Черепаший пляж
Черепаший пляж
В мой первый приезд на Кипр Сулла рассказывала мне о необычайном дне, который они с Паносом провели вдвоем году примерно в 1996-м. Вместе они посетили места своего детства на севере Кипра: прежде всего пляж, который Панос особенно любил. А затем еще монастырь.
Сулла показала мне фотографию, где Панос стоит в монастыре на какой-то продуваемой ветром галерее, под арками.
«Я хочу съездить туда», — сказала я.
Ибо именно так вызывают духов. Отправляясь в путь.
Но я сама не понимала, о чем просила тогда.
С 1974 года Кипр поделен на две части — греческую и турецкую. Разделена даже столица Никосия. Разрезана бескомпромиссно, по живому, как некогда Восточный и Западный Берлин.
Война между греками и турками — двумя народами, пустившими корни на этом острове, — была жестокой. Обе нации сформировали свои армии. Многие погибли. Десятки тысяч людей лишились крова.
Каждый киприот помнит те дни, даже дети, которые знают о тех событиях лишь по рассказам взрослых.
«Моя мать развешивала белье, — рассказывал один наш друг-турок по имени Фират, вспоминая о греческом бомбовом ударе. — Она так напугалась, что выскочила из шлепанцев».
Аврааму было тринадцать, когда турецкая армия подошла к его дому. Он, еще трое детей и их родители сели в машину и поехали искать убежище в сосновом лесу на склонах горного хребта в нескольких часах пути от дома.
«Мой отец сказал: „Заночуем здесь“, — вспоминал Авраам. — А я спросил его: „Где — здесь?“»
Они прожили в лесу месяц, ожидая, что со дня на день смогут вернуться домой.
Но так и не смогли.
По решению ООН остров разделила Зеленая демаркационная линия. К югу от нее находится Греческая Республика Кипр, к северу — самопровозглашенная (и так никогда международно не признанная) Турецкая Республика Северного Кипра. Пересечь эту черту не может никто.
Две части одного острова оказались оторваны друг от друга так же необратимо, как я была оторвана от своего отца, человека, которого мне захотелось узнать.
Панос и Сулла были греки-киприоты с севера. В 1996-м они уже больше двадцати лет не были дома. А потом Паносу выпала редкая возможность.
Известный детский хирург, он спас жизнь сыну турецкого министра. Благодарный министр спросил у Паноса, чем он может ему отплатить.
Панос попросил, чтобы им с Суллой разрешили пересечь границу и побывать в тех местах, где прошло их детство.
Им дали один день, и то в сопровождении военных. Вот до чего строгие порядки на Кипре!
К моему первому приезду в 2010 году напряженность немного спала. Зеленая линия осталась, но Джорджу и Юле позволили свозить меня на север.
Я даже не поняла, как это было для них непросто. Просить греческого киприота перевезти вас на турецкую сторону — это все равно что упрашивать человека, бежавшего с Кубы, сопроводить вас на этот остров. Чувство утраты, как личной, так и культурной, неизмеримо.
Когда мы пересекали границу, Юла подвела итог своим переживаниям, прошептав:
— Тысяча вздохов.
В ту первую поездку мы проехали мимо дома в Фамагусте, где прошло детство Юлы: его теперь занимала турецкая семья. Джордж уговаривал ее не смотреть, но она была непреклонна. И смотрела, не произнося ни слова, пока дом не скрылся из виду.
Потом мы поехали безлюдными дорогами к восточному берегу острова, тем же путем, каким Сулла и Панос ехали в 1996 году. Как и у них тогда, в нашем распоряжении были считаные часы. Прилетев впервые, я не могла знать, как все сложится, и на эту поездку с трудом удалось выкроить день.
В свой второй приезд я была исполнена решимости вернуться в Северный Кипр во что бы то ни стало. Чтобы без спешки, не так, как тогда, окунуться в атмосферу тех мест, которые любил Панос. Посетить монастырь Святого Андрея, откуда он привез тот медальон, который я теперь ношу как украшение, медальон Паноса.
И Черепаший пляж, где Панос, по словам Суллы, сбросил туфли и танцевал босой на золотом песке, вскинув над головой руки и кружась от радости.
Восточная часть полуострова Карпас, где вырос Панос, — холмистая, скалистая, сухая и безлюдная земля. Жителей там и всегда было немного, а с тех пор, как вторглись турки, вообще почти никого не осталось, поэтому земля стоит невозделанная, совсем не как в греческой части острова. Здесь можно часами ехать по пустынной дороге и не увидеть ничего, кроме камней, колючек, заброшенных полей и зарослей ежевики.
А потом дорога вдруг обрывается в сотне футов над бухтой, где сапфировая синь переходит в лазурь.
Дорога сначала петляет, затем решительно сворачивает назад, в заброшенные поля и колючки, и вдруг новый поворот открывает глазу другую, большую бухту, где оттенки сапфира и аквамарина мешаются с бирюзой.
