4

4

Итак, мы уже основательно устроились в Альмерии. Линия фронта на нашем участке окончательно стабилизировалась, и мы зажили относительно спокойной жизнью, если не считать ставших уже привычным авиационных бомбежек и обстрелов с моря. В первое время город был совершенно беззащитен как с воздуха, так и с моря. После падения Малаги Альмерия стала прифронтовым городом, в ней концентрировались штабы, склады военного оборудования, госпитали и пр., в результате всякие «угощения» и «обеды» (так на нашем жаргоне именовались авиабомбежки и артобстрелы) стали весьма частыми явлениями и причиняли нам немало неприятностей.

После долгих хлопот Киселеву удалось добиться некоторой защиты с моря: в Картахене попусту стоял на приколе устаревшей конструкции линкор «Хаиме Примейро». Постройки чуть ли не середины XIX века[141] и тихоходный, «Хаиме» был не столько грозной боевой единицей, сколько плавучей мишенью, на охрану которой надо было выделять другие суда. И вот его решили перебазировать в Альмерию в качестве плавучей береговой батареи. И надо сказать, что результат мы почувствовали сразу: линкор плевался двенадцатидюймовыми снарядами километров на двенадцать-пятнадцать, а таких пушек было у него восемь штук (правда, расположение пушек в башнях было ромбическое, так что одновременный башенный залп «Хаиме», из орудий главного калибра, был всего четыре пушки). Если к этому прибавить еще около шестнадцати бортовых шестидюймовых пушек, то залп получался все же внушительным.

Несмотря на то что прибытие «Хаиме» держалось в строгом секрете, встречать его вышел весь город. Вместе с линкором к нашему советскому коллективу добавились еще два советских товарища: капитан I-го ранга Грегорио (в миру – Николай Петрович Аннин, после возвращения из Испании попал в опалу) и советник линкора по артиллерии (считай, старший артиллерист) – Хуан Санчес (в миру – старший лейтенант Балтфлота Александр Петрович Лабудин; ныне контр-адмирал в отставке, проживает в Ленинграде[142]).

Грегорио квартировал в нашем доме, а Хуан Санчес жил на корабле. Особенно импозантен был Грегорио: почти двухметрового роста, соответствующей комплекции, весом центнера на полтора с гаком, с солидным брюшком, он на фоне сравнительно низкорослых испанцев выглядел великаном. Говорили, что до отъезда в Испанию он носил окладистую черную бороду и, обладая громоподобным басом, надо полагать, представлял из себя на мостике военного корабля весьма внушительную фигуру. Николай Петрович по своему характеру был весьма правдивым и прямолинейным человеком, и в дипломатическо-разведывательных тонкостях искушен не был, что позднее ему сильно навредило.

Уже после моего отъезда из Испании, в июне 1937 году, произошел так называемый «альмерийский инцидент», свидетелем всех этих событий я не был, а потому воспроизвожу все это по рассказу самого Аннина, с которым я встретился в Москве года за два до его смерти.

Надо сказать, что фашистский линейный крейсер «Канариас» сидел у нашего командования, особенно флотского, в печенках, и потопить этого пирата было заветной мечтой каждого моряка, а особенно летчика, потому что для летчика это была бы индивидуальная победа, и бесспорно, что звание Героя Советского Союза было бы ему обеспечено. Согласно решению лондонского Комитета по невмешательству в испанские дела, итало-германская эскадра осуществляла контроль побережья Испанской Республики. Обычно фашистские корабли держались в пределах положенной трехмильной зоны от берега, а если иногда ее и нарушали, то только в ночное время, чтобы под маркой «Канариаса» пострелять для практики по мирным жителям. Но поймать их на этом пока не могли: как говорится, не пойман – не вор.

Немецкая эскадра «по невмешательству» состояла из пяти кораблей: «Дойчланд», «Фатерлянд», «Эмден», «Адмирал граф Шпее» и «Адмирал граф Шеер».

