Степан Георгиевич Шаумян
Степан Георгиевич
Шаумян
Родился 1(13) октября 1878 года в Тифлисе. Шестнадцатилетним учеником реального училища организует молодежные нелегальные кружки, издает журнал «Циацан» («Радуга»]. В 1898 году поступает в Петербургский политехнический институт, затем переводится в Рижский политехникум. В октябре 1900 года вступает в РСДРП, ведет революционную работу среди студенческой молодежи Риги, печатает прокламации, воззвания к рижским рабочим. В 1902 году за активное участие в первой в Прибалтике политической демонстрации исключен из политехникума, выслан из Риги, продолжает образование в Берлине. В 1903 году впервые встречается с В. И. Лениным. С 1904 года один из руководителей большевиков Кавказа. На Пражской партийной конференции (1912 г.) избран в кандидаты ЦК РСДРП. В 1914 году — организатор знаменитой всеобщей стачки в Баку. В 1916 году арестован и сослан. С марта 1917 года — председатель Бакинского Совета рабочих депутатов. На VI съезде партии (июль — август 1917-го) избран членом ЦК РСДРП(б)…
Шестнадцатого декабря 1917 года под председательством Ленина собирается Совет Народных Комиссаров. Доклад о положении на Кавказе наркома по делам национальностей. Для Камо он просто земляк — гориец Сосо, в годы более зрелые — Коба. Ильич сам формулирует три пункта решения: дать полмиллиона рублей по смете внутренних дел Бакинскому Совету для борьбы с Калединым; учредить пост чрезвычайного комиссара — полномочного представителя центра, назначить Шаумяна, подобрать ему помощника по указанию Подвойского.
Участников заседания смущает одно немаловажное обстоятельство. Кавказ отрезан, удастся ли доставить Степану Георгиевичу мандат, деньги, хотя бы известить его о назначении? Ленин хитро прищуривает глаза. Произносит одно слово. Магическое. Камо!
А месяц спустя Камо мечется по Тифлису. В страшнейшей тревоге. Исчез Степан. В субботу шестого января он выехал из Баку. Скорым поездом номер три. По депеше крайкома.
Потом Степан Георгиевич расскажет: на заре в понедельник поезд подошел к Елизаветполю. В вагон ворвались вооруженные мусаватисты из «национальных сил», проще сказать, банд Аслан-бека Сафикюрдского. Кулаками и прикладами стали выгонять сонных, полуодетых пассажиров. Не милуя ни детей, ни женщин.
Только перед Шаумяном в почтительном поклоне склонился сам особо доверенный Константинополя и член Закавказского комиссариата Мирза Фатали Хан-Хойский. От неожиданности Степан вздрогнул. Хан принес извинения. На его долю выпала тяжкая обязанность просить господина Шаумяна прервать свое путешествие. Ни одного поезда на Тифлис больше не будет. Достаточно того, что произошло этой ночью..
От других, не от Хан-Хойского, — Хан не из болтливых, отлично знает, как и с кем себя вести, — Степан узнает, что на ближайших станциях Шамхор и Далляр еще догорают эшелоны, разбитые, ограбленные. Вдоль полотна, под откосами, среди обломков — всюду трупы солдат. Тысячи жертв неслыханного преступления. Хорошо обдуманного, тщательно спланированного, осуществленного с нечеловеческой жестокостью.
За пять недель до резни консул Смит обнадеживает государственный департамент: «Премьер-министр Закавказья сообщил сегодня, что если правительство не получит шестьдесят миллионов рублей немедленно, то власть может перейти к большевикам. Это будет величайшим несчастьем… Весьма безотлагательно в качестве предварительной меры следует, чтобы я был уполномочен ответной телеграммой предоставить в их распоряжение эту сумму. Я полагаю, что смогу обеспечить разоружение войск, возвращающихся с турецкого фронта, которые целиком являются большевистскими».
«Обеспечить разоружение…» Стенографическая запись диалога двух меньшевиков на заседании краевого центра — тифлисский предпарламент. Один, В. Джугели, еще томится в ожидании министерского портфеля. Второй, Н. Рамишвили, с самого начала у кормила власти.
«В. Джугели. Это было не разоружение, а разграбление солдат; у несчастных, тоскующих по дому людей забрали все, вплоть до сапог. Здесь же шел торг. Разбойничьим бандам продавалось вооружение. Творилось что-то возмутительное.
Н. Рамишвили. Джугели клеветник.
В. Джугели. Ной Рамишвили лжец!
Н. Рамишвили (повторяет). Джугели клеветник.
В. Джугели. Прошу прекратить оскорбительные выражения по моему адресу.
Н. Рамишвили. Заявляю, что сказанное Джугели инсинуация, что Джугели клеветник.
В. Джугели. А вы подлец и негодяй…»
Заметая следы, Закавказский комиссариат снаряжает «правительственную комиссию для расследования шамхорского дела». Для пущей важности иудушки заседают поочередно то в мусульманской, то в армянской части Елизаветполя. Оглашается беспристрастное заключение: «Случайный, прискорбный эпизод, плод рук безответственных вооруженных элементов». Хохочет, заливается недавний эсер Аслан-бек Сафикюрдский. Кто же, как не он, торжественно продефилировал верхом на пушке, отобранной у «врага», по всему Елизаветполю! В отменном настроении пребывает и другой демократ, делегат краевого центра, полковник Стрелковский: «Убиты красные солдаты, ну и слава богу!»
В хор подлецов врывается голос человеческой совести: Шаумян, повернувшись спиной к комиссии, не обращая внимания на крики, угрозы, обращается к землякам-кавказцам:
«Если есть «разбойники», действительно повинные в шамхорском преступлении, то это те беки и ханы, которые заседают в мусульманском национальном комитете, в Закавказском комиссариате, и их «доблестные» союзники — бывшие социал-демократы Жордания, Гегечкори, Рамишвили, Чхенкели. Народ знает имена убийц. И народ же должен их судить.
