9. Мир, где вольно дышится

9. Мир, где вольно дышится

Незадолго до событий, о которых шла речь в предыдущей главе, мне захотелось отправиться в Африку и посмотреть на все самому. Я почувствовал тягу к перемене мест в надежде, что путешествие несколько расширит горизонты нашего проекта, ведь WikiLeaks только начинал становиться на ноги. В Найроби в феврале 2007 года собирались провести очередной Всемирный социальный форум — ежегодное мероприятие, возникшее в начале XXI века в противовес Всемирному экономическому форуму, — и мой друг из Мельбурна, Мэтт Смит, был готов поехать со мной и даже оплатить наш проезд. Поскольку речь шла о Кении, я понимал, что форум привлечет много активистов и правозащитников из неправительственных организаций, а значит, станет идеальным местом для первой полноценной презентации WikiLeaks. Таким образом я надеялся завязать новые связи и найти добровольцев для нашей работы. Мы уже опубликовали несколько документов, но крупные утечки — Гуантанамо и Фаллуджа — были еще впереди. Я считал, что мое выступление на форуме в Африке создаст для нас правильный контекст, то есть с самого начала обозначит, что мы не западная, а глобальная организация и что люди, поддерживающие нас, разбросаны по всему миру.

С Африкой я мгновенно почувствовал какую-то внутреннюю связь. После изматывающих последних лет, ушедших на подготовку и запуск WikiLeaks, мне необходимо было сменить обстановку и взбодриться; сам воздух африканских просторов был другим, и я не мог надышаться его свежестью и будто раскаленной свободой. Это вольное дыхание ветра, которое я уловил в Найроби, великолепно передала в свое время Карен Бликсен: «…в полдень горячий воздух, казалось, шел от огромного костра, жара плыла волнами, переливаясь над землей, и в ней отражались какие-то волшебные тени, двоясь и играя… Легко дышалось в этом чистом воздухе, и чувствовалось, что ты крепнешь, набираешься сил, забываешь все заботы. Проснешься утром спозаранку, и первая мысль — „Да, здесь мое место!“»[39].

Мы с Мэттом, заплатив по 50 долларов за визу, выехали из аэропорта и по дороге наблюдали за скачущими вдали жирафами. Считается, что Восточно-Африканская рифтовая долина — это колыбель человечества, так что приезд в Кению может в каком-то смысле считаться возвращением к своим биологическим началам — идеальному для человеческого естества сочетанию освещенности, влажности и температуры. Возможно, поэтому многие приезжие, вслед за Бликсен, чувствуют себя там как дома. Кенийцы, необыкновенно дружелюбные и великодушные люди, умеют от всего получать удовольствие, и это всеобщее умиротворение просто разлито в воздухе. Думаю, понятно, почему у каждого, кто, подобно мне, вечно находится в пути, сразу возникает чувство, что Кения — его место. Безусловно, в стране очень высокий уровень преступности и заболеваемости СПИДом, но это обстоятельство никак не отвлекало меня от напряженных мыслей о работе; и по дороге в Кисуму, на стадион Игр Содружества, я мог думать только о том, что моя поездка должна стать поворотным моментом для WikiLeaks.

«Мысли глобально, действуй локально» — давний догмат левых, составлявших основную часть аудитории Всемирного социального форума, но мне все виделось в несколько ином свете. Когда ваш мир состоит из нескольких ближайших деревень и холмов, а все, что лежит за их пределами, лишь легенды, то спасение мира для любого свободолюбивого человека становится вполне доступным и естественным занятием. Но сегодня довольно минимума образования и элементарного доступа к СМИ, чтобы осознать, насколько мир огромен. И этот факт деморализует. Невозможно представить, что в таком мире ваши действия принесут хоть какую-то пользу. Для осмысленного взаимодействия с окружающей действительностью приходится либо ограничивать свое воображение, тем самым искусственно сужая горизонты, либо все-таки вступать в контакт с реально воспринимаемым миром, невзирая на всю информационную перегрузку. Я все больше убеждался, что единственный способ добиться реальных перемен — действовать по второму варианту. Поездка в Африку была в каком-то смысле проверкой этой версии: может ли WikiLeaks стать организацией, «мыслящей глобально и действующей глобально»?

Найроби — место довольно дикое. Мы жили в палатках, точнее, в трех палатках, поставленных одна на другую, чтобы избежать укусов москитов (как бы не так), и вскоре начали помогать с организацией записи, трансляции и архивации событий форума. В какой-то момент я переехал в президентский люкс на стадионе. Это был удобный центр для координации работ. Большой стол, дешевая мебель в георгианском стиле и картины бывшего президента Даниэля Арапа Мои на выгоревших от солнца стенах. В коридорах толпились сотрудницы службы безопасности с деревянными дубинками. Однажды в одном из коридоров неожиданно возникла суматоха, поднятая членами Компартии Кении, толпой направлявшимися к нашему импровизированному офису; причем на своем пути они оттесняли охранников и всех остальных к стенке. Их сопровождала большая группа журналистов с блокнотами и видеокамерами. Какая-то крупная черная женщина почему-то оказалась на столе и разразилась целой тирадой сначала на суахили, а потом по-английски. Оказывается, она требовала снизить плату за вход на форум, чтобы на него могли попасть жители трущоб. Проведя эту шумную пресс-конференцию прямо на столе, она испарилась, и толпа исчезла вслед за ней. «Да, — подумал я, — вот в этой стране я могу работать».