В середине июня 1937 года один из советских летчиков, недавно прибывший из Союза, имея на борту не использованную во время предыдущей бомбежки 50-килограммовую бомбу, когда пролетал вдоль побережья Средиземного моря, заметил внизу военный корабль. Различить детали с большой высоты – дело нелегкое даже для опытного моряка-летчика, а этот и видал-то военные корабли только на картинках. Наслушавшись рассказов о кознях проклятого «Канариаса», он почему-то решил, что это именно он. Подлетел ближе – корабль (а это был осуществлявший свои «функции по невмешательству» немецкий крейсер «Дойчланд») по нему не стреляет, и решил, что у него есть шанс повалить медведя (своей 50-килограммовкой он мог причинить «Дойчланду» не больше вреда, чем настоящему медведю дробинкой «бекасинника»). Летчик сделал заход по всем правилам и сбросил на корабль свою бомбу. К сожалению, он попал прямо в палубу, на которой грелись на испанском солнышке немецкие моряки. Существенного вреда его пшикалка «Дойчланду» не причинила, но убила несколько десятков матросов, и летчик, решив, что если даже он «Канариаса» и не потопил, то достаточно сильно его повредил, отправился к себе на базу хвастаться «подвигом». Когда Гитлеру донесли, что республиканский самолет бомбил немецкий корабль, осуществлявший в законной трехмильной зоне свои функции по патрулированию побережья Республики, и убил при этом много немецких моряков, он пришел в ярость и дал приказ всей немецкой эскадре проучить «бандитов» – так немецкие фашисты называли законное правительство Испании. В те же сутки, около трех часов ночи, вся эскадра скрытно подошла к совершенно в то время беззащитной Альмерии (стоявший там ранее линкор – береговая батарея «Хаиме Примейро» – отсутствовал по причинам, о которых я еще расскажу) и в течение двух часов всей своей башенной и бортовой артиллерией обстреливала город, в котором не было никаких военных объектов. Пять кораблей, в среднем по тридцать стволов (6, 8 и 12 дюймов – калибры) на каждом, скорострельность – два-три залпа в минуту: с трудом можно представить, что делалось в городе! И все это внезапно, поздней ночью, когда все спали[143].

Неизвестно почему (надо полагать, что немцам была все же известна дислокация нашей резиденции), но наш дом не пострадал. Почти все наши люди в это время были в Валенсии и ужасов этой трагедии не видели.

Рано утром, буквально сразу же после окончания немецкой акции, Николай Петрович узнал о ней и тут же выехал в Альмерию. Когда он добрался туда, в городе еще полыхали пожары и вовсю шли спасательные работы. Подъехав к дому и убедившись, что он не пострадал, Аннин отправился в порт, где располагалось его хозяйство. Прибыв туда уже в сумерках, он смутно увидел силуэт какого-то корабля, стоявшего на рейде. Моряки рассказали Аннину, что это английский эсминец из Гибралтара, который должен был эвакуировать перед немецкой акцией английских граждан, проживавших в Альмерии. Эсминец немного опоздал и прибыл в Альмерию уже после обстрела, что же касается альмерийских английских подданных, то их, по-видимому, предупредили по другим каналам, и они успели смыться еще до начала обстрела, не предупредив своих испанских соседей. Но немцы еще оставили несколько плавучих мин на рейде, и вот на одну из них и напоролся английский эсминец из Гибралтара. Ему сильно разворотило корму, и капитан, чуя неизбежную гибель, приказал спустить шлюпки и отбыл со всей командой на берег – в город.

Невероятно, но факт: эсминец не затонул, а остался на плаву, даже покинутый всей командой. Аннин, подъехав к порту незадолго до рассвета, обнаружил этот факт. В его распоряжении была самоходная баржа и, собрав оказавшихся поблизости испанских моряков, он отправился к эсминцу. Объехали вокруг него – никто голоса не подает, флагов нет, предусмотрительные англичане успели перед эвакуацией снять и флаги. Поднялись на борт эсминца – никого нет.

По международному морскому закону, брошенный командой военный корабль является призом того государства, чьи поданные его спасли. Море под утро оказалось спокойным, и, под руководством Аннина, его морякам удалось каким-то образом подвести под пробоину пластырь и несколько изменить продольную центровку корабля, установив дифферент в нос, что существенно уменьшило поступление воды через пробоину и сделало возможным ее откачивание. С помощью самоходной баржи эсминец отбуксировали в порт и поставили у причала. Когда окончательно отдохнувшие на берегу англичане с удивлением увидели свой корабль в порту около стенки, командир эсминца явился к Аннину с заявлением, что этот эсминец находится в составе флота Его Величества. Николай Петрович, неплохо владевший английским языком, вежливо разъяснил капитану, что корабли Его Величества плавают по морям и океанам нашей планеты под флагом Его Величества и со своей командой, а лишившись того и другого, эти корабли становятся бесхозными и принадлежат тому государству, чьи подданные его спасли – то есть Испанской Республике.

С такой железной логикой капитан, конечно, не мог поспорить и попросил только разрешения связаться с Гибралтаром. Это ему было разрешено, и он доложил о случившемся своему командованию. Вряд ли гибралтарские адмиралы пришли в особый восторг от такого позорного происшествия: моряк флота Его Величества бросил на плаву свой корабль и его подобрали какие-то испанские штафирки[144]! Было от чего прийти в ужас! Надо полагать, что дальнейшей судьбе незадачливого бывшего командира эсминца завидовать было нечего.

Начались дипломатические переговоры на высшем уровне. Испанское правительство, не желая еще обострять и так уже натянутые взаимоотношения с Великобританией, приняло решение, в виде дружеского жеста, вернуть этот злополучный эсминец его прежним владельцам. Для приемки и буксировки эсминца из Гибралтара прибыл крейсер под флагом какого-то адмирала. Корабль как могли подлатали и, дождавшись более тихой погоды на море, оттащили в Гибралтар.