Неужели Советы Закавказья пали так низко, что не поднимут своего голоса против ужасного злодеяния, против открытой контрреволюции и не скажут своим изменникам-вождям: «Прочь! Довольно с нас вашей преступной политики…»?
Пассажирские поезда больше не ходят. На шоссе заставы и патрули «национальных» мусульманских сил, грузинских «народных гвардейцев», «ничейных» войск генерала Лебединского. Кто мало-мальски дорожит своей жизнью, не отлучается из дому. Время слишком смутное для путешествий.
«Богом клянусь, Степан-джан! Нельзя идти, совсем пропадем…» — призывает к благоразумию старик Анес, следопыт, охотник, авторитет непререкаемый для горцев.
Ничего не может возразить и Степан Георгиевич. Зима. Тропы под снегом и льдом. Лошади могут в любую минуту сорваться с карнизов в пропасть. Следов никто не отыщет. На сердце холодок…
«Если революция требует, что же, будем и джигитами!» — все, что может ответить Степан на уговоры.
Проводы на исходе ночи. У двух чинар за околицей Елизаветполя Шаумян садится на лошадь. На нем легкое демисезонное пальто, брюки навыпуск, узкие городские ботинки на тонкой подметке. В довершение выясняется, что нет перчаток. Руки покраснели… Аскеназ Мравян, давний приятель, руководитель загнанного в подполье большевистского комитета, протягивает свои шерстяные варежки. Степан не берет. Старик Анес идет проводником.
Ближние селения переполнены всадниками «дикой дивизии», мусаватистами и просто слегка переодетыми турецкими аскерами. Молодой родственник Анеса — Артем выдает себя за жениха, спешащего на свадьбу. Степан и сопровождающий его Мусеиб Алиев — старшие братья жениха. Второй помощник проводника Николай — зурнач. Кавалькада двигается под громкий звон зурны. Все выше в горы. К перевалу…
В четверг, двадцать пятого января, по всему Тифлису белые, серые, почти совсем желтые — какая нашлась бумага — извещения:
«22 января с. г., приехав в Тифлис, я получил декрет Совета Народных Комиссаров о назначении меня Временным чрезвычайным комиссаром по делам Кавказа.
Вступая в исполнение своих обязанностей, прошу всех граждан Кавказа, все Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, все войска Кавказской армии, а также все местные политические, правительственные и общественные организации и учреждения обращаться ко мне по следующему временному адресу: Кочубеевская, 20, кв. 1.
Чрезвычайный комиссар по делам Кавказа
С. Г. Шаумян.
Секретарь Н. Кузнецов».
Тут же выходит первый номер «Кавказского вестника Совета Народных Комиссаров». В долговечность своего издания Шаумян не очень-то верит. Полуденное солнце всегда исключает туман, тем более густой мрак. Нельзя, невозможно ужиться рядом, в одном городе, чрезвычайному комиссару и закавказской контрреволюции. Посланцу центральной Советской власти и националистическим центрам, консулу Смиту, главе английской миссии полковнику Пайку, эмиссарам Константинополя и Берлина…
Откладывать ничего нельзя. Завтра может и вовсе не наступить! В «Вестнике» сразу надо сказать как можно больше. Об общности судеб России и Кавказа, о национализации земли и дружественном отношении большевиков к крестьянам мусульманских провинций. Об елизаветпольских событиях, неизбежном суде над виновниками погромов и о том, что совершенно не нужно убивать ханов и беков, их жен и детей — достаточно отнять у них власть и имущество.
«Товарищи рабочие, солдаты и крестьяне Кавказа!
Дело революции нигде в России в настоящее время не находится в такой опасности, как у нас на Кавказе… Оборонческая буржуазно-помещичья власть, свергнутая в России, продолжает еще жить на Кавказе. Советы или не существуют вовсе, или низведены до роли ненужных придатков к реакционным оборонческим организациям.
Вместо интернационально-демократических и революционных Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов мы имеем реакционные буржуазные или помещичьи национальные Советы, играющие роль национальных правительств. Вместо интернациональной советской Красной гвардии мы имеем руководимые реакционными элементами национальные полки.
Благодаря этой националистической политике Кавказ стоит на краю пропасти. Спасайте его! Создайте здесь интернациональное рабоче-крестьянское правительство, которое в тесном единении с российскими советскими центрами положит конец контрреволюции и поведет рабочее и крестьянское население края к светлому будущему, к царству социализма».
Меньшевики уходить не хотят. Они, бьет тревогу Ленин, предпочитают поставить виселицу для Шаумяна. Восьмого и девятого февраля идут лихорадочные приготовления. В Тифлис из деревень стянуты «народные гвардейцы». Вытребованы полки «дикой дивизии». Сформированы офицерские добровольческие дружины. Ничего не упущено. Заранее закрыты большевистские газеты «Кавказский рабочий», «Брдзола», «Банвори крив». Выданы ордера на аресты. Назначено крупное вознаграждение за голову Степана. Найти его никак не могут. В «Кавказском слове» — подобие скончавшейся в Петрограде «Биржевки» — простодушное свидетельство: «На Дворцовой сняли с трамвая одного типа, будто бы похожего на Шаумяна, и выстрелили в упор. Кричали: «Чрезвычайный комиссар большевиков испустил дух!» Увы, опять не он!»
Суббота, десятое число, выдалась холодной и пасмурной. Много ли найдется среди тифлисцев охотников отправиться в Александровский сад? Очевидцы уверяют:
«Много, не меньше трех тысяч. Явились и скрывавшиеся товарищи Кавтарадзе, Махарадзе, Назаретян и другие. Среди митинга вошли в сад милиционеры и «народогвардейцы» (приблизительно около двух рот). С красными знаменами в руках и, успокаивая публику знаками, они приблизились к собравшимся.