После двадцати четырех лет хаотического правления Даниэль Арап Мои наконец был отстранен от власти в результате выборов 2002 года. Его преемник, Мваи Кибаки из «Радужной коалиции»[40], опирался в ходе кампании на антикоррупционные лозунги, однако в 2007 году, когда мы там были, все выглядело уже не столь радужно. Новый режим набирал поддержку благодаря обещаниям конституционных реформ, но мы находили, что он немногим лучше власти Мои. Новые правители тоже несли ответственность за массу несправедливостей и притеснений. Да и сам Кибаки не был лидером нового типа, на которого так надеялись, у этого наследника прежнего режима обнаруживался тревожный синдром: при малейшей возможности подавлять свободу слова. За шесть месяцев до нашего приезда полиция обыскала офис кенийской газеты Standard и задержала на полдня сотрудников редакции. Благодаря записям с камер видеонаблюдения журналистам удалось рассказать обо всем возмущенным участникам форума. Услышанное и увиденное заставило нас задуматься, чем мы можем помочь в ситуации, когда в стране по-прежнему сохраняется атмосфера страха, а пресса все время находится под ударом.

Чтобы выяснить судьбу денег, присвоенных бывшим президентом Мои, правительство Кибаки наняло компанию Kroll Associates, которая занялась расследованием деятельности коммерческих предприятий, изучала их активы, счета и ценные бумаги. Похоже, Кибаки не только решил наложить руку на часть этих денег, но и хотел с помощью шантажа вынудить Мои — который оставался влиятельным игроком на местной политической сцене — дать свое благословение новому режиму. Отчет Kroll был просто взрывоопасным: вскрылось, что посредством длинной цепочки компаний и банков Мои, его сыновья и сторонники перевели за границу около миллиарда долларов; назывались конкретные банки в Цюрихе и Лондоне; приводились подробности коммерческих интересов прежней власти; перечислялась собственность, приобретенная в Америке и Кении. Сотрудники Kroll рассказывали об этом без стеснения. Вот пассаж об одном стороннике Мои, обвиненном в отмывании огромных сумм в Женеве:

Катри разработал изощренную систему. Вместо того чтобы напрямую отправлять полученные преступным путем денежные средства в иностранные банки, он пользовался местными кенийскими банками, вроде Trans National Bank, принадлежавшими семьям Мои, Бивотт и Кулей, для отправки крупных сумм на счета ностро — валютные счета банка, — а затем спустя несколько месяцев или лет эти деньги переводились дальше и распределялись между счетами в других банках, например UBP… Катри ушел в подполье после 2001 года, когда швейцарские власти начали расследовать его деятельность в Кении. Предполагают, что сейчас он живет в Монте-Карло. Имя Катри было замешано в скандале, связанном с компанией Halliburton и ее консультантом Джеффри Теслером, которому Катри пять лет назад помог открыть счет в UBP. Тесслер, не слишком щепетильный юрист из северного Лондона, получал комиссии за взятки, выплачиваемые компанией Halliburton нигерийским чиновникам, и есть подтверждения, что он все еще получает такие комиссии.

В отчете упоминались даже такие гиганты финансового мира, как Barclays и HSBC, и хотя открыто не указывалось на их непосредственное участие в противоправных действиях, но в документе недвусмысленно подтверждалось, что практически во всей международной финансовой системе оставлены нигерийские следы грязных денег. В отчете скрупулезно представлено, сколько конкретно денег было проведено через другие юрисдикции, на каком этапе и под каким прикрытием, — зачастую, хотя не всегда, эти средства в итоге оказывались в международных налоговых гаванях. Именно такого рода коррупцию WikiLeaks и был намерен разоблачать. А ниспровержение налоговых гаваней станет впоследствии нашим любимым занятием.

Я заполучил этот документ, ставший после нашего приезда из Африки еще одной важной публикацией. Мы слили отчет Зану Райсу из Guardian, а тот написал на его основе «Ограбление Кении» — материал опубликовали 31 октября 2007 года на первой полосе. Райс сделал хорошую статью, но другие британские газеты почему-то проигнорировали эту тему. Зато в Кении реакция была бурной: местная пресса вовсю использовала материал Guardian, хотя подавала историю более осторожно. Правительство Кибаки все категорически отрицало, однако мы остались довольны: вопервых, тайна всплыла наружу; вовторых, создан перспективный прецедент. Кибаки, пользовавшийся поддержкой Мои, — скорее всего, факты, представленные в отчете Kroll, сыграли свою роль — теперь был вынужден обороняться, что давало фору органам правосудия. Бывший верховный комиссар Британии в Кении, имевший на этот счет ясное представление, заявил, что в докладе довольно информации, «чтобы полностью уничтожить не только семью Мои, но и большинство кенийской правящей верхушки».