В тот же вечер Аннин получил из Москвы шифровку с приказом немедленно переслать в Москву все обнаруженные им в сейфе корабля документы, ведь эсминец несколько дней был в полном распоряжении Аннина, и за это время, конечно, вполне можно было успеть поинтересоваться содержимым сейфов. Но Грегорио был настолько уверен, что эсминец уже не будет возвращен англичанам, что за текущими работами по определению степени поврежденности корабля и возможностей его ремонта не удосужился вскрыть сейфы или хотя бы снять их целиком. А когда англичане прибыли принимать корабль, делать это было уже поздно. Понятно, что англичане не стали бы даже разговаривать насчет сейфов, как и то, что их содержимое представляло немалый интерес и для наших моряков.

Тем не менее Грегорио вернул англичанам корабль с нетронутыми и даже не вскрытыми сейфами. По своей простоте, вместо того чтобы хотя бы соврать, что в них не было обнаружено никаких документов, как, по всей вероятности, и было бы на самом деле (и тогда его оставили бы в покое), Аннин ответил в Москву, что, согласно приказу, сдал англичанам корабль «в полном комплекте», то есть со всем содержимым. Когда об этом узнал нарком обороны К. Е. Ворошилов, он пришел в ярость, обозвал Аннина по радио не разведчиком, а болваном, и обещал ему, что дальше своего теперешнего воинского звания он в своей военной карьере не пойдет. Слово свое нарком сдержал: Николай Петрович Аннин так и умер в 1959 году в Москве в звании капитана I ранга, причем по возвращении из Испании он длительное время, до самой отставки, работал на отнюдь не военной должности начальника управления кадров Главсевморпути.

А вообще, Грегорио был очень хорошим, общительным человеком, компанейским и в то же время очень деликатным в коллективе товарищем. Будучи с Киселевым в одном воинском звании, Аннин всегда подчеркивал свое подчиненное положение, всегда просил у него разрешения сесть за стол и все свои морские дела обязательно согласовывал с Василием Ивановичем, хотя тот в них и не очень-то разбирался.

Второй наш моряк, Хуан Санчес, был молодым человеком, на два года старше меня – 1908 года рождения. Среднего роста, коренастый, светловолосый, с типично русской физиономией. Хотя он постоянно проживал на линкоре, но частенько, почти каждый вечер навещал нас. Неизменно участвовал во всех наших культурных мероприятиях, преимущественно в игре в очко на небольшие деньги, в поездках в различные увеселительные заведения в городе и проч.

Жизнь в нашей усадьбе вошла в нормальную колею. Артур с Лизой и со всей их командой куда-то периодически уезжали, а потом после возвращения о чем-то долго докладывали Киселеву. Бедного коронеля Виальбу, бывшего начальника обороны Малагского сектора Южного фронта, посаженного в тюрьму за сдачу Малаги, куда-то увезли, и у меня остался на душе очень неприятный осадок из-за того, что Киселев, на мой взгляд, одинаково ответственный с ним за сдачу города и, конечно, убежденный в полной невиновности Виальбы, даже ни разу не навестил его в тюрьме, а когда я предложил ему это сделать, грубо оборвал меня, сказав, чтобы я не совал нос не в свое дело.

Через некоторое время вышла из окружения наша бывшая Алоровская группа, которая после сдачи Малаги так и не смогла прорваться к морю, где отступали основные силы защитников города, и ушла в горы, где начала свой героический рейд уже в тылу у франкистов. Группа несла большие потери от значительно превосходящего ее как по численности, так и по вооружению противника, постоянно наседавшего на наших ребят. В обмундировании, пришедшем в полную негодность, пользуясь продовольствием и фуражом, захваченным у противника или подаренным крестьянами, почти без боеприпасов, Алоровская группа, руководимая, в основном, коммунистами, все же не потеряла своего воинского порядка и неуклонно двигалась по труднодоступной для фашистской техники горной дороге (что хоть отчасти уравнивало силы противников) на северо-восток, чтобы вырваться из окружения и соединиться с главными силами Южного фронта. И вот, в середине марта 1937 года, прорвав последние заслоны франкистов, Алоровская группа вместе с обозом и ранеными вышла в расположение частей нашего Альмерийского сектора.

Это был большой праздник для всех. Заросшие, оборванные, полуразутые, полуголодные, алоровцы обнимали своих собратьев по оружию. Правда, из вышедшей из Малаги полуторатысячной группы сюда дошло чуть больше половины, но это уже были настоящие солдаты, на которых можно было положиться в любом случае. Всю Алоровскую группу немедленно отправили в тыл для отдыха и переформирования. Большинство из них стали впоследствии командирами армии Испанской Республики.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.