2
2
17 августа 1833 года Пушкин выехал из Петербурга и через имение Гончаровых Ярополец и Москву прибыл 2 сентября в Нижний Новгород — первое историческое место его маршрута и крайнюю грань разлива пугачевского восстания. Здесь пробыл он два дня и был любезно принят нижегородским губернатором Бутурлиным, решившим, что поэт разъезжает по губернии с правительственным поручением тайной ревизии. Так возник замысел веселой комедии о растерянной провинциальной администрации, введенный вскоре Гоголем в мировой репертуар. На самом же деле Пушкин не только не выполнял в своей поездке обязанностей ревизора, но находился сам под секретным надзором.
В ночь с 5 на 6 сентября Пушкин приехал в Казань, где пробыл до 8-го. Он неожиданно застал здесь Баратынского, с которым провел день. Автор «Эды» познакомил его с местным старожилом — доктором медицины Карлом Фуксом, нумизматом, этнографом и лучшим знатоком казанской истории древностей. «Ему обязан я многими любопытными известиями касательно эпохи и стороны, здесь описанных», — писал Пушкин в «Истории Пугачева».
Старая татарская столица представляла первостепенный интерес для ученого путешественника. Утром 7 сентября Пушкин съездил по Сибирскому тракту за десять верст от города к Троицкой мельнице, где стоял на берегу Казанки лагерь Пугачева; поэт объездил Арское поле, по которому пугачевцы со своей артиллерией двигались на главную батарею Казани, осмотрел кремль, где жители спасались от пожара. Особенный интерес представлял «Соколов кабак» в Суконной слободе, через которую мятежники прорвались в город.
«Пушкин здесь так близко, как никогда, подошел к рабочему классу, в то время немногочисленному, лишь нарождавшемуся в России и чрезвычайно далекому от обычных интересов поэта, знавшего главным образом крестьянские круги народа. Хотя мы располагаем сравнительно незначительными данными, все же можем сказать, что Пушкину в этом случае предстояло испытать меру своего сочувствия люду в его борьбе за свободу и что это испытание он выдержал с честью, достойною его проницательного ума и благородного сердца»[17].
Вернувшись из объезда города и окрестностей, Пушкин вносил в свои дорожные тетради первые наблюдения над историческими местами. Он писал здесь как бы с натуры седьмую — «казанскую» — главу своей монографии.
К вечеру доктор Фукс повез Пушкина к себе в «Забулачье», то есть в часть города, расположенную за протоком Булаком, на границе русской и татарской Казани. В этом полуазиатском квартале Фукс поместил свою ценную библиотеку, собрание рукописей, коллекцию восточных монет с редчайшими золотоордынскими экземплярами.
Это был не только научный кабинет, но и первый литературный салон Казани. Фукс был женат на писательнице Александре Андреевне Апехтиной, принимавшей у себя виднейших деятелей местной культуры. Разносторонний ученый направил интересы своей жены, писавшей до того лишь стихи, водевили и сказки, к изучению истории и этнографии края. Все это представляло интерес для путешественника.
После чая доктор Фукс повез Пушкина к «патриарху казанского купечества» Леонтию Крупенникову, глубокому старику, попавшему юношей в плен к Пугачеву.
18 сентября вечером поэт был у конечной цели своих странствий — в Оренбурге. Здесь у него нашлись знакомые: губернатор Перовский и состоявший при нем чиновником особых поручений военный врач и писатель Даль, автор сказок «Казака Луганского». Он интересовался устной крестьянской поэзией, чрезвычайно обогатил свой язык постоянными беседами по службе с матросами и солдатами и стал понемногу разрабатывать эти накопленные богатства русской речи. В конце 1832 года в Петербурге он издал под псевдонимом казака Луганского первый «пяток» своих «складок».
Это был интереснейший опыт даровитого филолога над современным русским языком, которому «открывался такой вольный разгул и широкий простор в народной сказке…».
Первая книга Даля с ее особой шутливой интонацией и затейливой расцветкой имела шумный успех и даже обратила на себя излишнее внимание правительства. По доносу Булгарина, книга была изъята из продажи, а ее автор арестован; только заступничество Жуковского освободило его из заточения.