С моей точки зрения, эта публикация великолепно доказала, что даже подконтрольные СМИ вдруг могут обрести свободу, если касающиеся их факты, которым они сами не в состоянии дать ход, появляются на первых полосах авторитетных изданий. Благодаря опыту международного общения их борьба приобретала законность и получала кислород мировой поддержки. WikiLeaks стал не только издательством последней инстанции, но и рупором для парий. Мы сумели доказать это, тем самым заложив фундамент нашего будущего образа действий.

Мы изучали и другие кенийские дела. Кульминацией стал документ, опубликованный в ноябре 2008 года. В нем описывались случаи, когда полиция Кении, преследуя членов преступной организации «Мунгики», игнорировала элементарные принципы сбора и проверки доказательств, пренебрегала всеми процессуальными гарантиями правосудия и совершала казни сотен людей во внесудебном порядке. Мы опубликовали душераздирающий доклад, который назвали «Крик крови», в котором содержались списки замученных и пропавших людей: «26летний механик», «работник фермы из Канунги», «таксист из Истли», «лоточник из Баба Дого», — а также фотографии некоторых жертв и мест, куда выбрасывали их тела. Из этих материалов мы узнали, что нередко полиция требовала от семей арестованных крупные суммы, чтобы сохранить им жизнь.

Доклад оказал колоссальное, просто шокирующее воздействие, но эта история затронула непосредственно и нас: помогавшие нам два правозащитника, Оскар Кунгара и Пол Улу, потом преследовались полицией и были застрелены на улице в самом центре Найроби. Мы вывесили кенийский материал на главную страницу WikiLeaks и подчеркнули: в нем рассказывается об убийствах как минимум 349 человек, и все казни совершены полицией, возможно, уже неподконтрольной правительству. В своем комментарии мы подчеркнули, что происшедшее в Нигерии сопоставимо с чистками в Чили в эпоху Пиночета. И ведь такое стало возможным не в Конго, не в Судане, а в Кении — стране с довольно сильным бизнесом и высокоразвитой системой отношений с Западом.

Мы держались нашего плана и продолжали выпускать материалы, которые африканские газеты боялись публиковать. В конце концов австралиец Филип Элстон, специальный докладчик ООН по вопросам внесудебных расправ, приехал в Найроби на неделю, чтобы снабдить доказательствами всю информацию о том, что произошло, и документально оформить уже разоблаченные факты. Теперь эта проблема была поставлена на повестку дня, и работа над ней уже не прекращалась. Мы тоже трудились безостановочно, желая дать WikiLeaks новое направление. Кения стала масштабным прецедентом. Мы отдали ей все, что могли, и нашими стараниями картина мира начинала меняться. Мы хотели работать лучше и добиваться большего и испытали настоящее счастье, когда за публикации о Кении получили журналистскую награду организации «Международная амнистия».

Обстоятельства, сопутствующие нашей работе, никогда не были легкими, разве что одно мгновение, во время получения награды. С самого начала WikiLeaks мы все время пребывали в зоне огня со стороны как правых сил, так и левых. Ты сколько угодно можешь думать, что у тебя есть верные союзники, но, когда, с одной стороны, ты занимаешься столь болезненными темами, а с другой — журналисты подвергаются такому экономическому давлению, да еще в атмосфере общественного недоверия, непременно кто-нибудь будет тыкать в тебя пальцем. На самом деле ничего страшного — обычный побочный эффект нашей работы. Однако бывает досадно, когда оказываешься в конфликте с людьми, которые, казалось, должны быть твоими сторонниками. В ходе кенийской кампании мы обнаружили очень важный труд Микелы Ронг It’s Our Turn to Eat («Теперь наша очередь кушать»). Автор подробно рассказывала о разных сторонах коррупции в Кении, где, конечно, книга была запрещена, никто не был готов ее распространять и ни один книготорговец не выставлял ее на полки. Пытаясь изобличить всю безнравственность этого запрета и предоставить кенийцам доступ к тексту, невзирая на действия их правительства, мы решили обойти цензуру и выложили на сайте PDF-файл с этой книгой. Однако мы не смогли обойти — или предвидеть — отношения писателя к авторскому праву. Микела Ронг взорвалась. Она посчитала себя ограбленной, причем мы лишили ее не только процентов с реализации книги, но и посягнули на ее заслуги и добрую репутацию.

