе». Он и сам это понимал, видя вокруг себя множество людей с биографиями схожими: верные партии иностранцы или, как и он свои, но «оттуда» возвратившиеся, познавшие «ту» жизнь не по лекциям и не по учебникам.
Народ из его отделения, которым командовал Яков Серебрянский, «дядя Яши», как его звали в ИНО, жил и трудился по своим законам, иногда не стесняясь заскакивать даже на чужую территорию. Иными словами вели ребятки «закордонную разведку».
Замаячила где-то на горизонте первая закордонная командировка. В нее Фишер и отправился в 1930-м году вместе с женой, крошечной Эвелиной и животными. Тут очень пригодилось то ли благоразумие, то ли талант предвидения старого подпольщика Генриха Фишера. Приехав в СССР, Фишеры предусмотрительно не отказались от британского подданства. И молодой безработный, а совсем не сотрудник ИНО Вильям Фишер, обратился в консульство Великобритании с просьбой вернуть ему паспорт № 20739. Ведь родился-то в Ньюкасле-он-Тайне 11 июля 1903 года и не по его же вине допустили родители роковую ошибку, приехав в Совдепию. А тут жена, ребенок — плюс подозрительное отношение со стороны властей и отсутствие перспектив. В консульстве все тщательно взвесили и скоро Вильям с молодой женой и дочерью по вполне легальным, абсолютно подлинным документам перебрались в Норвегию. Почему-то долгие годы место той, первой нелегальной командировки, долго скрывалось. Якобы оставались какие-то связи, обязательства перед друзьями СССР на нас работавшими. Потом запрет сняли и теперь я могу смело написать, что в Осло, а также в других крупных городах Скандинавии радист нелегальной резидентуры Фишер, которому был присвоен оперативный псевдоним Фрэнк, открыл немало подпольных радиоточек, исправно снабжавших советскую разведку оперативной информацию. Фрэнк действовал под правдоподобным прикрытием радиоинженера, пытавшегося наладить свой маленький бизнес.
С бизнесом, кстати, получалось неважно. Коммерсант из Фишера не получался ни в одной стране мира, зато радистом, разведчиком был отличным. Дочь Эвелина вспоминала, как однажды уже после войны у их домработницы украли все продуктовые карточки, и отец с матерью решили заработать на хлеб продажей спелых и сочных дачных яблок. Уложили одно яблочко к одному в привезенный еще из Норвегии кожаный чемодан, повезли на местный базар. Тут, почуяв неопытность продавцов, и налетела толпа. Яблоки мгновенно исчезли, а выручки — почти никакой. Пришлось питаться несколько дней одними яблоками с деревьев, запивая их молоком, которое давала сердобольная молочница за скошенное на их участке сено. А между тем на попечении Фишера еще с довоенных времен находились жена — арфистка, ее мама Капиталина и две дочери — родная Эвелина и приемная — Лидушка, Лидуся, Лида, отец которой — брат жены Эли, пил, а мать — умерла. Эля и Вилли взяли этот груз на себя. Лидия Борисовна Боярская, с которой время от времени вижусь, объясняет это просто: такие были светлые люди. И Вильям Фишер все это семейство тянул в основном подрабатывая переводами, иногда изобретениями.
Ничего путного не получалось с бизнесом и заграницей. Фишер в будущем даже легенды подбирал себе никак с ведением финансовых дел не связанные.