Часть митинга, намеревавшаяся разойтись, осталась и, считая, что подходят свои, начала их даже приветствовать криками «ура». Председатель Кавтарадзе хотел остановить оратора и приветствовать явившихся. В это время пришедшие быстро рассыпались цепью, окружили митинг и открыли бешеный ружейный и пулеметный огонь по митингу. Целились главным образом в президиум, стоявший на эстраде… Десятью пулями убит один товарищ, похожий на Кавтарадзе, так же, как он, одетый, и «народогвардейцы» кричали друг другу, что Кавтарадзе уже убит. Часть публики разбежалась, другая легла на землю. Стрельба продолжалась минут пятнадцать.
Как раз в эту минуту только что открылось первое заседание расширенного Закавказского сейма, и Чхеидзе держал речь под аккомпанемент ружей и пулеметов, трещавших тут же недалеко от дворца».
Во вторник Тифлис хоронит убитых. На братскую могилу первым кладут венок из живых цветов. От объявленного вне закона чрезвычайного комиссара. На шелковой ленте шесть слов, хлестающих как бич: «Жертвам социал-палачей Гегечкори и Жордания».
У ворот кладбища офицеры хватают красных. Скручивают руки, избивают, топчут сапогами. Многим сегодня из последних сил шагать в Метехский тюремный замок. По хорошо проторенной дороге.
Заключенные большевики объявляют голодовку. К городскому голове меньшевику Элиава является молодая женщина Виргиния Туманян.
— Меня прислал Степан Георгиевич Шаумян.
— О, прошу садиться. Я давно ищу возможности начать переговоры.
— Не поэтому ли удвоена сумма, объявленная за выдачу Шаумяна?
— Клянусь детьми!..
Начинаются трудные переговоры об условиях прекращения голодовки. Виргиния представляет чрезвычайного комиссара. Элиава — сейм. Очередная вариация закавказской власти. Новые мехи для того же безнадежно прокисшего вина.
Воля Шаумяна сильнее. Его условия приняты. Виргиния с огромной корзиной продуктов подъезжает на фаэтоне к Метехской тюрьме. На что-либо большее сейчас в Тифлисе рассчитывать не приходится. Не сегодня-завтра сейм объявит о полном разрыве с Россией и отделении от нее. Тем более необходимо сохранить Баку.
Степан Георгиевич покидает подпольную квартиру — сколько убежищ он сменил за эти недели! На разъезде «Трехсотая верста» в теплушку воинского эшелона садится еще один солдат. Как все, он наголо обрит, в шинели, обмотках, тяжелых ботинках.
Долгой вереницей, в «затылок» друг другу, эшелоны. Не менее десяти-двенадцати. На паровозах, на крышах и тормозных площадках — пулеметы, легкие горные пушки. В особо опасных местах вдоль железнодорожного полотна выставляется боевое охранение, вперед уходят дозоры. И все-таки в записях Степана строки: «Я ехал в седьмом эшелоне. Не знаю, как началось столкновение в Евлахе. Но в течение пятнадцати минут находился под самым энергичным обстрелом. Все это время нам, находящимся в теплушке, пришлось спасаться, прилегши на пол и скрываясь за ящиками и мешками…» До Баку тянуться не меньше недели.
Где-то поближе к хвосту прицеплен салон-вагон. В салоне самое избранное общество. Коллеги сэра Джорджа Бьюкенена, английского посла, некоронованного правителя России накануне революции, и его любимый протеже — генерал Половцев. Один из англичан, Рональд Мак-Донелл, вроде бы бакинский старожил. В девятисотых годах он приехал на Каспий в качестве младшего компаньона крупного и удачливого дельца Лесли Уркварта. Выполнял какие-то поручения барона Оппенгеймера. В благодарность получил пост вице-консула. С годами дошел и до консула, и до… майора разведывательной службы.
Пришло время — Мак-Донелл ушел на покой. Как и многие другие дипломаты и разведчики, он взялся за перо. Мемуары вышли в свет. В Лондоне. Где живет и другой отставной дипломат, также не раз бывший на нашей земле. Мистер Эллис. И он пишет мемуары, статьи. Составляет библиографические обзоры. Скрупулезно перечисляет все центральные и провинциальные издания — английские и русские, где как-то упоминается пребывание британцев в Баку. Обходит вниманием только книгу Мак-Донелла[2]. О ею мемуарах — полное молчание. С чего бы это, мистер Эллис?
Открываю книгу Мак-Донелла на странице 132. Годы еще дореволюционные.
«…Нас заинтересовали другие люди, которые впоследствии сыграли видную роль: Джеваншир, инженер, Серги Арсен, адвокат, и особенно Шаумян. Личность Шаумяна была окружена тайной. Он был известен полиции как «политически сознательный). Говорили, что его арестовывали и сажали в тюрьму как политического агитатора. Фирма, на которую он работал, знала его как одного из лучших своих служащих. Все окружающие уважали его до степени обоготворения. Это, конечно, укрепляло точку зрения полиции, что Шаумян тайный политический агитатор.
Невозможно дать портрет Шаумяна вне работы и семьи, о которых у него были самые лучшие представления… Художники должны были выбрать голову Шаумяна как модель для создания образа восточного Христа. Хотя иногда смотрели на него как на опасного человека. Даже дашнаки боялись его…»
Бог с ними, с дашнаками. Не стоит тратить времени и на переживания Мак-Донелла в связи с тем, что бури 1917 года лишают его привычного общества градоначальника, миллионеров-нефтепромышленников и иже с ними. Появляются новые друзья. Весьма причастные к судьбе Шаумяна.
«Капитан Идвард Ноэль привез рубли из Персии. Ноэль был обычным офицером, натренированным в разведывательной работе. Он и приехал на Кавказ как офицер-разведчик.
…В Елизаветполе наш маленький поезд был захвачен. Ноэль и я взяты под стражу. Местный хан — некий Хойский контролировал все. Но полковник Эфендиев, слегка замаскированный турок, руководил нашим допросом.