Есть замечательная книга, которая, безусловно, когда писалась, была детищем автора, но теперь, столь нужная, она стала достоянием всего мира, а самое главное — привлекла внимание, завоевала уважение и пробудила воображение кенийского народа. Книга обрела собственную жизнь, отдельную от своего создателя. Приблизительно так я все представлял. Но со временем я все-таки услышал доводы мисс Ронг и, переведя это недоразумение на деньги, понял, о чем идет речь: наша публикация могла повредить продажам книги на Западе. Тогда я направил ее нашему другу в Кении Мвалиму Мати, много сделавшему для нас, который вызвался купить у нее права на распространение книги в Кении в бумажной и электронной форме. Автор свысока отнеслась к нашему предложению. Собственно, на этом все и закончилось. Мы, пытаясь искоренить зло в Кении, нашли нужный сдерживающий фактор, а наши оппоненты, умные образованные люди, обвинили нас в неуважении к демократии, ибо мы нарушили закон об авторском праве. Я был озадачен, хотя, думаю, этот очередной урок еще раз напомнил мне, насколько все запутанно в ангажированной политике и как трудно соответствовать своим политическим убеждениям. Да, у всех свои приоритеты, и было бы ошибкой думать, что люди, критически относящиеся к властям, сами оставались неуязвимы для критики. Не примите за оскорбление, но леваки всегда были несколько провинциальны в своих взглядах, а я ошибочно полагал, что проблемы, которые мы все вместе решаем, слишком серьезны для проявления личных амбиций. Однако предугадать реакцию людей невозможно: что для одного жизненно важный вопрос, для другого — пустяк. Очевидно, в глазах общественности мы уже успели стать отщепенцами, наступающими всем на пятки. Конечно, можно было бы отнестись к тревогам образованных людей более деликатно, однако то дело, которое мы освещали, казалось мне слишком актуальным, чтобы придерживаться светских условностей и профессиональных тонкостей. Каюсь в своей ошибке, которую вижу исключительно в собственном заблуждении, будто мисс Ронг останется довольна, что ее книгу так высоко ценят. Возможно, я повел себя как фанатик. Так бывает, когда ставки слишком высоки, а ситуация практически безвыходная.

Нужно было учиться искусству невосприимчивости и обороны. На нас обрушился с критикой еще один человек, которым мы восхищались и которого я изначально надеялся привлечь в наш консультативный совет, — борец за транспарентность и глава проекта «Правительственная секретность», эксперт Федерации американских ученых Стивен Афтергуд. Нам казалось, мы сможем стать спокойными поборниками интересов народа в деле борьбы с коррупцией. Но зачастую с обвинениями в наш адрес выступали люди, на чьи советы, поддержку, одобрение или хотя бы терпимость мы хотели бы надеяться. Афтергуд раскритиковал наши публикации за темы, которые мы выбираем, считая, что некоторые из них не заслуживают внимания или просто не стоят такого тщательного разбора. Интересно, что он имел в виду? Церковь сайентологии или инструкцию американской армии по управляемым бомбам? А какие-то наши публикации он и вовсе назвал безответственными.

Я никогда не собирался вести себя ответственно в том смысле слова, в каком его понимает Афтергуд. Мы не принадлежим к какой-либо партии или к какому-либо государству; наша компетенция не ограничивается пределами отдельного государства или корпорации, и мы не потворствуем никаким группировкам. В отличие от слишком многих СМИ мы не имеем готовых суждений по каждому вопросу. Мы готовы зажечь свет в любом темном уголке. У Афтергуда ошибочное представление об ответственности, хотя он сам может и не отдавать себе в этом отчета. Имелось в виду следующее: некоторые тайны необходимо держать в секрете лишь потому, что некие могущественные и заинтересованные лица так хотят, — а мы, естественно, должны принимать все на веру. Но Афтергуд слишком хорошо знает своекорыстную природу современных государственных чиновников; и неужели он думает, будто мы когда-нибудь сможем поверить им на слово. Ему самому тоже не стоит этого делать. Действительно, наша организация заняла жесткую и до нас не существовавшую позицию. Вторгнуться в чью-то частную жизнь, как выразился тогда Афтергуд, для меня не было страшным проступком, если вероятные преступления людей, чью частную жизнь мы потревожили, велики и тщательно скрываемы. Афтергуду не нравилось многое из того, что было противно нам, но он не решался проявить волю и выпотрошить все их секреты. Он был слишком робок. И, подобно многим людям, его, наверное, ужасала сама мысль, что наши методы борьбы бросают тень на его весьма осторожный образ действий.

