Покушение на безопасность

Покушение на безопасность

Что-то незаметно вкралось в сущность человеческой природы. Светлая пора великолепного лета, запах опадающих осенних листьев — и вдруг все кануло куда-то. Сухие листья еще шуршали под ногами, и никто тогда не думал о смерти и разрушениях.

Демонические силы вторглись в наш укромный мир, и мы снова убедились, насколько он хрупок. Этот светлый мир мы сами водрузили поверх реального — он подобен кучевым облакам, лежащим на горах в знойный летний день. Но волшебная страна в золотом убранстве не может служить точкой опоры. Наша человеческая природа тонкой дымкой стелется над неприрученными и не поддающимися приручению силами.

То, что произошло — нечто большее, нежели простое завоевание с помощью современной техники того, что прежде казалось неприступным, непоколебимым, как линия Мажино. Великая идея безопасности человечества вновь оказалась утопией.

В те невероятно восхитительные летние дни, когда слились воедино солнце, тепло и голубое небо, ворвалась эта новая война — нелогичная, четырехмерная пространственно-временная особа, по масштабу своему совершенно не сравнимая ни с одной из предыдущих войн, с их прямолинейными внешними ходами. В самую сердцевину благополучия и безопасности ворвались смерть и разрушение. А потом вдруг опять наступил мир. Люди снова сидели на скамейках Гайд-Парка, женщины ходили по магазинам, играли дети — все как всегда. Война показалась далекой, нереальной, несуществующей — лишь умозрительная опасность, не ощущаемая на самом деле.

Что будет в результате такой войны? Уничтожит ли она наши, основанные на полуторавековом опыте гражданской безопасности, унаследованные представления, вынудит ли признать, что нынешнее общественное устройство в целом — хрупкая материя? Придется ли нам заново учиться различать вечное и мимолетное, должны ли мы будем вернуться к исконной набожности и каждый день молить Господа сохранить то, что еще способно изменяться к лучшему? Или нам надо сегодня всерьез окунуться в проблемы становления справедливой системы, которая каждому обеспечила бы максимум защиты от ударов судьбы? Защиты не только для имущих классов, беспокоящихся о своей собственности, но в первую очередь — для широких слоев населения.

Защищенность — это источник социализма любой разновидности; защищенность перечеркивает все, что средневековье воспринимало как судьбу — болезни, страсти, смерть, а в будущем — и сверхъестественные силы возмездия и наказания. И даже защита от демонов подсознательного и прошлого. Не является ли такая безопасность просто победой разума? Обманчивой была не только безопасность существующих границ. Обманчивой была и вся концепция гражданской безопасности, ибо люди сами то и дело становились бессознательными разрушителями своей собственной защищенности.

Разве суровые испытания последнего времени не доказали еще раз всю иллюзорность существующих гарантий безопасности человека? Но это не означает, что вообще не стоило искать эти гарантии. После всего пережитого нужно в первую очередь направить все силы на то, чтобы сделать маниакальные вспышки разрушения невозможными в будущем. Но разве этого достаточно? Разве не очевидно, что пока существует необходимость в надежных гарантиях безопасности, самих по себе этих гарантий недостаточно?

Эта четырехмерная война не только угрожает уничтожить гражданские права, завоеванные за последние полтора столетия, она еще выдвигает вопрос — целесообразны ли вообще были три с половиной столетия эпохи Просвещения, освободившие человека от подчинения высшим ценностям, абсолютной власти? Стали очевидны недостатки чисто житейской философии. Для человека единственно человеческим является не ставить себя и собственные цели превыше всего, а подчинять их тому, что действительно выше человека. Гуманизм, таким образом, оказывается первой ступенью к дегуманизации, поскольку разрешает человеку быть судьей самому себе, освобождая его от ответственности перед трансцендентной властью.

Способны ли совладать с политикой эти богословские рассуждения? Что станется с демократией, если будет разрушена незыблемость законов, регулирующих ее функционирование, если не останется более никаких общепризнанных фундаментальных этических принципов? Можно ли договориться с человеком, который признает только самого себя, свои насущные потребности и цели, свое стремление к власти? Что способно заставить его признать эти понятия условными, если нет у него веры в трансцендентный порядок, при котором человеку отведено определенное место? Проблема любого антропоцентрического общества в том, что в итоге все оборачивается утратой свободы. Невозможно ожидать каких-либо здравых устремлений от существа, отрицающего духовное начало и братолюбие, — понятий, которые истинны только в Боге.

Просвещение, разум, прогресс, осушение духовного болота человечества, обеспечение безопасности, правовая защищенность — все эти усилия, призванные освободить человека от бремени тревог, являются замечательными плодами труда человеческого. Но как только они возводятся в абсолют, как только неограниченная власть обожествляется и становится нормой жизни, они тут же из блага превращаются в проклятие, из средств поддержки — в орудие подавления.