Я был рад передать инициативу в руки Ноэля. Я два дня наблюдал очень хитрый обман. Мы, конечно, обвинялись в том, что везли боеприпасы и деньги армянам. Ноэль отказался отвечать на вопросы, но потребовал обыска нашего салон-вагона. Я сознавал, что мы этого меньше всего хотели. По простой причине — вентиляторы, задняя сторона зеркал и все щели были забиты бумажными деньгами.
Ноэль настаивал, и Хойский согласился. Выражая радость, капитан не забыл сказать, что лучше всего произвести обыск в присутствии Мирзы-хана, персидского генерального консула, который будет представлять собой нейтральный авторитет.
Я не знаю, связался ли Ноэль какими-либо неизвестными путями с персидским консулом или нет, но Мирза-хан отказался оскорбить обыском британский флаг, все время развевавшийся над нашим вагоном. На следующий день нам разрешили продолжать наш путь в Тифлис.
Когда мы приехали в Тифлис, мы нашли, что дела Транскавказского правительства и парламента шли нехорошо. В городе проходила общая забастовка. Не было ни воды, ни света. Запасливый Ноэль имел минеральную воду, которую мы пили, которой мы умывались и побрились на следующий день.
…С деньгами, которые мы привезли, полковник Пайк, теперь глава «финансовой миссии», снова стал активным. Заметную активность проявляли и большевики. Они послали Шаумяна как специального посланника Ленина на Транскавказе. Шаумяна нехорошо приняли. Его приказали арестовать.
Я открыто передал себя в руки Ноэля. Ему не терпится возвратиться на свой пост в Баку. После раздумывания мы решили примкнуть к одному из эшелонов русских солдат, охваченных беспокойством, как бы другие, более расторопные, не разделили до их возвращения всю землю лендлордов.
В день расставания с Тифлисом Ноэль ошарашил меня. Он сказал, что мы берем с собой генерала Половцева и его супругу. Половцев, русский генерал, который предпринял знаменитую попытку удара против большевиков в Петрограде. За него живого или мертвого была назначена премия в пятьдесят тысяч рублей… Солдаты в эшелонах все красные. Некоторые из них служили под началом генерала. Ноэль уверяет, что это очень трогательно — предоставить большевистским солдатам освобождать путь для генерала. Самого пикантного мы оба еще не знаем. В середине нашего длинного каравана, в одном из товарных вагонов, находится… Шаумян. Он сбрил бороду. Кто-то презентовал ему солдатскую шинель.
Пять дней и шесть ночей длится наше путешествие. Все это время генерал Половцев и его супруга не выходили из своего купе. Всем было сказано, что достопочтенный американский миссионер — у генерала был паспорт какого-то давно умершего миссионера — тяжело болен, жена не покидает его ни на минуту. Еда доставлялась им в купе.
Когда мы после всех перестрелок и боев с туркофильскими бандами добрались до Баку, я взял Половцевых к себе на квартиру. Там я застал еще одного «миссионера» — генерала де Кандоля, бежавшего от большевиков из Ростова. Позднее с помощью различных уловок я смог убедить местное бакинское правительство принять Половцевых за армян и дать им визу на пароход, идущий в Персию. С генералом уехал и Ноэль, ему предстоял личный доклад командованию. Я передал с Ноэлем большую часть своих личных денег. Он должен был поместить их в банк Тегерана.
…То, что мы ждали, наконец, пришло. Взорвался бакинский котел. Резня была невероятная. В течение трех дней не было известно, кто возьмет вверх. В конечном счете татар и «дикую дивизию» разбили. Теперь мы были при ортодоксальном большевистском правительстве со Степаном Шаумяном во главе. Дашнаки и Армянский национальный совет оказались безвольными против популярности большевизма. Без славы вернулась на свою позицию и Каспийская флотилия.
Я посетил Шаумяна поздно вечером. Дверь открыл его маленький сын. Я представился. Мальчик скорчил гримасу, которая явно говорила: «Я бы показал тебе язык». Затем он отошел назад, занял удобную позицию и громко провозгласил: «Вы буржуй!»
Появилась мадам Шаумян. Она проводила меня к мужу. Шаумян, сидя глубоко в кресле, читал толстую пачку документов. Сразу же отложил их, как только я вошел. Комната представляла собой жилище средней семьи. На одном конце стола стыл ужин Шаумяна, на другом лежали учебники его сына. На одном из стульев я заметил одежду, нуждавшуюся в починке, ее оставила госпожа Шаумян, когда она вышла мне навстречу.
Было невозможным представить, что глава этой уютной, во всем домашней семьи — известный революционер, готовый сокрушить всех, кто является противником его теорий. Тем не менее это было так.
Шаумян встретил меня без удивления. Он знал, что мы политические враги, и считался со мной как с противником. Он поднялся и принес бутылку красного вина.
Именно Шаумян первый завел разговор о Денстервиле. «Ваш генерал Денстервиль собирается в Баку для того, чтобы изгнать нас?» — спросил он иронически.
Я горячо уверял, что генерал Денстервиль не имеет политического топора, не точит его против большевиков. Он солдат и как таковой заботится, чтобы не допустить турок к Кавказу.
«И вы верите, что английский генерал и большевистский комиссар были бы хорошими партнерами? Нет! — загорелся Шаумян. — Мы организуем свои силы. И турки и англичане для нас одинаковые враги. Нам никогда не сговориться… А вы заходите при случае. Скрестим мечи…»
Я позволил себе осведомиться о судьбе Джеваншира, одного из лидеров татар. Он ответил спокойно: «Кто знает сегодня, кто мертв, кто жив?» Позднее я достоверно узнал, что Шаумян снова надежно укрыл своего друга[3]…
Я послал Пайку и министру в Тегеране сообщения, попросил не посылать мне телеграмм, которые могли быть прочитаны большевиками. Шаумян контролировал работу телеграфа и радиостанций. Пайк не ответил. Он, видимо, не мог ответить. Тегеран попросил прислать доклад о бакинской ситуации. Я написал о своей первой беседе с Шаумяном со всеми подробностями. Шаумян отказался предоставить кабель и через два дня изложил свою версию. Он требовал гарантий, чтобы в случае принятия помощи от Англии все вооруженные отряды перешли под контроль Бакинского солдатского комитета. Этот комитет должен был бы иметь полную власть, учреждать военный суд над провинившимися британцами, платить жалованье, увольнять неугодных и т. д.