В глазах наших критиков — постоянных и вновь возникающих — мы выглядели примитивными. Мне, напротив, казалось, что нам не хватает грубости. Нужно переступить через потребность в самоуспокоении и пренебречь зоной комфорта, где так все насиженно, а главное — понятно, что делаете вы и чем занимаются другие. Без этого отречения невозможно никакое новаторство. Мы наверняка делали ошибки, но совершали их честно, сопротивляясь искушению бежать от опасности. Многие люди, преследующие либеральные цели, мне кажутся не просто робкими, но чуть ли не участниками сговора. Им хочется, чтобы перемены произошли самым благопристойным и необременительным образом, но так не бывает. Им хочется, чтобы наша жизнь стала достойной и чтобы при этом никто не пострадал, но так тоже не бывает. А самое главное — они готовы предоставить врагам открытого правления презумпцию невиновности, а я — нет. Это не просто разница в подходах, это полный раскол в, казалось бы, общей философии. Совершенно невозможно стремиться к полной открытости, надеясь при этом, что твоя работа не испортит никому настроения.

В ходе моих поездок по Африке я побывал и в Каире. Американка, с которой мы познакомились в Кении, пригласила нас остановиться в ее доме, который принадлежал бывшей «мисс Египет». Место было шикарное, забавное и сюрреалистичное, а на стенах висели картины, написанные этой самой «мисс Египет». Однако дом находился рядом с американским посольством, прямо у нашей входной двери всегда стоял фургон с солдатами. Я подумал, что здесь будет непросто остаться незамеченным. Вместе с кореянкой, с которой я также познакомился в Кении, мы переехали в квартиру неподалеку от Нила. Это было огромное, высокое здание, и мы жили практически на самом верхнем этаже. Иногда, если густой туман над Каиром немного развеивался, в окно можно было увидеть пирамиды.

Напряжение, зревшее в Египте, бросалось в глаза. На улицах было полно полицейских, и веяло контролируемой конфронтацией, особенно в центре города и неподалеку от правительственных учреждений. Но до великих перемен, свидетелями которых мы стали потом, оставалось еще четыре года, и я, подобно многим, не предвидел их. Наверное, Каир повлиял на меня в эмоциональном отношении. Этот многолюдный, шумный мегаполис быстро развивающегося мира подтверждал мое ощущение: чтобы добиться реального эффекта, WikiLeaks должен стать организацией с глобальным размахом.

Вскоре я сильно привязался к этому городу. Мне нравились его активность, суета на его улицах, кафе, кальян по вечерам. На крыше соседнего здания одна семья держала маленькую ферму. Каждое утро их дочь выходила покормить и напоить овец, а ее брат выпускал из клеток стаю голубей, чтобы те поискали в городе объедки. Он обучил их следовать за огромным флагом в шахматную клетку, и я с удовольствием наблюдал, как он размахивает им на фоне неба, как на соревнованиях «Формулы-1»; из мечети призывали верующих на молитву, а солнце разгоняло туман, превращая город в раскаленную печь.

К Рождеству 2007 года мы уже имели на счету много заметных публикаций, имевших довольно скандальный успех. Фаллуджа и Гуантанамо привлекли большое внимание, если учесть масштаб этих утечек, и мы продолжали публиковать все новые и новые документы о Кении. Я побывал в Берлине, где проходил XXIV Всемирный конгресс хакеров (Chaos Communication Congress), там я наконец познакомился вживую с некоторыми людьми, с которыми болтал или как-то еще взаимодействовал в Сети. Среди них был увлеченный фанат нашей работы по имени Даниэль Домшайт-Берг, сотрудник ИТ-компании, вскоре оказавшийся полезным в нескольких наших проектах. С самого начала Даниэль Шмитт, как он тогда называл себя, показался мне любопытным персонажем. Он не умел программировать, но был очень исполнительным, что важно для растущей организации. Тогда мы и не догадывались, насколько амбициозен и безрассуден этот человек[41]. Но когда речь идет о волонтерах, нужда слепа, а нам очень нужна была любая помощь, которую мы только могли получить.

Крупная хакерская группа Chaos Computer Club, которая проводит эти встречи в Берлине, известна как в хорошем, так и в дурном смысле. Chaos Computer Club основана в 1981 году, чтобы пропагандировать технологический прогресс, открытость, свободу информации и свободный общественный доступ к технологиям. Группа быстро переросла свои берлинские корни и стала влиятельной международной организацией, внимательно следящей за тем, как используются информационные технологии в современных обществах и как ими злоупотребляют. Ее участники протестовали против французских ядерных испытаний и против использования биометрических данных в паспортах. Некоторые члены группы, которыми руководил Карл Кох, в конце 1980х годов были арестованы за кибершпионаж, в том числе за получение информации из корпоративных и правительственных компьютеров и передачу ее в КГБ.

