Пациент Джон
Пациент Джон
Я понимаю, что не стоило бы все это вытаскивать на свет, одна надежда – когда откровения будут опубликованы, все уже и без меня станет известно.
Словно оправдываюсь, чтобы не подумали, что ничего не знала? Ведь это преступление, настоящее преступление. Нужно было еще во время предвыборной кампании вслух заявить, что Джон Кеннеди болен настолько, что не вправе претендовать на пост президента.
Но как я могла это сделать, как?!
В день инаугурации я просто испугалась. Нет, не нашей лжи, ее уже не исправить, а того, на что Джек обрекает себя, принося присягу как президент.
Гражданин США Джек Фицджеральд Кеннеди мог болеть сколько угодно и чем угодно.
Сенатор Джон Кеннеди уже вынужден скрывать большинство своих недугов от избирателей, даже находясь от них довольно далеко в Вашингтоне.
Кандидат в президенты Соединенных Штатов не мог позволить избирателям даже заподозрить, что болен, потому что проиграл бы сразу.
Президент Соединенных Штатов не имел права болеть никакими застарелыми болезнями. Если вспомнить о том, что работать предстояло по 16 часов в сутки и постоянно находиться под объективами камер и пристальным вниманием множества соперников и даже открытых врагов, а любая ложь чревата импичментом, то можно лишь ужаснуться решимости Джека принять на себя такой груз.
Если бы американцы только заподозрили, сколькими и какими болезнями страдает (и давно!) их вновь избранный президент, что он практически инвалид, костыли которого стоят за дверью, а самостоятельно встать с кресла не всегда получается, они отозвали бы свои голоса немедленно.
Или наоборот, отдали за него даже те, у кого сама фамилия Кеннеди вызывает зубовный скрежет.
Они не знали, но мы-то знали!
Разговор с Джозефом Кеннеди состоялся перед днем выборов, когда еще можно было что-то предпринять.
Вдруг осознав, что мы сами обрекаем Джека на настоящий кошмар, что вместо того, чтобы защищать любимого человека, удерживать его от шага в пропасть, усиленно к этой пропасти подталкиваем, я запаниковала. Но даже не представляла, как и кому могла бы объяснить свое состояние, передать свои мысли.
Джек был привычно занят собой и своими проблемами, я для него существовала только в качестве приложения, ни советоваться с которым, ни даже замечать не полагалось. Мое дело присутствовать на встречах, пока позволяет состояние, мило улыбаться и изображать идеальную жену рядом с идеальным мужем.
Мое состояние заметил Джозеф Кеннеди. Он тоже мог бы не обращать внимания, но по отношению ко мне Джозеф всегда был более внимательным и даже предупредительным, чем Джек. Он словно старался стать моим наставником взамен умершего отца.
Джозеф заставил меня сказать, в чем дело. Выслушал спокойно, но нахмурился. Вздохнул:
– Вы прошли такой путь! Мы все прошли такой путь, столько преодолели, столько испытали, и сейчас в шаге от победы ты хочешь все разрушить? Хочешь перечеркнуть усилия стольких людей? Я не буду сейчас напоминать, как тебе самой хочется стать хозяйкой Белого дома и о том, что ты в шаге от этого. Я напомню о другом: ты прекрасно знаешь, что Джек вытерпел, что перенес на этом пути, знаешь, как ему досталось, знаешь, что у любого другого кандидата будет еще возможность попробовать хотя бы через четыре года. У любого, Джеки, но не у Джека!
– Но он не выдержит! Джек просто не выдержит нагрузки и погибнет! – у меня почти началась истерика, я вдруг осознала, какой груз взваливает на свои плечи Джек, вернее, какой груз на него взваливаем все мы сообща.
– А ты его спроси. И Джек тебе скажет, что для него лучше умереть президентом, чем на больничной кровати, остановившись в шаге от Белого дома! Дай ему осуществить его мечту.
– Это ваша мечта, ваша, а не его! Это вы заставили Джека стать сенатором, а потом баллотироваться в президенты. Он сам не мечтал стать политиком, он хотел писать книги! Из Джека получился бы хороший писатель…
Я была в отчаянье, почти в истерике, кричала на человека, на которого раньше не только повысить голос – не решалась бросить резкий взгляд. Просто мне стало страшно. Нет, не из-за обмана избирателей, не из-за нарушения закона, даже не из-за того, что могла рухнуть мечта клана Кеннеди. Страшно за самого Джека, который ради исполнения этой мечты был готов погибнуть.