Во время обсуждения проектов телеграмм в Тегеран я встретил Джапаридзе, грузина, помощника Шаумяна. Он не скрывал желательности получить военную помощь и при мне спросил Шаумяна, действительно ли шеф боится английского генерала и трех сотен его офицеров. Это вылилось в длинную дискуссию о нравственной стороне принятия революционерами помощи от капиталистов. Мне известны и другие споры. У англичан были сторонники среди влиятельных кругов. Шаумян оставался непреклонным.
Я продолжал свои визиты. Сын Шаумяна и я стали большими приятелями. Пока его отец работал, читал, мы играли в железную дорогу. Я всегда удивлялся, как Шаумян мог думать, заниматься, невзирая на шум, создаваемый нами. Он утверждал, что никогда не попросил бы детей выйти из комнаты. Они являлись для него большим источником вдохновения.
Казалось, что Шаумян никогда не спал. После того как его семья ложилась, я часами слушал его теории о Совершенном Государстве, в котором каждый член общества будет работать для пользы всех, как каждая клетка человеческого организма «старается» для здоровья.
Однажды ночью я сказал Шаумяну о голодающих, которые пришли на пустырь позади моего дома и выкопали корни деревьев, о людях, на моих глазах пожиравших траву. «Да, это ужасно! — воскликнул Шаумян. — Мы без снисхождения спросим за это с вас, с ваших братьев по классу. И вы попробуете вкус травы!..» Это было сказано без тени злобы. Терпеливое разъяснение фактов упорствующему ребенку.
…Серги Арсен устроил перевозку моих докладов и донесений через Каспийское море в британское консульство в Реште. Он знал капитана парохода, который был верным роялистом и реакционером. Теперь я снова связался с нашим министром в Тегеране. Но те ответы, которые я получал, не были особенно полезными или инструктирующими. Я должен был продолжать свою работу — попытку убедить большевистские авторитеты в том, что генерал Денстервиль не имеет политических целей, а только собирается держать турок на достаточном расстоянии от нефтяных промыслов Баку. Я старался верить нашей британской версии. Разве не пожелали мы царю доброго пути и не приветствовали Керенского? Разве не пожелали потом доброго пути и Керенскому? Почему же теперь не приветствовать большевиков, если они действительно намереваются бороться против наших врагов — турок? Шаумян продолжал недоверчиво улыбаться.
Однажды утром раздался звонок. Я открыл дверь. Незнакомая женщина представилась, назвавшись Марией Николаевной. Она принесла мне письмо от полковника Пайка, теперь он со своей миссией находился во Владикавказе. Неожиданная гостья была не без очарования. Она сообщила, что собирается начать работать машинисткой в штабе большевиков и готова умереть за «батюшку царя». Я сказал, что собираюсь оставаться в живых. Мари огорчилась. «Вы не доверяете мне. Подозреваете, что я подослана Чека!» Она зарыдала. Слезы показались мне искренними.
Эта женщина наладила тайную почту. Со временем я стал жизненно нуждаться в ее курьерах. Чаще всего это были молодые эксцентричные особы, выдававшие себя за беженок. Они приносили послания, упрятанные в подметки, в кожаные пуговицы пальто. Героини, которые не появились в исторических книгах…
После Марии Николаевны приходили другие, в большинстве русские офицеры. Их неосторожные визиты, разумеется, заставили большевиков подозревать меня. Шаумян просто дал мне понять, что мои посещения его дома нежелательны. Мне не хватало встреч и бесед с ним. Было жаль, что я не мог продолжать игру с маленьким мальчиком. Я иногда завидовал тем, кто мог выражать или защищать свои мысли открыто. Оружие проще, чем пути разведывательной службы.
В течение следующих недель я должен был слушать удивительные вещи. В Баку появился капитан Реджинальд Тиг-Джонс. Офицер-разведчик, прикрепленный к генералу Маллесону, державшему свою штаб-квартиру в Мешхеде. Тиг-Джонс сообщил, что новая политика британского и французского правительств — активная поддержка антибольшевистских сил. Не имеет значения, каких взглядов держатся заговорщики, кто они — монархисты или социалисты-революционеры.
Тиг-Джонс был особенно заинтересован Каспийской военной флотилией. На канонерках все еще большое влияние имели социалисты-революционеры. Они собирались нанести удар и избавиться от большевиков. Намечался союз с армянскими националистами и офицерами из школы авиации, имевшими в своем распоряжении гидропланы. Бомбы, сброшенные на нефтепромыслы, и склады боеприпасов могли вызвать достаточную панику.
Энергия и энтузиазм Тиг-Джонса были удивительными. Я присоединился к капитану, несмотря на угрызения совести из-за моих личных симпатий к Шаумяну. Война есть война, грязь неизбежно липнет к рукам.
Теперь я был вовлечен в подпольное движение. Среди главных заговорщиков не было единства. Они не имели никакого представления о том, каким режимом может быть заменена власть большевиков. Но все они были готовы приветствовать в Баку британские силы, и все они хотели денег. Я платил. В разных местах моей квартиры были спрятаны два миллиона рублей.
…Прибыл русский генерал Джунковский, личный советник царя… Подпольная работа стала более интенсивной. Русский священник берется вызвать на промыслах бунт голодных рабочих. Они должны явиться как мирная демонстрация в центр города. Пока красная полиция будет занята с демонстрантами, офицеры и лучшие элементы окружат комиссариат и арестуют Шаумяна с ближайшими помощниками. Школа авиации, возможно, и флот будут пугать город… Дашнаки будут призваны восстановить и поддерживать порядок до прибытия Денстервиля. Все выглядело заманчивым и легкоосуществимым.