Запрещенная книга вызвала живейший интерес Пушкина: поэт высоко оценил опыты Даля и много беседовал с ним о сказочном слоге, о будущем развитии родной речи, о «слиянии простонародного наречья с книжным».
Поэт считал, что только в устном творчестве язык достигает подлинного русского раздолья: «Надо бы сделать, чтобы выучиться говорить по-русски и не в сказке… Да нет, трудно, нельзя еще! А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото! А не дается в руки, нет!»
С Далем снова велись оживленные литературные беседы. Пушкин «подарил» ему сказочный сюжет «О Георгии храбром и сером волке» и сам увлекся устными сокровищами этого страстного собирателя народной поэзии. С увлечением рассказывал поэт-историк Далю и о своем намерении дать творческое воплощение личности Петра I: «Я еще не мог доселе постичь и обнять вдруг умом этого исполина… — но постигаю его чувством!» Пушкин выражал надежду, что со временем он «что-нибудь сделает из этого золота». Но замысел уже совершенно созрел в творческом сознании художника, и монументальная статуя героя вскоре была отлита в «Медном всаднике».
Главной целью странствующего писателя был осмотр казачьего села Берды, столицы Пугачева, где его еще могли помнить старики.
Даль повез Пушкина в историческую станицу и показал сохранившиеся следы осады Оренбурга — Георгиевскую колокольню, на которую Пугачев поднимал пушку, остатки земляных работ между Орскими и Сакмарскими воротами, Зауральскую рощу, откуда пугачевцы пытались по льду ворваться в крепость. Он сообщил ему и о бердинских старухах, которые помнят «золотые палаты» Пугачева, то есть обитую медною латунью избу.
Одну из таких древних казачек, «которая знала, видела и помнила Пугачева», разыскали в станице, и Пушкин провел с нею целое утро. Звали ее Бунтова, родом она была из Нижне-Озерной крепости.
На расспросы, помнит ли она Пугачева, отвечала[18]: «Да, батюшка, нечего греха таить, моя вина».
«Какая же это вина, старушка, что ты знала Пугачева?» — «Знала, батюшка, знала; как теперь на него гляжу: мужик был плотный, здоровенный, плечистый, борода окладистая, ростом не больно высок и не мал… Как же! Хорошо знала и присягала ему вместе с другими. Бывало, он сидит, на колени положит платок, на платок руку; по сторонам сидят его енаралы: один держит серебряный топор, того и гляди, что голову срубит, другой — серебряный меч, супротив виселица; а около мы на коленах присягаем; присягнем да поочередно, перекрестившись, руку у него поцелуем, а меж тем на виселицу-то беспрестанно вздергивают».
Старуха рассказала Пушкину о расстреле Харловой и ее брата[19] и спела ему несколько песен о Пугачеве, «как он воевал и как вешал».
Старуха рассказала Пушкину и глубоко трогательную легенду про плач матери Степана Разина (эпизод этот вошел в «Историю Пугачева», но только приуроченный к событиям XVIII века). Это была величественная трагедия материнства, созданная народным воображением.
«В Озерной старая казачка каждый день бродила над Яиком, клюкою пригребая к берегу плывущие трупы и приговаривая:
«Не ты ли, мое детище? Не ты ли, мой Степушка? Не твои ли черны кудри свежа вода моет?»
И, видя лицо незнакомое, тихо отталкивала труп…»
Это была тема для сильной народной песни, для эпилога поэмы о Степане Разине. Но Пушкин мог только — и то не без труда — спасти это дивное трагическое сказание, отнеся его в примечания к своей истории (из основного текста оно было удалено Николаем I).
Таковы были последние следы одного неосуществленного замысла — эпопеи о вожде крестьянского восстания XVII века, задуманной на просторах казачьих станиц еще в 1820 году начинающим поэтом.
На прощание Пушкин показал седой сказительнице портрет Натальи Николаевны.
«Вот она будет твои песни петь», — сказал он старой казачке, подарив ей червонец.
В конце сентября Пушкин выехал в Болдино, где пробыл около шести недель.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.