Новые категории

Новые категории

Все мы изгнанники. Мы изгнаны из мира своих представлений и теорий, которые казались нам незыблемыми лишь потому, что мы привыкли к ним. Мы изгнаны из прочного мировоззрения, которому слепо следовали просто потому, что в прошлом оно удовлетворяло требованиям нашей жизни. Но теперь все это уже нам не подходит.

Нам необходима новая политическая терминология — язык политических нюансов. Мы вынуждены избегать старых ассоциаций и разногласий, былых различий между либералами и консерваторами, средним классом и рабочими, между традицией и революцией. Что еще привело политических лидеров правых к беде, как не тот факт, что они не видели необходимости возрождения, а хотели продолжать оставаться самими собой и пережить самих себя? Нужно признать, что консервативный якобинизм, о котором говорил Бернан, не видит в монархии и в церкви ничего, кроме двух дополнительных органов полиции. Мы не ссылаемся на такой союз противоположностей, как реакционный якобинизм, который объединяет общественную реакцию с методами революционного терроризма. Не имеем мы ввиду и революционную демократию. Потому что после этой последней и наиболее крайней из революций, любая революция уже ничего не значит!

Противодействуя централизму в государстве и абсолютизму в целом мы не хотим обменивать его на частичные абсолютизмы, на ошибочное большинство, которое только требует прав в государстве и в обществе и не несет ни за что ответственности. Не думаем мы и о доктринах или о чем-то вроде эклектизма в теориях.

Нюансы, а не широкие доктрины приобретают важное значение в выздоровлении страны. Мы должны избавиться от запаса фраз XIX столетия или в связи с борьбой между трудом и капиталом или в связи с борьбой между свободой и равенством. Нет окончательного решения наших проблем. То, что более скромно, в конце концов, станет более прочным. Если новое развитие событий принудит нас расторгнуть связь между демократическим порядком и национализмом и оставить идею о национальной демократии, тогда то, что придется поставить на ее место уже не будет союзом социализма с демократией, то есть идеей социал-демократии. Вместо этого мы должны создать идею корпоративной демократии, если только это не породит таких ассоциаций, которые вместо содействия новому синтезу сделают его невозможным. Идея, которая должна быть выражена в такой формулировке является не антитезисом национальных и социальных концепций, а отказом от ассоциации их с конституционным государством. И национал-демократия, и социал-демократия стремятся оформиться в сильные центристские, однородные формы государства. Обе основаны на принципе "одна неделимая республика". Тогда как необходима новая система, которая бы до поры до времени упорядочила общественные сферы и включила бы их в общий коллективный порядок, как корпоративные элементы.

Но язык, который исчерпан и избит в борьбе, ведущейся без нашего ведома, вводит в заблуждение. Нельзя использовать прямые выражения. Сначала мы должны попытаться сделать наши идеи понятными для того, чтобы найти новый способ их выражения, который был бы доступен всем. И одно следует уяснить — будущее развитие будет проходить вне тенденций, ведущих к образованию как государственного социализма, так и государственного национализма. Очевидно, нельзя позволить увести себя вместо этого в государственный корпоративизм. Дело осложняет тот факт, что монистское государство, которое мы по привычке принимаем за явную базу общественного порядка, в то время как на самом деле оно является просто продуктом исторического развития, судя по всему, приближается к своему концу.

Если это так, тогда, прежде всего, главный элемент восстановления демократии не следует искать там, где его искала сама демократия — в централистском однородном монистском государстве, благодаря которому она и стала в некотором роде государственной демократией. Эта же идея демократии полностью противоположна идее государства. Демократия никогда не сможет предугадать своих отношений с любой формой государства, предугадать, какую она в нем примет форму, — что угодно, только не компромисс. Корни западной демократии лежат в средневековых союзах, в органах самоуправления, в корпорациях, существующих согласно своему уставу. Современная демократия, начиная с XVIII века была компромиссом между демократическими элементами и силами абсолютизма, появившимися столетием раньше. Этот абсолютизм создал неделимое, всемогущее, однородное государство, наделенное исключительными привилегиями и централизованным управлением.