Следующие дни я был весь в хлопотах… За двадцать четыре часа до начала демонстрации узнаю, что арестован один из лидеров, весьма осведомленный полковник Ориоль. Своими глазами вижу, как его ведут под конвоем в тюрьму. Времени нет, удар нужно было нанести на следующее утро. Рискуя всем, бросаюсь к священнику, от него к Джунковскому. Договариваемся не говорить флоту и так называемым лучшим элементам об аресте Ориоля, авось он не потеряет головы на первом допросе и большевики останутся в неведении.
Я хорошо помню следующее утро. Я мог видеть из окна корабли, стоящие за полмили. Настало десять часов — назначенное нами время. С улицы никакого шума. Ни малейших признаков демонстрации, бунта. Отсутствуют гидропланы. Застыл флот. В 11.30 я не выдержал и вышел в город. Там и здесь патрули — солдаты и полицейские. Магазины работают. Люди свободно ходят по своим делам.
Джунковского дома не оказалось. Сказали, уехал на Кубань. Я пошел в банк, где Хевекл, наш вице-консул, служил управляющим. Он сказал, что рабочие начали было демонстрацию, но их остановили патрули. За несколько минут было достигнуто полное понимание. Ни жертв, ни арестов. «Ничего больше», — повторил Хевекл. Я пошел в город, но опять никого не нашел…
На следующий день пресса писала, что была сильная компания контрреволюционеров. Ни одного намека на связь заговорщиков с британским консулом. Но это меня не успокоило. Мой телефон был выключен. За домом открыто велось наблюдение. В комиссариат к Шаумяну меня не допустили. Даже с армянскими друзьями нельзя было связаться. Я был изолирован…
Прежде чем предпринять какой-то шаг, я должен был поехать в Аляты, небольшой каспийский порт, где находились полковник Клеттербек и начальник отряда русских казаков Бичерахов. Но за мной наблюдали. Я посоветовался с Серги Арсеном. Как обычно, он дал неожиданный совет: «Поезжайте к Шаумяну и попросите его, чтобы он взял вас как своего гостя». Я ничего не понял. Серги продолжал: «Да, да, шутки в сторону! Завтра Шаумян едет в нужном вам направлении специальным поездом. Если вы на вокзале войдете к нему в вагон, он вас не выгонит. Слишком воспитанный человек… Я отправлюсь с вами. У меня есть друг в Алятах».
На следующее утро мы подошли к поезду Шаумяна. Вошли прямо в салон. Шаумян удивился, увидев нас с Серги Арсеном. Я поспешил сказать, что хочу послать открытое послание на русском языке генералу Денстервилю, прошу дать разрешение. Шаумян обещал подумать. Мы продолжали разговаривать в доброжелательной манере. Прозвенел второй звонок. Шаумян встал, чтобы попрощаться. Я покачал головой. «Нет, я не могу покинуть вас до Алят, никак иначе мне туда не попасть. Не примените же вы силу?» — добавил я. Шаумян, с трудом подавляя гнев, произнес: «Мне бы хотелось знать, чего в вас больше: ума или наглости?»
До Алят мы все-таки доехали в поезде Шаумяна. Он направился дальше, не сказав на прощание ни слова…
От полковника Клеттербека я узнал о серьезности угрозы турок Баку. Полковник не скрывал своих опасений насчет готовности нашего командования отстаивать Баку. У генерала Денстервиля было большое желание протянуть дружескую руку, но под его властью было слишком мало солдат.
Так или иначе, мне следовало поспешить к генералу. Мой новый союзник, начальник большевистской военной полиции уверял меня, что все легко осуществимо. Его влияние снимет все преграды. Услуга за услугу. Я поспешил вручить двести фунтов стерлингов, дабы мой полицейский избавился от мучивших его долгов. А я взошел бы на борт судна, направлявшегося в Энзели. Этот персидский порт находился в руках большевиков, но там за городом стоял британский гарнизон.
В одиннадцать часов утра без всякого багажа, в белом полотняном костюме я был спрятан в машинное отделение. Я был обречен несколько часов выдерживать 90 градусов жары по Фаренгейту… В Энзели соотечественники вознаградили меня за все. Майор Браун, командовавший вспомогательным отрядом Денстервиля, и полковник Стоукс, старший политический офицер, старались меня развлечь. Не их вина, что из Баку пришла телеграмма-сообщение, что я заочно приговорен к смертной казни. С нехорошим чувством я отправился в Тегеран…»
О том же сам генерал-майор Денстервиль (в оценке Киплинга «твердый, как ствол, британец»): «Положение вещей в Закавказье уже давно безнадежно. Они должны продолжать убивать друг друга, пока не придут в изнеможение, и тогда мы, может быть, и сумеем навести там порядок. Но в настоящий момент… до достижения нами успеха еще очень далеко. Когда они призывают нас к себе на помощь, они имеют в виду деньги и деньги. Мы для них курица, несущая золотые яйца. Может быть, временно мы и будем пользоваться популярностью у тех, кто воспользуется этими яйцами, но настоящей благодарности мы не дождемся даже и от них.
…Если бы у нас было достаточно войск, мы могли бы двинуться и сегодня, но при отсутствии войск приходилось ждать, пока мы не обеспечим себе будущей позиции в Баку и не подготовим нейтрализации этого города путем интриг. Британский консул Р. Мак-Донелл все еще оставался на своем посту и находил возможность влиять на ход событий в желательном направлении. Он снабжал нас весьма ценными сведениями.
Наш план основывался на господстве в Каспийском море, а так как этого мы могли достигнуть лишь оккупацией Баку, то необходимо было идти на все. Любой риск оправдывался безусловно.
Два дня, двадцать седьмого и двадцать восьмого июня, были целиком посвящены обсуждению планов с Бичераховым…
Бичерахов требует довольно много денег, и военное министерство спрашивает меня, стоит ли он того. Конечно, стоит. Я вовсе не считаю его требования чрезмерными, особенно если принять во внимание то, что он для нас делает, и еще то обстоятельство, что только он один может это сделать. У нас нет выбора… Бичерахов решил сделаться большевиком, так как не видал другого способа добраться до Кавказа. Его новая ориентация вызвала большое изумление и ужас среди местных русских.