– Эта мечта давно стала его мечтой, Джеки, – свекор возразил на удивление спокойно. – Джек прекрасно понимает, что долго не проживет, что его век ограничен. Он попробовал уже многое в жизни, столь многое, что дальше некуда, остался только Белый дом. И его право уйти из жизни, покорив эту вершину. И ты не имеешь права вставать на пути, когда на вершину осталось только шагнуть и развевающийся флаг уже в руках.
– Но он не выдержит, Джек погибнет от перегрузок! – снова возопила я.
– Значит, умрет президентом! – отрезал Джозеф и был прав.
Теперь, по прошествии стольких лет я понимаю, что прав. Отнять у Джека возможность занять президентское кресло значило отнять саму жизнь.
Я вспомнила наш первый серьезный разлад. Если бы тогда Джозеф или сам Джек удосужились объяснить мне, что главное в жизни мужа, первые годы супружества сложились бы иначе, а возможно, и наши отношения с Джеком тоже.
Но проблемы со здоровьем, вернее, его отсутствием у Джека от моего понимания никуда не делись, не испарились, напротив, с каждым днем ему все трудней давались самые простые движения, все чаще приходилось принимать обезболивающие препараты, потому что давала о себе знать спина. А ему следовало улыбаться и скрывать свое состояние.
Скрывать было что.
После гибели Джека я не раз задумывалась, правы ли врачи, подписавшие заявление о здоровье кандидата в президенты. Не потому, что это было нарушением закона и могло привести к судебному преследованию, а потому что позволяло очень больному человеку работать с неимоверной нагрузкой.
Наверное, я была хорошей первой леди, об этом писали и говорили немало, но я была плохой женой. Хорошая жена должна была сделать все, чтобы таких нагрузок не случилось, чтобы Джек мог лечиться, а не проводить целые дни, выступая на встречах, собраниях, съездах, чтобы мог отдыхать, а не сидеть сутками в кабинете, даже Овальном, из-за мирового кризиса, чтобы он мог восстанавливать здоровье, а не лететь на другой континент с визитом…
Я не сделала этого, допустила, чтобы Джек стал президентом (хотя разве я имела возможность хоть как-то помешать?), чтобы держался только на обезболивающих и амфетаминах, потому что знала: это для Джека и есть жизнь. Если у него отнять хотя бы мечту стать президентом, он не выживет. Джеку не нужна жизнь вполсилы, он не таков.
Именно потому я поняла и приняла совет Джозефа: поддерживать, как только смогу, прощать все, что смогу, и не мешать, как только смогу.
Я поддерживала, прощала и не мешала.
Болезни вообще родились раньше Джека, но его болезни родились вместе с ним и не оставляли всю жизнь.
В три года он два месяца провел в больнице из-за сильнейшей скарлатины. С тех пор больничные палаты наполовину заменили Джеку дом. Он лежал и в перерывах между процедурами читал книги.
«Жизнь несправедлива!» – вывод ребенка, который вместо зеленой лужайки мог передвигаться в пределах больничной палаты. Джек говорил, что не знает, что значит прожить день без боли.
Никто не мог понять причины сильных болей внизу живота, спазмов и много всего другого. Приписывали все язве желудка или кишечника. Джек был очень худым, а высокий рост эту худобу лишь подчеркивал.
Но Кеннеди не полагалось быть больным и слабым. Больная и не соответствующая стандартам клана Розмари перестала для семьи существовать. Джек заставил себя не только пересилить боль, но и выйти на спортивную площадку. Никто не должен догадаться, что он нездоров или слаб!
Врачи много раз обследовали Джека, ставили самые разные диагнозы, но в чем дело, понять так и не смогли. На всякий случай прописали кортизон – тогдашнюю панацею от воспалительных процессов. Никто не знал, что кортизон разрушает не меньше, чем помогает.
Джеку то и дело переливали кровь, давали большие дозы антибиотиков, снова и снова обследовали… Сам он говорил, что лечат вслепую. По сути, так и было.
Конечно, он не мог пройти медицинскую комиссию, чтобы как старший брат отправиться воевать в 1941 году. Почему Джозеф Кеннеди попросту купил такую справку сыну? Неужели надеялся на его героическую гибель и таким образом избавление от проблем? Конечно, это куда лучше проблем с Розмари.