Посреди пустыни торчит написанный от руки знак, и мы понимаем, что приехали: «Черепаший пляж Хасана. Въезд машинам открыт».
Мы сворачиваем на песчаную дорогу, которая вьется по склону холма вниз, к морю. Но до самого моря мы так и не доехали: на полпути свернули к открытому кафе — единственной постройке на пляже — и там вышли из машины.
И тут же ощутили себя частью открыточного вида.
День был такой ясный, что в сорока милях от берега были видны горы Турции. На небе не было ни облачка. Солнце заливало каждый дюйм открывшегося нашим глазам пейзажа, зажигая синие искры на просторах Средиземного моря.
Я так часто наблюдала эту игру цвета на берегу океана.
На Гавайях, где я стояла на утесе рядом с Джоном, Тихий океан был темно-фиалковым.
Мелкие воды вокруг Багамских островов переливались всеми оттенками аквамарина, отмели пляжей, когда мы с Нэнси смотрели на них сверху, из самолета, казались нам голубым стеклом.
Атлантика, мой океан, скорее зеленая, чем синяя. Хотя, по-моему, зеленый цвет больше к лицу спальням, чем океанам. Мнение, несомненно уходящее корнями в детство, когда я целыми днями бултыхалась в голубом-преголубом бассейне. Как только вода в нем начинала зеленеть, значит она становилась грязной.
Но все это в сравнение не идет с цветом морской воды в Средиземном море на Черепашьем пляже.
Ах, какая же там вода!
Не темно-синяя и не ярко-синяя. Она похожа на сапфир с оттенками бирюзы и топаза, причем чем дальше от золотистой полоски пляжа, тем разнообразнее краски.
Я попросила, чтобы мое кресло поставили рядом с машиной, под деревом, где я смогу сидеть и смотреть, стараясь запечатлеть в памяти эту картину.
Я поняла, почему Панос обожал это место. Я тоже его полюбила.
Скалы отделяла от моря полоса песка, шире футбольного поля. Я сказала Джону, что хочу остаться наверху и не спускаться.
Хасан (хозяин кафе) помог Джону перенести меня вместе с креслом под соломенную крышу своего заведения, чтобы не трясти по кочкам. Там мы заказали пиво и кебаб, сидя в тени и в то же время наслаждаясь видом.
На этом пляже могли бы разместиться несколько тысяч людей. А было всего человек двадцать.
Мои спутники оставили меня в кафе и пошли вниз, плавать. С высоты моего наблюдательного пункта они казались не больше соринок на песке.
Мне вспомнилась фраза Исаака Ньютона, в которой он сравнивал себя с мальчиком, перебирающим ракушки на берегу моря, «в то время как великий океан истины, доселе не открытой, окружает меня со всех сторон».
Я думала о том, какое прекрасное зрелище открывается мне с вершины, откуда видна и морская ширь, и переливы цвета на ней. Короче, изо всех сил старалась убедить себя в том, что мне вовсе не хочется вниз, играть и плескаться, как все.
Этим искусством я с каждым днем овладеваю все больше. Не хотеть того, чего я не могу получить или сделать.
Уберите желание, и боль отступит.
Джон и Нэнси вернулись с купания.
— Как вода? — спросила я их.
— То что надо! — отозвался Джон. — Спокойная, прозрачная и теплая.
Еще Джон сказал, что под водой не на что смотреть, один песок. Ни рыб. Ни моллюсков. Ни даже камней.
Нэнси взахлеб расписывала подводный свет — калейдоскоп желтого и голубого стекла.
Перспектива. Все дело в перспективе.
Мы выпили еще пива, съели кебаб и наконец нехотя двинулись в наш отель на турецкой стороне границы. Ехали мы в основном молча, хотя иногда машина сотрясалась от взрывов хохота.
Нэнси, которая вела наш фургон по левой стороне дороги (Кипр долгое время был британской территорией, поэтому там до сих пор ездят, как в Англии), привыкла к тому, что сигнал поворота находится слева от руля. Каждый раз, когда она нажимала на него, включались дворники. И начинали скрести пыльное стекло.
— Ладно, в следующий раз буду внимательнее! — обещала Нэнси. — Больше не оплошаю.
И так всю поездку.
Опустился легкий туман. Море стало скорее черным, чем синим. Солнце садилось в него, пламенея так яростно, что на горизонте, там, где волны окрашивались красным, казалось, возник бугорок, как будто светило втягивало в себя воду.
Вечерняя дымка окрасила горы в серо-голубой цвет. В какой-то момент мы видели шесть разделенных уступами склонов, каждый светлее предыдущего, словно тени друг друга.
Необыкновенное зрелище, которым закончился необыкновенный день, который мы провели, следуя по стопам необыкновенного человека.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.