Но я уверен, что он поступает совершенно правильно. Это действительно единственный путь на Баку. А как только он там утвердится, дело будет в шляпе. Никто, кроме меня одного — ни русские, ни англичане, — не верит ему. Я верю искренне. Во всяком случае, я должен заставить себя верить ему, так как он в данный момент является единственной нашей надеждой.
Я отправляю вместе с Бичераховым несколько английских офицеров, а также одну роту бронированных автомобилей. Высадка в Баку отдала бы отряд всецело в руки большевиков… Бичерахов выбирает для своей базы Аляты, маленький порт милях в пятидесяти к югу от Баку, откуда железная дорога делает поворот на запад по направлению к Тифлису.
…Я неоднократно вел переговоры также с представителями партии социал-революционеров, программа которых гораздо более соответствует нашим целям. Они хотят нашей помощи, особенно финансовой. Я поддерживаю дружественные отношения с с.-р., и они знают, что могут рассчитывать на нас, если захватят власть в свои руки. Первым их актом должно быть приглашение англичан».
Документы, многое ставящие на свое место.
Двадцать третьего мая 1918 года. Радиограмма Ленина: «Советом Народных Комиссаров постановлено: отправить немедленно водой из Царицына в Баку большую партию хлеба в распоряжение Бакинского Совдепа с тем, чтобы в первую очередь и безусловно было обеспечено дело выпуска нефти в наибольшем количестве». Двадцать четвертого мая. Письмо Ильича Степану:
«Дорогой товарищ Шаумян!
Пользуюсь оказией, чтобы еще раз послать вам пару слов (недавно послал вам письмо с оказией; получили ли вы?).
Положение Баку трудное в международном отношении. Поэтому советовал бы попытать блок с Жордания. Если невозможно — надо лавировать и оттягивать решение, пока не укрепитесь в военном отношении. Трезвый учет и дипломатия для оттяжки — помните это. Наладьте радио и через Астрахань пошлите мне письма. Лучшие приветы.
Ваш Ленин».
Без даты. Из Владикавказа от члена Кавказского краевого комитета Назаретяна:
«…Мы были очень огорчены твоим предложением переговорить с Жордания в момент восстания и фактической формальной войны с Закавказским правительством. Но узнали об этом слишком поздно…»
Восьмого июня. Баку. Официальное сообщение комиссариата по продовольствию:
«5 июня ночью прибыл пароход «Сережа» с продовольственными грузами: 4049 пудов 26 фунтов муки, 2485 п. 35 ф. пшеницы, 2020 п. 35 ф. ячменя, всего 8556 п. 10 ф. продовольствия. За недостаточностью этого количества к распределению среди всего населения города и промысловой площади будут выданы лишь промыслово-заводским районам, из расчета по 1/4 фунта на душу».
Одиннадцатого июня. Радиограмма:
«Сообщите по радио Баку Шаумяну, что я, Сталин, нахожусь на юге и скоро буду на Сев. Кавказе… Хлеб пошлем во что бы то ни стало».
Четырнадцатого июня. Отданный по телеграфу приказ председателя Совета Народных Комиссаров Терской республики Ноя Буачидзе:
«Ввиду осады старой цитадели российской революции — города Баку темными бандами контрреволюции и крайне тяжелого продовольственного положения города предписываю всем начальникам станций Владикавказской железной дороги, всем Совдепам и районным комитетам все грузы, без исключения, принадлежащие бакинским продовольственным организациям, направлять немедленно по назначениям, указанным бакинскими особоуполномоченными. Представителям Баку оказывать всяческое содействие».
Седьмого июля Ленин:
«Относительно Баку самое важное… чтобы Шаумян знал предложение германцев, сделанное послу Иоффе в Берлине, относительно того, что немцы согласились бы приостановить наступление турок на Баку, если бы мы гарантировали немцам часть нефти. Конечно, мы согласимся…»
Тринадцатого июля. Ежедневный[4] доклад представителя Главного военного командования Михаила Тер-Арутюнянца о помощи Баку затягивается дольше обычного. Звонок Ильича начальнику Главного артиллерийского управления:
— Если к завтрашнему дню требуемое оружие не будет отправлено в Баку в распоряжение Шаумяна, то я вас пошлю на Лубянку, к Дзержинскому!
Записка в Народный комиссариат по морским делам.
«Очень прошу принять все меры для ускорения доставки в Каспийское море военных морских судов всех подходящих типов.
Председатель СНК
В. Ульянов (Ленин)».
То же число. Шаумян, только что вернувшийся с позиций, за ночь несколько раз переходивших из рук в руки, телеграфирует Владимиру Ильичу:
«Положение на фронте ухудшается. Одних наших сил недостаточно. Необходима солидная помощь из России… Распорядитесь вы. Положение слишком запутанное. Так называемые ориентации быстро меняются. Англичане продвигаются к Энзели… Жду срочной военной помощи…»
В этот же день передовая статья «Нью-Йорк таймс»:
«Необходимо подготовить крупные силы и использовать их в Северной Персии и на Кавказе… Первоочередная задача союзников — занятие важнейших нефтяных районов Кавказа».
Двадцатого июля. Шаумян — Ленину:
«Положение становится серьезным. Отправка воинских частей для Баку должна быть усилена и ускорена. Отправляйте скорей, сделайте распоряжение, чтобы местные Советы по дороге не останавливали частей, направляющихся в Баку. Сообщите, можем ли ждать помощи и в какой срок. Повторяю, помощь войсками необходима срочная и солидная».
Двадцать третьего июля. Из Астрахани — Ленину:
«Шаумян сообщил: Обещанный оперативным отделом дивизионный командный состав прошу выслать немедленно. Кроме того, необходимы войска. Главный контингент наших войск — армянские части, храбро сражавшиеся вначале, деморализованы благодаря трусости части командного состава и английской агитации. Необходимы свежие силы из России и политически надежный командный состав. Убедительно прошу торопиться».