В Англии, куда семья Фишеров отправилась в свою вторую командировку, он пытался открыть нечто вроде магазина по продаже радиодеталей и фото принадлежностей. Доходов не приносило никаких, однако ни Фишер, ни главное Центр, по этому поводу не переживали. Дел хватало и без того. Радист Фрэнк был занят по горло. Еще бы. Ему выпала нелегкая задача: передавать материалы, в том числе — от Кембриджской пятерки. Им с руководителем всей нелегальной резидентуры Александром Орловым приходила масса ценнейших сведений от Кима Филби и его друзей. Однако вскоре Орлов уехал в сражающуюся с фашистами Испанию, а Фишера в 1937 вдруг срочно отозвали в Москву. Вроде бы им остались довольны, присвоили высокое по тем временам звание старшего лейтенанта безопасности, И вдруг 31 декабря уволили с работы. Вызвали во второй половине дня в отдел кадров, где ни какой-либо высокий чин, а молоденькая и сама ничего не понимающая кадровичка сообщила, что в органах он больше не работает. Кстати, похожая картина случилась уже к концу жизни: он всенародно прославленный пришел за несколько дней до отпуска в отдел кадров за листком для полагающегося медосмотра. И улыбчивая молодая дама из кадров огорошила: «А вам медосмотра не надо. Вас же — в отставку». Полковник вернулся на дачу мрачнее тучи.
А тогда, в 1939-м, полгода Фишер ходил без дела. Обивал пороги заводов, бюро переводов, но стоило заполнить анкету, и собиравшиеся принять на работу ужасались: родился в Англии, служил в органах, теперь вот уволен, нет уж, лучше от греха подальше.
Не бросил Капица разведчика в беде
И только один-единственный человек — знаменитый ученый Петр Леонидович Капица не бросил в беде, бесстрашно (по тем временам), снабжая переводами. С ним Фишер встречался в Англии и, без сомнения, сыграл в жизни научного светила роль особую. Петр Леонидович, возможно, быстрее других разобрался в том, куда ведет страну Иосиф Виссарионович и быстренько уехал в Англии. Молодой талантище понравился великому физику Резерфорду. И Нобелевский лауреат, один из создателей теории о радиоактивности и строении атомов взял русского к себе в лабораторию в Кембридж. Так пошла-поехала многообещающая карьера.
Тут и решил вернуть его во что бы то ни стало на Родину Сталин. Не думаю, будто сыграло роль предвидение о необходимости создания своей атомной бомбы. Все-таки в середине 1930-х в СССР о ней не задумывались. Но гонцов Сталин в Англию засылал. Они встречались с набиравшим всемирную славу ученым, уговаривали вернуться, суля золотые сталинские горы. Но возвращаться Капица и не собирался.
И в роли уговорщика приказали выступить Вилли Фишеру. Вообще-то для разведки это было нарушением всех существующих правил. Не имеет права нелегал встречаться со своим. А что если тот же Капица дрогнет, сообщит в Скотланд Ярд, в контрразведку?
Но встретились и несколько раз. Фишер рассказывал об этом без всякой гордости дочери Эвелине, уже под конец жизни, сидя дома на диване и признаваясь, что, цитирую дословно, «взял я грех на душу, уговорил».
В изложении Капицы это выглядело несколько по-иному. Молодой инженер, поживший и в Англии, и в Советском Союзе незаметно внушил ему, что в СССР будет работаться лучше. И Капица, не поддававшийся на уговоры других, с Вильямом Фишером согласился.
Когда у Фишера наступили трудные времена, то Капица постоянно подкидывал ему переводы. Никого он не боялся, и, понятно, обиды на Вильяма Генриховича не затаил. Так до сентября 1941-го в семье Фишера фамилия Капицы возникала и произносилась с чувством благодарности.
Если Капица был великим ученым, то Фишер — действительно великим уговорщиком. Есть в разведке такой термин, и я к нему еще разок вернусь чуть ниже. Только уговаривать на сей раз пришлось уже американского агента — гениального американского ученого под оперативным псевдонимом Персей.
И снова добро пожаловать в ЧК
Во второй половине сентября 1941-го, когда немец стоял под Москвой, некоторых не потерявших ценность для страны специалистов было решено вернуть из тюрем — лагерей прямо на работу. Требовалось поручительство высоких чинов, лучше сталинских наркомов или к ним по рангу близких. Так прямо их казематов Лубянки очутился в своем кабинете бывший начальник Фишера Яков Серебрянский. Вернули с подмосковной дачи попавшего в опалу за честность будущего Героя Советского Союза и партизанского командира Дмитрия Медведева, открывшего позднее весь советский детективный жанр книгой «Это было под Ровно», записанной в те годы впоследствии прославившимся киносценаристом Анатолием Гребневым. Дозволили занять пост под начальством генерала Павла Судоплатова настоящему Рудольфу Ивановичу Абелю — тоже радисту, подрывнику, открывшему специальную разведшколу для обучения редкой профессии диверсанта в городке Серноводске под Куйбышевым.