Джек был, пожалуй, единственным, кто в армии симулировал хорошее здоровье. Но и там на своем катере «РТ-109» он старался, чтобы никто не догадывался о страшных болях, которые теперь добавились в позвоночнике.
Позже выяснилось, что виновато лечение, лекарства просто вымыли кальций из позвонков Джека и у него развился сильнейший остеопороз. Межпозвонковые диски оказались стерты, это «поработал» кортизон и другие гормональные препараты, которыми Джека пичкали уже несколько лет.
Когда катер был потоплен японским кораблем, Джек не только сумел проплыть до берега пять километров сам, но и дотащил раненого, сильно обожженного моряка, держа ремень его спасательного жилета в зубах.
Героизм принес награды и славу, но не спас от болей. Джеку сделали одну за другой несколько операций на позвоночнике, это не помогло ни позвоночнику, ни кишечнику, судороги и рези в котором продолжались. Если бы он случайно не попал на обследование в Лондонский госпиталь, всего остального могло просто не быть, потому что жить, поглощая немыслимое количество лекарств и совершенно при этом не получая лечения, при его недугах невозможно. Врач Лондонского госпиталя сказал его знакомой:
– Вашему другу жить осталось не больше года.
Обследование выявило у Джека болезнь Аддисона. Это недостаток деятельности надпочечника, который перестает вырабатывать некоторые гормоны, в том числе и кортизон. Именно болезнь Аддисона, а не язва желудка или кишечника провоцировала сильнейшие боли в животе.
С того дня Джеку раз в три месяца подшивали капсулу с каким-то гормоном и дополнительно давали кортизон в таблетках. При такой болезни организм просто не способен бороться с инфекциями, любая может стать смертельной. Она задевает все, от кожи, приобретающей коричневатый оттенок (у Джека все принимали его за загар), до сердечно-сосудистой системы. К этим прелестям добавилась и гадость, подхваченная от проституток в юности, не смертельно, не опасно, но неприятно.
Болезнью Аддисона страдала и Юнис, но не в такой жестокой форме.
К тому времени, когда мы познакомились и я уже приглянулась Джозефу Кеннеди, Джек частенько мог передвигаться, только приняв приличную дозу обезболивающего.
Но не Джек, а его отец откровенно рассказал мне о проблемах и болезнях. Поверить в то, что симпатичный, живой, яркий Джек живет лишь на больших дозах обезболивания и горсти таблеток, было просто невозможно. Какой же силой воли, каким запасом стойкости нужно обладать, чтобы все это выносить, быть героем войны, будучи по сути инвалидом, и не подавать вида, что проблемы вообще существуют!
Если я еще не была влюблена в Джека, то немедленно влюбилась по уши!
– Но как же тогда выборы?
– Джек будет президентом, даже если проведет срок президентства в инвалидном кресле, как Рузвельт! И не вздумай задавать ему таких вопросов. Просто ты должна знать, если хочешь стать его женой.
Я очень хотела.
Джозеф взял с меня слово, что ни единая живая душа, даже моя собственная мама, от меня не узнает об этих болезнях.
Если честно, то были сомнения: ну не мог столь больной человек вот так двигаться, быть столь энергичным, ни разу даже намеком не дать понять о его проблемах со здоровьем. Но потом вспомнила, как однажды Джек не смог сам встать из кресла, в другой раз его шнурки завязывал Бобби (заметив меня, они сделали вид, что дурачатся), что Джек постоянно глотает какие-то таблетки…
Мы встречались, однако Джек не спешил делать мне предложение. Я перевела для сенатора несколько книг и вслух пошутила, что за такой титанический труд он просто обязан на мне жениться, но Джек только отшутился в ответ.
Расстроенная, я улетела в Европу с Ли, чтобы по заданию редакции написать репортаж о музыкальной группе. Видно, в это время Джозеф рассказал сыну о нашем разговоре. Последовал звонок Джека:
– Ты все знаешь?
– Да.
– Почему молчала?
– Я обещала Джо, что ни единому человеку ни единым словом не обмолвлюсь. Я не знала, входишь ли ты в это число?
Он хохотал от души:
– Джеки, ты прелесть! Если ты готова стать женой сенатора-инвалида, который непременно станет президентом-инвалидом, то я с удовольствием поведу тебя под венец.