Двадцать девятого июля. Разговор по прямому проводу Ленина с членом Астраханского военного совета:
«Астрахань. Баку просит ответа на вчерашнюю телеграмму, переданную мною Вам сегодня. Буду говорить по беспроволочному телеграфу с Шаумяном лично.
Ленин. Я считаю моим ответом ту телеграмму, которая сегодня передана мной в Астрахань для Шаумяна. Есть ли у Вас вопросы, на которые я не ответил?
Астрахань. Сегодня в 12 часов по Питеру по радиотелеграфу с Баку будут переговоры лично с Шаумяном. Есть ли что передать ему у Вас, кроме телеграммы?
Ленин. Нет. Больше ничего нет. Прошу только сообщить, верно ли, что в Баку Совнарком подал в отставку? Еще вопрос: если это не верно, то сколько времени рассчитывает продержаться власть большевиков в Баку?
Астрахань. Когда ожидать Астрахани помощи для Баку, в каком размере, чтобы заготовить шхуны и продовольствие?
Ленин. Не можем обещать наверное, ибо здесь тоже недостаток в войске».
Начало августа. Ленин председателю Астраханского совдепа:
«Положение в Баку для меня все же неясно.
Кто у власти?
Где Шаумян?
Запросите Сталина и действуйте по соображении всех обстоятельств: вы знаете, что я доверяю полностью Шаумяну. Отсюда нельзя разобраться в положении и нет возможности помочь быстро».
Ключ ко всему:
«Если нефть — королева, то Баку — ее трон» («Нир ист» — английский экономический журнал для избранных).
«Основным вопросом было, как нам попасть в Баку… Нефть мы могли получить только из Баку!» — генерал Людендорф, правая рука кайзера Вильгельма.
Нефть — сила. Нефть — слабость.
Город нефти никогда не имел своего хлеба. Зерно и продовольствие доставляли с Северного Кавказа, с Кубани и Дона. С осени семнадцатого года житницы полностью отрезаны. Лишь иногда с помощью бронепоездов удавалось продвигать хлебные транспорты по Владикавказской дороге. Кое-что можно было бы получить морским путем через Астрахань. Большие надежды Шаумян возлагал на то, что удастся снять небывалый урожай на полях Мугани. Туда ценой огромных усилий срочно проложена узкоколейная железная дорога. Все перечеркивают турецкие дивизии. По карточкам розданы остатки орешков и семян подсолнечника. Последнее, чем два месяца поддерживается жизнь мазутной армии.
К мукам голода еще слишком реальная угроза смерти под кинжалами погромщиков-мусаватистов. Все объединенное воинство Фатали Хан-Хойского и Нури-Паши в одном-двух переходах от Баку. Мутнеют головы. Вспыхивают, подолгу не гаснут злые огоньки в глазах. Митинг рабочих Балаханских промыслов в описании «Известий Бакинского Совета»:
«Синематограф «Бельгия» набит до отказа. На сцене лидер меньшевиков Айолло.
— Если мы не пригласим англичан, в город войдут турки и во главе со своими пашами устроят резню. Ни один русский не останется в живых. Англичане — люди высококультурные, они несут с собой белый хлеб. С приходом англичан мы спасемся от голодной смерти и погромов.
Мрачнеют лица рабочих. Они стараются смотреть куда-то в угол, мимо сверлящих глаз Алеши Джапаридзе.
И вот большинство голосованием постановило:
— Пригласить англичан!
Джапаридзе тут же обращается к Айолло:
— Вы теперь победили! Но история за нас. Рано или поздно рабочие поймут, на какую страшную измену вы их подбили!..»
Неожиданно для многих Шаумян, все последние дни не покидавший фронта, созывает 16 июля чрезвычайное заседание Совета совместно с промысловыми и судовыми комитетами, делегатами воинских частей и кораблей Каспийской флотилии. Большой Бакинский форум.
— Я чувствую себя столь утомленным, что едва надеюсь довести свой доклад до конца, — дальше Степан говорит, не напрягая голоса. — На данном заседании, где представлен весь наш пролетариат, не может быть разрешен вопрос о Баку иначе как в общероссийском масштабе… Партия большевиков ведет борьбу за независимость и свободу России при самых адских тяжелых и рискованных условиях. Политика же приглашения англичан ставит крест над независимой Россией. Она начинает раздел между германскими охотниками до русского добра, с одной стороны, и английскими, французскими и японскими — с другой.
Сторонники англичан и французов утешают себя тем, что союзники будут умирать за нас, а сами оставят нашу независимость. Это невероятная близорукость, детская наивность. Воцарение англичан у нас будет началом войны за дележ России…
…Повторяю, мы еще не исчерпали революционных средств, мы можем оказать еще сопротивление, и при этих условиях преступно говорить о приглашении иноземных сил.
Кроме того, о крупной военной силе англичан в Персии говорить не приходится. Когда бичераховский отряд прибыл сюда, в Реште у англичан было менее тысячи человек… Но даже если они и перебросят свои силы, то вы думаете, что они пойдут на передовые позиции, чтобы продвигаться вперед, имея целью создание Советской власти в Закавказье, или по меньшей мере организуют широкую оборону в Баку? Ничего подобного…
…Я категорически заявляю, что приглашение англичан, не давая нам ощутимых сил для ведения борьбы, может только превратить Баку в собственность Англии и для России Баку погибнет навсегда.
…Лишить Россию Баку — значит нанести ей самый тяжелый удар. Если мы говорим о независимости России, то, быть может, передавая добровольно источники нефти в руки англичан, мы совершаем величайшее преступление перед российской революцией.
…Я обращаюсь к вам с товарищеским призывом взвесить всю серьезность нашего положения, понять, что мы находимся на поворотном пункте. Во имя нашей революции я призываю вас не сходить с точки зрения независимости России и Баку.