И Вильяму Генриховичу Фишеру тоже милостиво разрешили возвратиться. Говорят, по просьбе Судоплатова за него просил сам Берия. И так было во всех отраслях — военных ли, гражданских. Только вот тех, кого не вернули, за кого не поручились или поручительства не приняли — расстреляли. Немцы были близко, и Сталин не желал рисковать. Вдруг стали бы работать против него.
Фишера простили, ибо его резидент Александр Орлов, сбежавший прямо из сражающейся с фашистами Испании в Штаты, вроде бы никого не выдал. А радист — нелегал Фишер, знавший к тому же немецкий, был страшно нужен.
Он вдохновлял на подвиги Гейне
Одним из блистательных его дел стала подготовка агента Александра Демьянова, которого наши отправляли в немецкий тыл под псевдонимом Гейне, а в Абвере приняли под кличкой Макс. Разведка давно положила глаз на потомственного дворянина, прямого родственника первого атамана кубанского казачества Антона Головатого. Его завербовали в 1930-х, подбросив оружие, так что пришлось выпускнику казачьей школы, отказавшемуся в свое время эмигрировать во Францию, согласиться на сотрудничество — не садиться же…
Принялись готовить Демьянова — Гейне на случай войны с немцами. Он еще до июня 1941-го сумел заинтересовать Абвер, и там готовились к его вербовке. А нашим из-за быстрого наступления немцев пришлось подготовку Гейне резко ускорить. Вильям Фишер обучал будущих радистов в школе на улице Веснина в двухэтажном доме на углу улицы Луначарского. Под руководством Фишера Александр научился быстро разбирать и собирать радиоприемники и радиопередатчики. Ему давалась работа на ключе. В твердо назначенные часы выходил на радиосвязь с другими курсантами. Обычно сеансы проходили по утрам, когда Фишер бывал а разведывательном управлении. Иногда шли они и во время немецких бомбежек. Бывало, Фишер прямо над ухом Демьянова хлопал толстенной книгой, мешал приему громким разговором. Но натаскал здорово. А еще подолгу беседовал с Демьяновым: был уверен, что немцы сразу не поверят перебежчику, будут допрашивать и с пристрастием. Все так и получилось.
Но помог и просто фантастический переход фронта. Ехать в декабре 1941-го далеко не пришлось: выбрали участок совсем приблизившегося к столице фронта под Гжатском. Фишер довел воспитанника до той самой тропинки, по которой Гейне — Макс и отправился в свой рискованный путь. Настолько рискованный, что командование даже и предположить не могло. Оказалось, что шел Демьянов прямо по минному полю почему-то не обозначенному на наших картах. Мины рвались прямо рядом. Но случилось чудо. Демьянова даже не ранило. И хотя потом, в Абвере, перебежчика били, выводили на расстрел, требуя признания, он не дрогнул, да и переход через минное поле убеждал немцев: у них в руках потенциально сильный агент и исключительно ценный. Потом в школе Абвера, куда зачислили Демьянова, труднее всего ему давались уроки радиодела. После школы Фишера нелегко было скрывать ему свое умение. Короче, Демьянову немцы поверили, по их заданию и с помощью советской разведки он превратился в офицера Генштаба, служил у маршалов — сначала Шапошникова, потом — Рокоссовского. До конца войны передавал такую дезинформацию, которой верили. И до такой степени, что сам Черчилль, благодаря перехваченным и расшифрованным своими спецслужбами телеграммам немцев однажды великодушно предупредил Сталина: у вас в Генштабе предатель. Интересно, можно ли воспользовавшись принятым штампом написать, что Иосиф Виссарионович только усмехнулся в усы. И после войны немцы твердо верили, что у них в Генштабе Красной, а потом и Советской армии был собственный и очень результативный агент. Об этом писал в изданных — переизданных мемуарах генерал Шеленберг, занимавший пост аналогичный начальнику нашей внешней разведки.