Я с трудом сдержалась, чтобы не закричать:
– Наконец-то!
Свадьба была шикарной. Джозефу очень понравился Хаммерсмит и сам Очинклосс, они нашли общий язык с мамой, которая слабо сопротивлялась намерению Кеннеди собрать на это мероприятие половину Америки. Джозеф объяснил просто:
– Это вы, миссис, выдаете замуж дочь, а я знакомлю Америку с будущей первой леди.
Думаю, решающим было не заверение Джозефа, что я стану первой леди, а то, что все свадебные расходы он взял на себя, к тому же сразу закрыв вопрос о приданом, при деньгах Кеннеди такие мелочи, как пара сотен тысяч у невесты, роли не играли.
Любопытствующих было около 300 человек, а самих гостей 1200. Такой свадьбы не только Хаммерсмит, но и Америка еще не видели.
Под венец меня вел не папа, а Хью Очинклосс. Подозреваю, что постаралась мама, потому что сам по себе напиться в столь знаменательный день папа не мог, его намеренно напоили. За закрытой дверью я рыдала, но к гостям и жениху вышла без малейшего намека на страдания. Это праздник, его не должны испортить мои переживания.
Мамино воспитание взяло верх – леди не должна никому показать, что у нее на душе. Я леди, а потому замкнула все в себе.
Не знаю, поняли ли проблему другие, Джек явно даже не заметил, хотя они с папой понравились друг другу, но Джозеф Кеннеди все заметил и понял. Он улучил минутку, чтобы поинтересоваться у меня:
– Как ты?
– Прекрасно.
– Не переживай из-за отца, теперь твой отец я, девочка.
Я с трудом справилась с двумя эмоциями – слезами и желанием броситься к Джозефу на шею. Это не только чувство благодарности, это еще и ощущение защищенности от всех бед мира. Меня брал под свою опеку самый могущественный человек Америки. Теперь не страшно ничего.
Позже я думала, согласилась бы на этот брак мама, знай о проблемах со здоровьем у Джека?
Скрыть все полностью не удалось, потому что уже на следующий год после нашей свадьбы рентгенограмма выявила, что один из позвонков совершенно разрушен кортизоном, и если не сделать срочную операцию, Джек окажется прикованным к постели куда раньше, чем ожидалось.
Для таких больных проблема в том, что инфекция почти неизбежна, а из-за огромного количества принятых гормональных препаратов иммунная система сильно ослаблена.
Но выбор был невелик – риск операции или костыли. Джек заявил:
– Лучше сдохнуть на операционном столе, чем гнить на костылях!
Операции пришлось делать две, после первой произошло то, чего так боялись – развилась инфекция, и Джек даже впал в кому. Но на Земле не существовало человека, который хотел бы жить сильней, чем этого хотел Джон Фицджеральд Кеннеди. Он выкарабкался из комы, приглашенный для соборования священник не понадобился.
Вторая операция понадобилась, чтобы заменить вставленную металлическую пластину, до которой добралась инфекция. Полгода в больнице… Страшные боли и почти никакой надежды. Такое выдержит не каждый.
Джек выдержал.
Я была рядом – читала, переводила, что-то писала под его диктовку (в таком состоянии Джек писал книгу, за которую потом получил Пулитцеровскую премию!), даже обрабатывала и перевязывала рану. Медсестра научила меня, как обращаться с этой дырой в спине. Никогда бы не подумала, что способна на такое, но любовь может заставить делать и не такие вещи…
Рядом были и остальные Кеннеди. Мне казалось, что я стала своей, что Джек оценит мою самоотверженность и готовность сделать для него все, что угодно. То ли я перестаралась, то ли Джеку просто надоела такая всеобъемлющая забота, но он высказался об этом достаточно прямо.
Мало того, стоило Джеку почувствовать себя несколько лучше, как этот ловелас принялся флиртовать с медсестрами. Для меня это был первый удар, и удар чувствительный.
Выйдя из больницы, Джек снова занялся политикой. Он не послушал отца и ввязался в заведомо проигрышные выборы в 1956 году, решив стать вице-президентом. Демократическая партия посчитала сенатора слишком молодым для такой роли и не выдвинула его. Это спасло остальную карьеру Джека.