Это не наша игра. Мы восхищались интеллектуальными достижениями членов группы и поддерживали их разнообразные попытки выяснить, как используется информация, однако WikiLeaks никогда не рассматривал себя как организацию, выступающую за одну идеологию против другой или за одну страну против другой. В широком смысле мы были устроены как церковь, и наши враги в каждом случае и повсюду — это враги истины. Мы не испытывали никакого пиетета по отношению к работе секретных служб и правительственных органов (этот факт вызывал немало враждебности в наш адрес, когда кто-то требовал изменить опубликованные нами документы). Мы просто были уверены: история сама рассудит, что есть общественный интерес, а что нет. Мы стремились быть самыми объективными редакторами, однако и это не было нашей главной целью в отличие от большинства СМИ, которые себе эту задачу присваивают; мы никогда не выступали в роли цензоров, защищающих государственные и коммерческие интересы. Мы публиковали то, что, на наш взгляд, не должно было храниться в тайне, и предоставляли другим вести дело дальше. И почти всегда наши усилия заводили нас в львиное логово корысти и эгоизма.

Рассказать вам о львином рыке? Тогда надо поведать о швейцарском банке Julius Baer, которому в самый разгар банковского кризиса угрожали обвинения в злоупотреблениях — и все благодаря тому, что мы заполучили существенные разоблачительные материалы об их деятельности в январе 2008 года. Julius Baer — крупнейший швейцарский банк, некоторые трасты которого находятся на Каймановых островах. Мы получили доказательства, что трасты используются для сокрытия активов и минимизации налогов, а возможно, и ухода от налогов. Казалось, что наши материалы — раскрывающие, чем занимались эти люди и до чего они дошли, — совершенно соответствуют общественным интересам. Сразу же после публикации мы получили юридические претензии от адвокатов, которые даже не раскрыли нам, кто их клиент, но потенциальным истцом был Julius Baer. Юридическая фирма Ludley & Sanger — голливудская контора, представляющая интересы людей вроде Селин Дион и Арнольда Шварценеггера, — специализируется на том, что предотвращает публикацию разного рода информации. Представители фирмы вели себя очень агрессивно и жестко давили на нас. Они угрожали, разглагольствовали о банковском законодательстве и законах Каймановых островов и Швейцарии о тайне вклада. Совершеннейший вздор. Однако наш собственный юрист сказал, что эти люди слишком могущественны, чтобы с ними связываться: у них слишком большие связи, они слишком богаты и не остановятся ни перед чем; и вообще вся история слишком мутная. Я ответил адвокату, что следует продолжать публиковать разоблачения, а мы будем отвечать за них. У меня есть твердые принципы, исключающие цензурный контроль, и прогибаться я ни под кого не намерен. Тем более нашим источникам было твердо обещано дословно следующее: «Мы пойдем на публикацию ваших материалов, если они окажутся достойными; никакой цензуре мы не подлежим, поскольку таковы наши методы работы и этические принципы». И сказанное вовсе не подразумевало: «Мы не подлежим цензуре, кроме случаев, когда очень богатые люди нас ужасно напугают». Я понимал, что с тактической точки зрения наш первый настоящий бой может быть очень трудным (и потенциально катастрофическим), но мы придерживались наших принципов. И ничего с этим не поделаешь.

Как и во всех остальных случаях, это был колоссальный урок, причем преподанный нам в реальном времени. Нас попыталась жестоко и беспощадно раздавить патронажная сеть в лице двух своих ячеек — Julius Baer и американских юристов. Первые стояли на страже своих монет, а вторые эти монеты заколачивали. И все они намеревались защищаться любой ценой, невзирая на лица, какими бы эти лица ни были: уязвимыми или наглыми. Они мгновенно подали против нас иск в Сан-Франциско, и судья аннулировал наше доменное имя WikiLeaks.org, потребовав предъявить информацию, кто и когда зарегистрировал сайт и с какого адреса. Хостинговая компания Dynadot тут же сдалась и закрыла WikiLeaks. Но мы устроили оппонентам ловушку: помните, наш сайт был зарегистрирован в Сан-Франциско, культовом центре притяжения шифропанков и средоточия фрондеров — сказывался калифорнийский инстинкт бунтарства и свободы. Они могли судиться в Швейцарии или Лондоне, но выбрали Сан-Франциско и тут же вызвали на себя гнев Американского союза борьбы за гражданские свободы, Комитета за свободу прессы и множества других организаций. Когда мы заявились в суд, на нашей стороне было двадцать две организации и целый батальон юристов, в New York Times вышли публикации, освещающие нас в благоприятном свете, а телеканал CBS начал показывать наш IP-адрес (поскольку доменное имя было под запретом), чтобы люди могли зайти на сайт — весь этот пир солидарности проходил под лозунгом «У свободы слова есть адрес». Мы подготовили заранее и другие способы доступа к сайту: через секретные ссылки и сайты-зеркала — мы знали, что все это пригодится. Ведь мы учреждали сайт, подозревая, что рано или поздно нам придется иметь дело с китайцами и их брандмауэрами.