А еще Фишер сыграл важную роль в операции «Березино», когда благодаря затеянной нашими разведслужбами радиоигре, немцы поверили, что попавшая в окружение и давно сдавшаяся группировка вермахта, сковывает в котле умелыми действиями целые дивизии наступающей Советской армии. Фишеру, как видно, приходилась в те месяцы выступать в роли немецкого офицера, наряжаясь в чужую форму и встречая транспорты с подкреплением, амуницией и многочисленными диверсантами. Уже совершил самоубийство Гитлер, наши взяли Берлин, а немцы все посылали сообщения Фишеру откуда-то из Германии. В последнем, от 4-го мая 1945-го, просили больше не ждать подкреплений, а уповать на помощь Божью.
Отсюда и пошла легенда, будто во время Великой Отечественной Фишер под именем Абеля действовал в глубоком немецком тылу, добираясь до Берлина. Серьезных подтверждений сему я за 17 лет поисков нигде не обнаружил. Хотя один из авторитетных собеседников клялся, что Вильям Генрихович рассказывал, будто служил в немецком штабе, которым сначала командовал Гальдер, а потом — Йодль. То есть, в оперативном штабе сухопутных сил рейха. А еще Фишер якобы говорил, что мог вытащить бумажник из кармана Гитлера, которого видел вблизи в среднем раз в месяц.
Ничему подобному подтверждений я не нашел. Да и по временным военным отрезкам не оставалось у Фишера долгих месяцев на столь глубокое внедрение.
Зато в переписке с домашними, которая велась из темных белорусских лесов, Фишер называл их «дебрями», довольно откровенные жалобы на всякую мучившую живность, которая выжигалась только калением, да рассказ о замечательном враче и прославленном бегуне Знаменском. В честь братьев— бегунов до сегодняшнего дня у нас десятилетиями проводятся официальные международные состязания. Вот отрывочек из письма Фишера жене Эле: «… Я тебе писал, что здесь славный врач, известный спортсмен Знаменский. Он из простой крестьянской семьи, своим упорством добился докторского диплома и немалых результатов, как спортсмен». А дочери не раз рассказывал, как «сам Знаменский» делал ему операцию, избавив от боли. Ничего страшного, никаких ранений, просто вскочил фурункул, который Знаменский и удалил. За войну Фишер не получил никаких ранений. Да и неизвестно, стрелял ли хоть когда-то из револьвера или другого боевого оружия. Любил Вильям Генрихович повторять: «Когда начинается стрельба и погоня, разведка заканчивается». Но пистолет был, кажется, ТТ, и заботливый отец Фишер учил вернувшуюся из эвакуации дочь Эвелину его чистить и собирать — разбирать, очень гордясь, что у него самого получалось быстро и ловко. Пришлось маме Эле предусмотрительно спрятать ТТ подальше.
Именно за военные подвиги, а не за работу в нелегальной разведке, не за годы в американской тюрьме и даже не за добытые в США секреты атомной бомбы Вильям Генрихович Фишер и получил свою наивысшую награду — орден Ленина. Хотя за совершенное в США заслуживал и звания Героя. Но…
Но могу рассказать, как отказали внешней разведки в представлении на Героя. Предполагалось наградить после возвращения из плена двух героических нелегалов — Фишера и Бена — Гордона Лонсдейла, он же полковник Конон Молодый. Оба много чего добыли, никого не выдали, а сэр Лонсдейл даже взял всю вину своей группы на себя. Отсидели в тюрьмах, Бен — в английской, были обменены, добросовестно передавали опыт юным. И в один прекрасный день документы, должным образом оформленные, легли на стол серого кардинала, второго секретаря ЦК товарища Суслова. Тот не раздумывая, отказал: не заслужили. Покоробило человека, если так можно классифицировать это серое и бесцветное существо, во многом и заправлявшее советской жизнью, то, что оба были пойманы. А как — черствого Суслова, о котором ни разу и НИ ОТ КОГО не услышал НИ ЕДИНОГО доброго слова, не интересовало. В семье Фишера об этом даже не вспоминали. Вильяму Генриховичу было искренне чуждо тщеславие. А вот звание генерала он, по некоторым отзывам, был бы получить не прочь. Прожил по различным легендам пять (!) чужих жизней, так почему бы не сделаться генералом в шестой — своей собственной. Было, как признавался мне начальник Фишера полковник Тарасов представление на генерала: «Но не успели, опоздали… Да и вообще разведчикам тогда Героев и генералов не давали». И это, свидетельствую, чистая правда.