Он улетел зализывать раны на яхте в Средиземном море, а я родила мертвую девочку. Тогда наш брак едва не развалился совсем. Спас его Джозеф Кеннеди, обещав мне, что стану первой леди и что Джек-президент не будет смотреть на женщин даже просто из-за нехватки времени.
Согласно всем правилам настолько больной человек должен бы встать на костыли, сесть в инвалидное кресло или хотя бы заняться своим лечением очень серьезно. Любой, но не Джек. Правила существовали для других, для тех, у кого были в запасе годы жизни, у Джека их не было.
С позвоночником, скрепленным металлической пластиной, принимающий немыслимое количество лекарственных препаратов ежедневно, откладывающий в сторону костыли только для того, чтобы выйти к ожидавшим его людям из кабинета или выступить на митинге, Джек стал тридцать пятым президентом Соединенных Штатов Америки! Стал вопреки всему – страшным диагнозам, невыносимой боли, молодости, тому, что католик и ирландец.
Самый молодой, самый красивый, самый обаятельный, самый героический… президент.
Но болезням безразлично, чье тело они терзают, они никуда не отступили. После эйфории победы наступили черные будни. Немного помогла облегчить боль доктор Джанет Тревэлл. Она прописала поддерживающий корсет, специальную вставку в левый ботинок и стала колоть обезболивающие мелкими дозами прямо в мышцы спины.
Ее девизом было: разгрузить! Благодаря Джанет у нас появилось кресло-качалка, в таком сидеть легче.
Это помогло, но ненадолго. Мышцы спины, поддерживаемые корсетом, деградировали, что ухудшало положение позвонков. Кроме того, она ничего не могла поделать с развивающейся болезнью Аддисона. Кортизон просто разрушал скелет Джека. Долго так продолжаться не могло.
Чтобы подстегнуть свой организм и хоть ненадолго забыться, Джек начал принимать препараты доктора Макса Джекобсона, прозванного «Хорошее Самочувствие». Ни для кого не было секретом, что входит в состав его препаратов, на уколах и таблетках доктора сидела половина самых известных личностей. Джекобсон давал амфетамины, попросту наркотики. Сочетание с большим количеством болеутоляющих вызывало быстрое привыкание.
Это действительно чудодейственное средство, чтобы взбодриться, но его с каждым разом нужно все больше, а потом нужны снотворные, чтобы заснуть, а потом снова средства, чтобы взбодриться… и так возникал порочный круг.
У Джека именно это и произошло, не в силах терпеть боль и нуждаясь в постоянном подхлестывании, он подсел на препараты Доктора Хорошее Самочувствие, теперь Джекобсон ездил за президентом повсюду, делая и делая уколы. Это был прямой путь к гибели. Сочетание несочетаемого, отчасти разрушенный позвоночник, не отступающая болезнь Аддисона, из-за лечения которой разрушался весь скелет, и всевозрастающие дозы обезболивания и амфетаминов были настоящим самоубийством. Но у Джека просто не оставалось выбора.
И этот человек умудрялся вовсю крутить мимолетные романы, занимаясь сексом даже в стенном шкафу, если другого места не находилось!
Возможно, состояние Джека смог бы улучшить и даже в какой-то степени улучшил другой специалист. Президента осмотрели терапевт Белого дома Джордж Беркли и хирург-ортопед Крауз. Крауз потребовал снять корсет и отправил Джека на тренажеры для разработки мышц спины.
Это помогло, от болезни Аддисона тренажеры, конечно, не избавляют, но спине Джека стало намного легче.
В 1963 году показалось, что все может наладиться, я снова была беременна, Джек достаточно успешен как президент, но потом мы потеряли Патрика, а потом я потеряла веру в то, что Джек может измениться…
Он встретил меня в аэропорту, держа детей за руки. Еще полгода назад большего счастья быть не могло – Джек с детьми меня встречает. Он никогда этого не делал. Впервые за десять лет совместной жизни Джек встречал меня из поездки, впервые ждал.
На лице радость, в глазах почти слезы.
– Джеки, как я соскучился!
Несколько месяцев назад я бы поверила, расплакалась в ответ, бросилась на шею, забыв о его больном позвоночнике. Я бы поверила в то, что пробила невидимую стену между нами, добилась его любви.
Несколько месяцев назад…
Но не теперь.
Теперь я хорошо знала, что это ненадолго, лишь до тех пор, пока Джек не получит своего, пока не поймет, что привязал меня к себе прочным канатом снова.