Мы полностью выиграли дело, затеянное против нас Julius Baer, и это была принципиальная победа, причем не только для нас, но и всех поборников Первой поправки[42]. Перед началом судебного разбирательства банк собирался открыть свой филиал в Америке, но после суда это дело пришлось отложить. Наша победа показала, что WikiLeaks может противостоять практически кому угодно и не упасть под натиском врага, способного оплачивать дорогостоящих юристов. Тогда уже вовсю звучали скандалы, связанные с субстандартными кредитами[43], уже обанкротился британский ипотечный банк Northern Rock. Частный банк Julius Baer выбрал неподходящее время, чтобы отсуживать последние штаны у некоммерческого сайта для информаторов.

Реальной трагедией этого дела стал уход Дэниела Мэтьюза из WikiLeaks. Имя Дэна оказалось на нескольких юридических бумагах, а Julius Baer искал хоть кого-нибудь, к кому можно прицепиться. Он сидел в своем стэнфордском кабинете, проверяя домашние задания студентов, когда зашел какой-то парень с огромной пачкой документов и шлепнул ему их на стол. Потом Дэн рассказал мне: сперва ему показалось, что перед ним самое большое домашнее задание за всю его университетскую карьеру, но нет, его вызывали в суд. Дэна это изрядно напугало, и в дальнейшем он решил сосредоточиться на своей научной работе. Теперь он приглашенный доцент еще в одном американском университете. Дэн очень хороший парень, и я всегда буду ценить его поддержку и дружбу с ним.

Рудольф Элмер — человек, который передал нам материалы на Julius Baer, — пожелал выступить публично, и его оштрафовали на 7500 евро. Затем он сказал, что хочет созвать пресс-конференцию, на которой торжественно вручит мне два диска с информацией о банке. Мы устроили эту пресс-конференцию, и, похоже, она принесет ему дальнейшие неприятности, хотя кто может точно сказать, что было на этих дисках? Нельзя преследовать человека за то, что он передал другому человеку пару пустых дисков, если только вы не докажете точно, что на них было что-то записано. Отрицание — это для нас не пустое слово, это образ жизни и программа действий. Мы сталкивались с серьезными угрозами и до этих случаев, например от Церкви сайентологии. И мы всегда стремимся компенсировать свои муки новыми публикациями.

Юристы часто ведут себя как разбойники, особенно сильные юристы. Но их судебные иски против WikiLeaks оказались слишком большой дешевкой. Мы устроены как многоглавая гидра: отрубаешь одну голову, а где-нибудь еще вырастает другая. Это лишь отражение неукротимой человеческой жажды истины, а также моего пристрастия к порке виновных. Некоторые судебные процессы против нас казались мне кошмарными и подлыми, в таких делах ты не получаешь удовольствия ни от победы, ни от их ведения — а уж от проигрыша и подавно. Но большинство тех, кто пытался заручиться поддержкой закона против WikiLeaks, напоминают скорее датского короля Кнуда, который приказал волнам отступить, а они в ответ намочили ему ноги.

Иногда, впрочем, юристам уже после первой публикации удавалось до смерти запугать людей, пытавшихся сражаться за благое дело. В конце 2008 года мы узнали, что Guardian и Observer удалили со своих сайтов восемь статей о британском миллиардере иракского происхождения Надми Аучи. Его гигантский банк BNP Paribas единственный из финансовых организаций получил миллиарды в рамках программы «Нефть в обмен на продовольствие»[44] при режиме Саддама Хусейна. Начиная с 2004 года деятельность Аучи стала предметом интереса генерального инспектора Пентагона, о чем было упомянуто в докладе, посвященном лицензиям на мобильную связь. А до этого, в 2003 году, Надми Аучи экстрадировали из Британии во Францию и осудили за многомиллионные откаты в связи с приватизацией государственных активов Кувейта. Журналист New Statesman Мартин Брайт в 2008 году привлек внимание к тому факту, что Guardian и Observer поддались юридическому давлению Аучи: «<Они были> вынуждены снять шесть статей о Надми Аучи, иракском бизнесмене, осужденном за мошенничество во Франции в 2003 году. Аучи вышел на тропу войны, когда его имя связали с Тони Резко, специалистом из Иллинойса по привлечению спонсорских средств, которого сейчас судят в Америке и который был одним из первых сторонников Барака Обамы. Британская Times исследовала эту тему с впечатляющим упорством». Публикуя этот текст, Брайт назвал шесть статей, подвергшихся цензуре в результате юридических нападок Аучи и удаленных из интернет-архивов Guardian и Observer. Затем произошел странный, совсем кафкианский сюжетный поворот: вмешательству длинных юридических рук Аучи подвергся уже блог самого Брайта на New Statesman, и он был вынужден удалить названия цензурированных статей и исправить собственный текст. Это одна из тех историй, в которых проявляется причудливая природа журналистской боязливости. Когда WikiLeaks сообщил обо всем этом и New Statesman поставил ссылку на нашу публикацию, они получили претензию от юридической фирмы Carter-Ruck.