Спец по немирному атому
Многое в нашей современной жизни подвергается переоценке и переосмыслению. Так и деятельность Фишера, работавшего в США под именами Кайотиса, Гольдфуса, Коллинза, Марка, Арача и т. д., попытались свести к роли радиста, почтового ящика, изготовителя фальшивых документов. Хорошо хоть не подвергали сомнению его мужество, проявленное после ареста в 1957-м. Но тут уж трудно было поспорить. Человек, назвавшийся полковником Абелем, не назвал американцам ни единого нужного им имени.
И чтобы понять, что свершил разведчик в Штатах, я перечислю лишь основное из им сделанного. Во-первых, он успешно, особенно в первые годы пребывания, начиная с 1948-го, руководил довольно разветвленной сетью тех, кого в США потом окрестили «советскими атомными шпионами». Это и было главнейшей задачей его нелегальной резидентуры.
Во-вторых, в Москву не только из Нью-Йорка, но и с побережья шли сигналы о передвижении боевой техники США. Теперь, когда угроза военного конфликта сведена до случайности или до минимума, это не выглядит столь серьезно, как в годы холодной войны, когда военный конфликт между бывшими союзниками мог разгореться по любому поводу, да и без повода.
Далее, наш герой был на постоянной связи с советскими разведчиками — нелегалами, осевшими в Латинской Америке. Прошедшие школу кровавой партизанской войны нелегалы Гринченко, Филоненко, Африка де Лас Эрас были готовы в любую минуту по команде резидента Марка взорвать с помощью завербованных ими местных груженые оружием железнодорожные составы и военные корабли США, разгорись вдруг Третья мировая.
В-четвертых, Марк воспользовался знанием немецкого, и установил связи с немцами — эмигрантами, сражавшимися еще с Гитлером и обосновавшимися на Востоке Соединенных Штатов. А среди них были и известные боевики, к тому же получившие доступ к секретной информации, которой они с резидентом Марком щедро делились.
Однако именно атомная разведка оставалась целью наиглавнейшей. Тонны книг, и килограммы моих тоже, написаны о подвигах американской группы «Волонтеры», возглавлявшейся будущими Героями России Моррисом и Лонной Коэнами. Это Лона вывезла еще в годы войны из городка Альбукерка в далекий от него Нью-Йорк наисекретнейшие материалы из атомной лаборатории Лос-Аламоса. Их передал ей неведомый юный физик-американец — оперативные псевдонимы Млад и Персей. Но мало кто знает, что благодаря приезду 14 ноября в США из Канады некого американского гражданина Эндрю Кайотиса работа «Волонтеров» по добыче атомных секретов возобновилась. Тут новому резиденту по имени Марк пришлось сразу же проявить не всем членам группы понравившуюся решительность. Хорошими ребятами были Коэнами — азартными, особенно Лона, решительными, мужественными, иногда даже чересчур. И Марк понял: необходимо подстраховаться. Всю связь с атомными агентами, в том числе и с наиценнейшим Персеем — Младом, замкнул на себя. Легкие отголоски той ревности я почувствовал в разговоре с Моррисом Коэном в 1994-м. Но Марк в конечном итоге оказался прав. Коэнов срочно пришлось вывозить из США сначала в Мексику, а потом длинным окольным путем в Москву. И Млад вдруг закапризничал: война закончилась, атомный паритет установлен. Ведь русские взорвали в 1949-м — во многом и благодаря ему — свою атомную бомбу. И он решил отойти от дел. Да и в мире все больше говорили о диктаторстве дядюшки Джо — Сталина, а тиранов тогда все еще юный Персей ненавидел.