Что ему нужно? Привязать меня крепче, чем двое малышей, которых я обнимала, невозможно. Зачем Джеку нужна я сама? Как женщина? Увы… Даже если сегодня это так, завтра все вернется на свое место, будут новые и новые измены, в том числе в моей собственной постели, будут новые унижения. Он Кеннеди, а потому никогда не поймет, что гордо держать голову поднятой при огромных рогах слишком тяжело.
Я уже научилась себя вести, держала удар, была безумно рада детям, да и самому Джеку, все равно любила этого непостижимого человека, но теперь это была моя и только моя любовь, я больше ни на что не надеялась. Когда-то Джек отгородился от меня прозрачной стеной, пробить которую за десять лет мне так и не удалось, ни пробить, ни достучаться до его сердца, ни даже просто докричаться до его чувства самосохранения.
И мне не осталось ничего, как воздвигнуть такую же стену со своей стороны, чтобы защитить свое сердце. Ни уйти от Джека, ни даже перестать его любить я не могла – у нас дети, я многим обязана ему и привязана сердцем, но я почувствовала себя в состоянии отделить себя от Джека. Никто из тех, кто не испытал моего состояния и моих чувств, не поймет, как это возможно. Поверьте, это так.
Я решила, что отныне и до моей смерти никто и никогда больше не узнает о моих чувствах, и в первую очередь Джек. Решила существовать с ним в параллельном мире, за той самой прозрачной непробиваемой с его стороны стеной.
Удивительней всего, что Джек это мгновенно почувствовал, в первую же минуту, когда я обняла его и детей. Растерянное «Джеки…» было тому свидетельством.
– Что такое? Я слишком загорела? Кажется, нет. И не растолстела, напротив, в Маракеше мне удалось подтянуться.
В машине он тихонько сказал:
– Ты очень изменилась…
– Нет, ты просто плохо меня знаешь. Вернее, не знаешь совсем и никогда не пытался узнать. Но это неважно. Что там у тебя запланировано на ближайшие месяцы? Мне нелегко будет войти в ритм после отдыха, но я постараюсь. Ведь я пока еще твоя жена.
– Пока?!
– Да, пока ты президент, тебе нужна супруга для приемов и визитов.
– Джеки, я…
Я просто посмотрела ему в глаза:
– Все, что я писала в письмах, правда, там ни слова лжи о моем к тебе отношении. Но это теперь только мое дело, Джек.
– Ты нужна мне…
– Конечно, ведь предстоят еще выборы? Ты решил баллотироваться второй раз? Президент не может не иметь очаровательной, умной супруги и прелестных детей, верно? Я помогу, но и только. День твоей второй инаугурации будет последним днем нашего брака. Наши с тобой отношения закончились, когда я увидела в твоей спальне очередную любовницу, хотя… начинались ли они вообще? Отныне мы только партнеры, Джон Фицджеральд Кеннеди, только партнеры.
– Ты… стала любовницей Онассиса?
– Он любовник моей сестры, о чем ты прекрасно знаешь. Нет, не стала, но это неважно. Даже если бы я это время провела на необитаемом острове, все решилось не на яхте «Кристина», а перед отъездом, а возможно, и гораздо раньше. Нам следовало сразу заключить союз, а не пытаться играть в семью. А мне следовало понять, что ты меня не любишь, и не ждать ответных чувств. Прости, Джек, я была глупа и наивна.
Он пытался возражать, говорил, что изменял только по глупости, просто потакая своим инстинктам…
– Джек, перестань, мне не нужны ни объяснения, ни оправдания. Изменяют тем, кого любят, в другом случае просто живут в свое удовольствие, сообразно инстинктам.
Если бы все можно было вернуть, приняла бы я снова предложение Джека Кеннеди?
Да.
Стала бы его женой, зная, что меня ждет столько измен и боли?
Да.
Терпела бы эти бесконечные романы и интрижки?
Да.
Единственное, что я сделала бы не так – не пустила его в Даллас. Под любым предлогом, грузом повиснув на ногах или разыграв инфаркт.
Боюсь, что не помогло бы, Освальд нашелся бы в другом месте, если не в Далласе.
Я не вспоминаю тот страшный день. Нет сил восстанавливать в памяти короткие щелчки и залитую кровью голову Джека, как не было сил снять залитый его кровью розовый костюм, который в тот день был на мне по его просьбе.