К концу 2008 года мы тонули в горах документов, которые присылали нам информанты со всего мира. Новые материалы появлялись каждый день, но многие из них требовали дополнительного изучения и наших комментариев до публикации. Если бы мы были обычной газетой, радиостанцией или телеканалом, мы стали бы самой занятой группой расследований в мире, выпускающей эксклюзивные истории, как на конвейере. Но WikiLeaks не видел себя в роли владельца медиаресурса или в качестве коммерческого механизма, хотя, должен признать, коммерческие мотивы иногда оказываются единственным реальным критерием оценки той или иной информации. Мы не хотели зарабатывать деньги, но хотели сотрудничать со средствами массовой информации, способными поручить наши истории своему пулу журналистов и распространять их через свои каналы. Но эти организации рассматривали свою работу исключительно с коммерческой точки зрения и поэтому ставили жесткие сроки и требовали эксклюзивности. В то время мы учились работать с подобным подходом к делу, пытаясь при этом хранить верность своим правилам.

Сквозь дамбу прорывались самые разнообразные истории. В конце 2008 года мы опубликовали список членов Британской национальной партии. Эта неофашистская организация выступает за то, чтобы в Британии жили лишь одни белые; среди ее членов есть полицейские, солдаты и сотрудники государственных органов — люди, взявшие на себя моральные и профессиональные обязательства служить всем британским гражданам, независимо от их расы. Затем в декабре мы вывесили частный доклад, подготовленный Комитетом ЮАР по вопросам конкуренции, сообщавший о картельном сговоре между крупными южноафриканскими банками. Самые важные его разделы были сокращены, вероятно, чтобы скрыть коммерчески уязвимые конфиденциальные данные, но мы опубликовали доклад в полной версии. Вот пример одной такой «коммерческой уязвимости»: «Очевидно, что Absa не воспользовалась достигнутой этим подразделением экономией, чтобы в сколько-нибудь значительной степени улучшить положение клиентов посредством снижения цен, предпочтя зачесть большую часть этой экономии себе в прибыль». Через два месяца мы опубликовали 6700 отчетов, подготовленных в частном порядке для членов Конгресса США, дающих подробную картину их занятий и источников информации. Эти отчеты не засекречены, однако они доступны только конгрессменам. Парламентарии публикуют их лишь тогда, когда это соответствует их политическим целям, и не публикуют, когда информация, важная для общественности, кого-то смущает или наносит ущерб правительству. Опубликовав их, мы хотели дать американским избирателям возможность сопоставить деятельность избранных ими парламентариев с той информацией, которую эти парламентарии имели. Мы разместили отчеты исходя из общественного интереса, а не политического расчета. Мы опубликовали переписку Сары Пэйлин, пытаясь подчеркнуть тот факт, что она ведет свои политические дела по частному электронному адресу, вероятно, чтобы избежать требований о сохранении официальных копий. Все это время мы ездили по всему миру, не пропуская ни одной конференции по журналистике и свободе слова, чтобы распространять свои идеи и набирать новых сторонников.

Я стал постоянным обитателем комнат для гостей. У меня не было ни машины, ни дома. Я почти не виделся с родственниками. Без денег, с одной лишь парой ботинок. Все это воспринималось как совершенно разумное и не казалось проблемой. У меня было несколько книг, бритва и пара ноутбуков. Волосы мне подстригали друзья, зачастую прямо во время работы, и, к счастью, когда дело касалось оборудования и повседневных расходов, всегда находился кто-нибудь, готовый подкрепить свою страсть к делу собственной кредиткой. WikiLeaks с самого начала жил впроголодь, и, наверное, это было правильно: ставить во главу угла принципы, а не прибыль. По правде говоря, работа стала всепоглощающим делом, особенно с того времени, когда мы окончательно убедились, как много людей доверяют нам и готовы присылать конфиденциальные материалы.

Я чувствовал, что 2009 год ознаменует начало нового грандиозного периода. Мы делали свою работу все лучше, а мир все больше прислушивался к нашим публикациям и комментариям. Мы оттачивали свои методы, нам удавалось приводить в бешенство все более крупные и грозные организации, и я начал думать, что было бы здорово найти для работы WikiLeaks тихую гавань. Ведь в мире должно быть место, стремящееся стать островком свободы слова и лишенное цензуры. Сначала было решили сделать эффектный выпад рапирой: расположиться в Африке, но там все было слишком сложно, а с практической точки зрения — слишком жарко для работы серверов. А что если Швеция, Исландия, Ирландия? А возможно, остался еще на земле никому не известный рай? Тяжело всю свою жизнь сидеть на рюкзаке — хотя, может быть, и следовало бы, учитывая, что работа нашей организации опиралась на иерархию неопределенности. Но в начале этого сейсмически неустойчивого периода я уже превращался в собственного призрака: автора, ответственного, хотя и не в полной мере, за особого рода вымысел — ведь мир упорно пытался сделать меня тем, чем я не был.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.