И снова Фишеру пришлось выступить в роли уговорщика. Тут было еще сложнее, чем с капризным, однако все же своим Капицей. Резидент Марк убеждал, настаивал, по-человечески просил юного физика, «ты же ценнейший агент», поработать на русскую разведку еще год-другой. И уломал. Вскоре Персей исчез, чтобы за год-полтора до смерти всплыть уже в английских водах под настоящим именем американского физика Тео — Теодора Холла и в 1998 году оставшегося верным другом страны, некогда звавшейся СССР. Он умер от рака, не сказав и толики того, что знал. А Младом оказался лишь потому, что начал по собственной инициативе сотрудничать с прозвавшими его так русскими товарищами в 17 лет. Таким был этот мальчик — гений, которого в школьном возрасте призвал для работы над атомной бомбой в Лос-Аламос сам Оппенгеймер. Великий физик и большущий друг Советского Союза, ни единого атомного секрета стране Советов, как сейчас подтверждено, так и не выдавший. И вот этого необычного, не от мира сего паренька, ходившего по лаборатории Лос-Аламоса в нарушение всех норм в чем-то напоминавшем ермолку, и уговорил Марк, он же подполковник Фишер, по-прежнему оставаться с нами.
Смерть предателям!
Полковника Марка, он же Вильям Фишер, выдал американцам в 1957-м его связник Рейно Хейханен — он же Вик. Личность столь низкая и мелкая по сравнению с Фишером, что хотя бы исходя из этого вопиющего контраста, заслуживает в качестве трагического парадокса некоего обозначения, рассказа. Почему рядом с гениями разведки появляются такие абсолютно ничтожные персонажи? Герой Советского Союза Геворк Андреевич Вартанян утверждает, что людей его профессии — разведчиков — нелегалов — всегда поджидают два испытания, против которых бессильны и наиболее искусные. Первое — случайная встреча на чужой земле со старыми знакомыми, знавшими под другим именем и в иной обстановке. Второе — предательство. Их с женой Гоар, проработавших в разных частях света больше сорока лет, Бог миловал. Фишера — нет.
Нога и выдавшего его американцам этнического карела, называвшего себя финном, не должна была вступать на землю США. Марк ждал прибытия, точнее приплытия, связника Роберта, с которым раньше работал в других странах. Тот благополучно прошел первую на пути в США близкую границу, сел на корабль… И исчез. Напрасно в Нью-Йорке связник Марка молоденький лейтенант Юрий Соколов рисовал крестики на мосту одной из станций нью-йоркского метро, а потом, мчась в подземке, впивался взглядом в мост, ожидая увидеть ответный условный знак: «Прибыл, к встрече готов». Снесли даже мост, а Роберт все не появлялся. Потом выяснилось: его корабль попав в шторм, затонул в Балтийском море.
И прислали Хейханена. Я все допытывался у рассказчиков без имени: ну как могли послать в Штаты бездельника и пьяницу? Но меня терпеливо и довольно убедительно заверяли. Не пошло у Вика с самого начала. Запсиховал, занервничал и стал прикладываться к бутылке, чтобы снять напряжение, только в США. К тому же, пишу без шуток, затянул, по мнению собеседников, «чужой образ жизни». Хейханен, он же Вик, он же по легенде Юджин Маки получил в генеральном консульстве США в Хельсинки подлинный американский паспорт, сумев в качестве доказательства предоставить подлинную выписку из регистрации о рождении.