Я не вспоминаю, но помню. Не смотрю кадры, но наизусть знаю каждый миг, каждое движение и там, в Далласе, и потом, когда Джека хоронили.
Меня спрашивали, о чем положенное в гроб письмо?
Я отвечала:
– Это личное. Это наше с ним дело. Я написала, а он, когда мы встретимся там, ответит.
После гибели Джека жизнь словно остановилась. Я не просто горевала, упрекая себя в том, что не сумела собственной головой закрыть голову мужа, что не прикрыла его своим телом, корила за то, что в последние месяцы так много времени уделяла себе, а не ему, что вообще так часто думала о себе.
Сила трагедии такова, что попросту забываешь об обидах, оскорблениях, о той боли, что человек причинил тебе, помнишь лишь о том, что не додала сама, в чем была не права и что могла бы сделать еще или просто иначе.
Кажется, если бы мне вернули прежние годы с Джеком, я не укорила бы его ни в чем! Только через много лет оказалась в состоянии вспомнить, что неверен был все же он, что постоянное унижение терпела я, что мы едва не развелись не из-за моих, а из-за его неразборчивых связей.
Через много лет те, кто никогда не видел и не слышал Джека, кто не знал его как президента, оказались способны трезво оценить сделанное им, в том числе и допущенные просчеты. Это правильно, ошибки Кеннеди не заслонили его успехов, недостатки не умалили достоинств, Джек остался любимым американцами президентом.
И для меня тоже, несмотря на все его огрехи и откровенные грехи, Джек остался любимым. Для себя я словно разделила Джека, который изменял и оскорблял, и того Джека, которого я любила. Америка тоже простила Кеннеди все грехи его собственные и даже его клана, но при этом отделила клан от погибшего президента.
Не меньше меня переживал Бобби. У нас с ним всегда были хорошие отношения, искренние и душевные. Мне кажется, он даже стыдился своего романа с Мэрилин Монро. Но после гибели Джека мы никогда не вспоминали эти неприятные подробности, оба просто осиротели и никто не мог заменить нам убитого Джека.
Поддерживая друг друга, прожили следующий год. Бобби помогал воспитывать детей, Каролина даже секретничала с ним у меня на глазах. Маленький Джон был более независимым. Мне кажется, он не осознал тогда, что отца больше нет, просыпаясь ночью, иногда спрашивал, скоро ли придет папа…
Конечно, многие воспользовались тем, что были близки или служили семье Кеннеди, иногда это обижало. Самые преданные люди не просто выносили сор из избы, но и вываливали его кучей, привлекая всеобщее внимание жадных до сенсаций людей. Я считала это предательством.
Когда-то Джек говорил, что публичный человек не имеет права обижаться ни на кого из тех, кто воспользуется знакомством с ним. Стать публичным, значит подвергнуть себя рассмотрению в микроскоп. Если ты не готов, не выходи на всеобщее обозрение. Кеннеди всегда были готовы, они знали, как управлять средствами массовой информации, как скрывать то, что должно быть скрыто, и внушать людям то, что они хотели внушить.
Я этого не умела и переживала из-за любых выпадов против Джека и нашей семьи.
И против разглашения многих секретов тоже. Понимаю, что многие секреты были давно известны, что любовные похождения всех Кеннеди давно стали достоянием гласности, что нельзя что-то скрывать бесконечно. Но должно пройти какое-то время, прежде чем об ушедшем из жизни человеке можно написать правду, если она далека от идеала, особенно если эта правда больно задевает тех, кто жив.
Дети выросли, им больше не была нужна няня, да и сама наша любимая Мод Шоу была в возрасте и решила уйти на покой. Я назначила и всю жизнь выплачивала пенсию, Каролина и Джон очень жалели о том, что больше не будут видеться со своей любимицей, которая вернулась в Англию к родным.
И что сделала Мод Шоу в первую очередь? Выпустила книгу «Няня из Белого дома»! Конечно, Мод не подписывала никаких бумаг по поводу неразглашения и, в общем-то, ничего особенного не рассказала, все это знали другие сотрудники Белого дома, но другие это другие, а откровения любимицы своих детей я расценила как предательство и общаться с ней перестала.