Абсурдно предлагать вернуться к условиям или формам прошлого. Это не предмет обсуждения. Мы заинтересованы выяснить одно: многое ли в нынешней демократии соответствует ее истинной природе, и многое ли в ходе истории сформировалось в союзе с другими факторами; не только, например, с абсолютистским государством, но и с хаотическим распадающимся обществом.

Демократия, как форма сообщества, существовала задолго до освобождения среднего класса. Но в своей исключительно ранней ассоциации с этим классом и со своим поздним отождествлением с обществом, находившимся в постоянном движении, она приобрела однобокий характер, который совершенно не соответствует ее природе. Демократия выросла из сложившегося общества, а по своей природе — из гармонии с абсолютистским централистским государством, а также из гармонии с бесформенным, бесструктурным обществом эпохи масс. Поэтому фактически невозможно интегрировать массы прямо в демократическую форму. Массы и демократия — полная противоположность. Они взаимно исключают друг друга. Коррелятив масс — это тирания и абсолютистское государство. Если желательно сохранить демократию, массы должны быть по-новому объединены.

Легко пасть жертвой оптического обмана, из-за которого исторические условия того временного периода, в котором демократия стала ведущим принципом общественной нации, воспринимаются как истинная природа демократии. Фактически эти условия содержали столько же чужеродных идей, противоположных демократии, как и сама демократия.

Таким образом, демократию нельзя отождествлять с формами и принципами государства, склоняющегося к абсолютизму как через воплощение нации, так и через воплощение общественного класса. Демократия должна быть восстановлена не как централистское государство, но посредством образования новых областей с автономной жизнью, которые в будущем смогут стать членами нового содружества наций.

Но подобное дело нельзя осуществить приказами. Движение к демократии возможно только в ходе решения практических проблем, которые можно ускорить лишь путем развития идей. Но разве мы уже не имеем элементов нового порядка, сфер автономной жизни? Мы должны помочь им осознать свое предназначение и не допустить возрождения демократии там, где она никогда не сможет процветать — в централистском, бюрократическом государстве.

Новые дополнительные формы демократической жизни должны быть найдены среди крупных корпораций нового времени, тред-юнионов, торговых и промышленных корпораций, социальных служб, институтов интеллектуальной жизни и, конечно, все еще в парламенте, в институте политических партий.

В нынешнем кризисе необходимо использовать элементы, придающие жизни консервативный характер, а также элементы нового консерватизма. Либерализм и социализм сегодня консервативны не только формально, в том смысле, что оба способны защитить себя от мирового нигилизма, но и в положительном смысле; эти политические принципы неразрывно связаны с сохранением западной цивилизации и выступают как идеи, регулирующие ее. Здесь находится центр нового синтеза наших политических сил. Такой синтез станет возможным, если ни одна из этих сил не оформится в "частный абсолютизм" или не будет требовать своей исключительности. То есть, как только каждый из этих элементов будет действовать в общественном порядке как вспомогательный механизм, а не как механизм управления, доктринерский по своему характеру.

Ни идея революции, будь то революция созидания или революция социальной справедливости, ни идея мирового порядка не являются каким-либо новым политическим или интеллектуальным вымыслом. Эти идеи являются частью западной традиции. Эта традиция охватывает всю жизнь, а не только экономику или социальную сферу. Такая всеобъемлемость невозможна без признания ценности жизни, которая ведет к трансцендентному. Такова задача конструктивных сил Запада. Она охватывает также иррациональные силы, силы исторической целостности, силы традиций, в узком смысле — тенденцию к стабилизации.

Также в нее входят элементы частной жизни и действительно частной собственности.

Мы оставляем привычное содержание наших политических определений и суждений. Не многие способны понять, как много нам придется оставить. Большинство вещей, доводы за и против, которые обсуждаются в наше время, находятся по эту сторону границы, которую нам придется пересечь. Они принадлежат тому, что уже отжило свой век. У меня нет иллюзий относительно того, что излагаемое здесь еще не то, что хочется услышать и что ожидает нас на новых берегах.