Ему не удавалось ничего. Марк и держал связника подальше от себя. По нашим источникам, он лишь однажды попал в квартал, где и обосновался его начальник. По собственной версии Вика, полковник все-таки разок привел его в свое обиталище на Фултон-стрит. И я склонен здесь больше верить мерзавцу, ибо полуспившийся, плохо ориентирующийся и безобразно говоривший по-английски Вик вряд ли бы относительно точно вывел американцев на квартиру полковника, не побывай он в ней хоть однажды.
До этого Хейханен успел совершить кражу государственных денег. Когда Фишер отправлялся в отпуск летом 1955-го, то оставил ему 5 тысяч долларов для попавшего в тюрьме агента — требовалось поддержать родственников, нанять хорошего адвоката. Положение американца, помогавшего в добыче атомных секретов, не виделось безнадежным, и с деньгами, тогда немалыми, появлялась некая надежда. Но переданные Вику тысячи бесследно исчезли. Он их банально пропил вместе с новой женой — блондинкой. Хейханен с ней и дрался, и получал от красотки удары ножом, заставляя соседей вызывать полицию. А когда резидент уехал на несколько месяцев, то ушел в глубочайший запой.
Марк и до отпуска, и во время него занимался несвойственным делом. Просил начальство о выводе спившегося связника. Его понимали, обещали, но слишком долго искали предлог, чтобы заманить Вика домой. И нашли. Хейханену присвоили звание подполковника и вызывали в СССР, якобы, для вручения награды. Практика обычная, никак она не должна была насторожить Вик. Однако он всячески тянул время, и лишь в апреле 1957-го отправился в Париж, откуда должен был вылететь в Москву. Встретился с людьми из советского посольства, и те благополучно отрапортовали в Центр: на днях Вик возвращается домой. Но вместо этого тот отправился в посольство США, где рассказал о разведчике — нелегале Марке, которому недавно, сам передавал ему расшифрованный текст радиограммы, присвоили полковника.
Вику не поверили. Психиатры поставили диагноз: спившийся тип, да еще склонный к самоубийству. На несколько дней даже допрашивать прекратили. Но потом все же рискнули, когда он припомнил некую, еще несколько лет назад ФБР насторожившую монетку — никель с полым отверстием. Ее, Хейханеном потерянную, нашел бдительный американский мальчик, прямо пионер, и отнес в полицию. Кстати, осенью 1957-го подросший мальчуган выступал свидетелем обвинения на процессе полковника Абеля против Соединенных Штатов Америки.
Хейханена доставили в Нью-Йорк. И времени, сил, средств и людей на поимку русского шпиона не жалели. В операции по поиску полковника участвовало несколько десятков натасканных детективов, все-таки отыскавших с помощью не отрывавшегося от бутылки Вика запертую квартиру. Не давать пить было уже нельзя, когда приближалось к перебору, безжалостно били по рукам. Ничтожный патологический алкаш и вывел на гениального разведчика: «Именно Вик дал ключ к тайне Абеля», — признавался потом директор ФБР Гувер. Работали его подопечные профессионально. На 12-м этаже отеля напортив дома № 252 на Фултон установили постоянный пост. С окон комнаты № 505 не сводили глаз и бинокля с десятикратным увеличением. Работала рация, и когда ночью в окне квартиры на короткое время зажегся свет, то посетителя зафиксировали. «Наружка» довела до отеля «Латам», на улице сфотографировали и показали предателю. Тот радостно кивнул: «Вы нашли его».
В 38 лет Хейханен с выкрашенными в темно-черный цвет волосами выглядел гораздо старше. Его показания в суде на убогом английском все равно звучали убийственно для человека, которого он знал лишь по имени Марк, а теперь вот Абель. Если бы не адвокат Джеймс Донован, могло бы закончиться и электрическим стулом. Однако и 30 лет, полученных 54-летним советским полковником, скорее походили на пожизненное заключение. Кто доживал в тюрьме до 84-х?
Но и Хейханен закончил так, как и должен был завершить свою бесцельную жизнь махровый предатель. Он погиб в феврале 1964-го. По известной американской версии его легковушку раздавил огромный грузовик — трейлер. Видимо, водитель Хейханен был пьян.