Выпустила книгу воспоминаний «Двенадцать лет с Джоном Кеннеди» Эвелин Линкольн – его секретарь. Но Эвелин сумела пройти по канату над пропастью, изложив свое видение работы Джека сенатором и президентом, но не вытащила грязного белья, хотя могла бы рассказать весьма пикантные подробности, которые знали те, кто работал в Белом доме.
За перо взялись многие. И еще возьмутся. Будут рассказывать о личной, вернее, постельной жизни президента, забывая, что вовсе не тем дорог американскому народу Джон Фицджеральд Кеннеди, и что если жена закрывала глаза на его грешки и прощала, то остальным вообще не должно быть до этого дела.
Если уж я это терпела и скрывала, то к чему остальным вытаскивать большие и маленькие секреты на свет? Но вытаскивали и будут вытаскивать, такие воспоминания куда интересней читателям.
Вот и я сама вытащила. Но если это и увидит свет, то только тогда, когда подробности не будут казаться шокирующими.
И в качестве примера для других женщин: не надейтесь перевоспитать мужа, изменить его характер после свадьбы, как бы ни были влюблены, попытайтесь посмотреть на своего избранника объективно. Представьте, что его недостатки усугубятся, а достоинства измельчают (это совсем не обязательно произойдет, но лучше быть готовой к худшему), и вам придется терпеть до конца своих дней. Если и после этого вы готовы идти к алтарю, то идите. Если возникнут хоть малейшие сомнения, дайте себе еще время подумать.
Мужчины после женитьбы не меняются к лучшему, у них не исчезают дурные привычки и даже привычки холостяков. Если мужчина готов ради жены стать иным, значит, он либо вообще никем не был, либо попросту лжет. Не изменится!
Это вовсе не значит, что не стоит выходить замуж, нет! Нужно только заранее понять, что именно вы простить в состоянии, а что нет. Даже если в состоянии простить многое, нужно понять, что прощать придется всю жизнь, особенно неверность.
Я была готова прощать неверность, хорошо знала, что это такое, и прощала, но хорошо знаю и то, как это тяжело. Но у меня был Джек Кеннеди, которому стоило прощать. Если вам завтра под венец, спросите себя, а такой ли Джек, ради которого стоит страдать, будет вас ждать в качестве жениха?
Но жизнь после гибели Джека не закончилась, не только потому что у меня дети, но и вообще не закончилась. Она так устроена, что после смерти одного, даже самого достойного и любимого, остальные остаются жить. И солнце по-прежнему всходит на востоке, а садится на западе, и весна наступает, и даже птицы поют, а люди смеются.
Поплакав, Америка назвала именем убитого президента многое – от кораблей до скверов, выбрала президентом Джонсона и занялась совсем другими делами. Проходили демонстрации и показы мод, митинги и фестивали, забастовки и вручения «Оскаров», жизнь после Кеннеди не остановилась даже для нас с Бобби, хотя сильней не переживал никто.
Чтобы не спиться, не отупеть, нужно было прийти в себя и искать новый смысл в каждом дне, искать его не только в воспоминаниях, но и в новых радостях и заботах. И не только в заботах о детях и увековечивании памяти Джека. С ним связаны главные мои десять прожитых рядом лет, рожденные дети и еще много лет памяти, но это не вся жизнь.
Но Америка, которая совсем недавно боготворила меня, как безутешную вдову, не желала видеть меня улыбающейся и нарядно одетой. По мнению публики, я должна бы оставаться на пьедестале в качестве иконы, образца стиля и поведения.
Но мне вовсе не хотелось быть иконой, хотелось реальной счастливой жизни. Я не намерена забывать Джека, но почему же это должно происходить только в слезах и траурных нарядах? Я живой человек, а не мраморная статуя скорбящей вдовы. Вдовы – это те, кто остается жить после смерти мужа, жить, а не только рыдать на кладбище.
И все-таки я не сделала бы решительного шага, если бы не убили Бобби.
Он ждал от меня помощи в проведении предвыборной кампании, прекрасно понимая, что вдова убитого президента станет мощным рычагом его успеха. Я обещала помочь.
Бобби, который страдал от мысли, что, возможно, явился невольной причиной гибели Джека, потому что прижал мафию, теперь стремился к президентству сам. Мне кажется, что именно сознание невольной причастности к гибели брата толкала и Бобби на риск.
Роберта Кеннеди не допустили до президентского кресла – застрелили еще в ходе предвыборной кампании.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.