Советская разведка категорически отрицает причастность к смерти перебежчика. Слишком ничтожна фигура, кроме полковника Абеля никого не знавшая. Да и к тому времени в Службе уже не существовало подразделения, раньше действительно каравшего предателей.
Вторая версия выглядит несколько более правдоподобно. Американцы сами и расправились с опостылевшим Виком. Он пил, его надо было кормить, содержать, да еще следить, как бы чего не выкинул. Вот они его и…
Однако существует версия № 3, которая невольно напрашивается не в результате простого прочтения традиционного бытописания о полковнике Абеле и его связнике-предателе, но и некоторого анализа, расследования исчезновения, скажем так, Хейханена.
После всего случившегося жил он в Нью-Гемпшире. Погиб 17 февраля 1964 года. Но ни единого визуального свидетельства о его кончине нет. Газеты расписывали дорогу, на которой произошла авария. Но тогда почему на ней как раз 17 февраля не зафиксировано ни единого дорожного происшествия? Следов наезда в указанном месте не обнаружено. Жена тоже не подавала голоса, не убивалась о бессрочно ушедшем муже-собутыльнике.
Так что же это было? Возмездие? Кажется, нет. Несчастный случай? Возможно, хотя какой же странный. Шаг ФБР, скинувший с себя тяжелую ношу? Не исключено. Быть может, чужие спецслужбы именно подобным образом увели Юджина Маки от ответственности за предательство? В США существует и действует программа по защите свидетелей. Объявили о катастрофе, а сами перевезли Вика в другой штат. Ему-то было все равно где заглатывать свое дармовое виски. Боюсь, ответа на все эти вопросы мы не найдем никогда.
За такого одного дают троих
Просидев четыре с лишним года в тюрьме, полковник Абель был обменян на летчика — шпиона Гарри Пауэрса, сбитого 1 мая советской ракетой над Свердловском. Это — очередная легенда и в очередной раз не до конца верная. Дочь Эвелина Вильямовна, поехавшая с матерью и начальством в Берлин на обмен, довольно быстро поняла, что ее отца собираются менять совсем не на один на одного. Попыталась намекнуть об этом высоким кураторам во время переговоров с адвокатом отца Джеймсом Донованом, но руководители как-то не среагировали. И только во время заключительных переговоров выяснилось: американцы собираются менять даже не на двоих, с чем наши были в принципе согласны, а на троих. Не на берлинском мосту Глинике, где и должен был состояться обмен Пауэрса на Абеля, а у контрольно-пропускного пункта Чарли ждал освобождения Фредерик Прайор. Американского студента из Университета Йеля арестовали за шпионаж в Восточном Берлине в августе 1961-го. А тут возникла расплывчатая фигура еще одного университетского персонажа — Марвина Макинена из Пенсильвании. Он и не подозревал о готовящемся обмене, отбывая 8-летний срок за распространение антисоветской литературы в городе Киеве. Недопонимание грозило превратиться в преграду. Донован, и возглавлявший по поручению президента Джона Кеннеди всю процедуру обмена, уперся и твердо. Лишь один Никита Сергеевич Хрущев мог разрешить возникшую проблему, дав добро и на обмен третьего — никому кроме своей мамы не нужного пенсильванского студента. Однако, как на зло, Никита укатил в отпуск и, зная крутой его нрав, беспокоить вождя побаивались. Обмен грозил затянуться, американцы стояли на своем, наши выжидали.
И, как это часто случается в сказках и в жизни, нашелся все же какой-то смельчак-россиянин, который решился позвонить Хрущеву. Всегда непредсказуемая реакция автора лозунга «Догоним и перегоним Америку!» была на тот раз доброжелательной: черт с ними, меняйте. Очень хотелось мне установить, кто же тогда отыскался такой смелый, взял, да позвонил. Но время ушло безвозвратно. Бывало, удавалось восстанавливать события по крупицам, восполняя сгинувшие архивы беседами с очевидцами, участниками постоянно за эти 17 лет уходящими. Иногда годы налегали плотной пеленой, и события растворялись в них без следов и остатка.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.