VI «ГРОЗА ДВЕНАДЦАТОГО ГОДА»

VI «ГРОЗА ДВЕНАДЦАТОГО ГОДА»

1

Лицей открылся в напряженный момент международного положения. В те самые дни, когда у министра народного просвещения экзаменовали маленьких кандидатов в новую школу, до Петербурга дошли вести о предстоящем разрыве России с Францией.

Как вскоре выяснилось, на торжественном приеме дипломатического корпуса в день своих именин 3(15) августа 1811 года Наполеон обратился к русскому представителю Куракину с обвинениями и угрозами по поводу военных приготовлений Александра I. Эта беспримерная демонстрация была понята присутствующими послами как негласное объявление войны, которое не замедлит стать открытым и окончательным.

Инцидент в Тюильрийском дворце получил широкий отзвук в русском обществе. Пушкин с поразительной исторической точностью отметил через четверть века, что в тот момент, «когда возник лицей», Наполеон уже грозил Александру I, хотя еще колебался в своем решении ринуться на Россию.

«В конце 1811 года уже поговаривали о войне с Наполеоном», — вспоминал в 1831 году Пушкин. С начала 1812 года неминуемость столкновения становится очевидной для всех. В январе Наполеон заключает военные союзы с Австрией и Пруссией. В феврале французские войска переходят Эльбу и Одер, неуклонно направляясь к русской границе. В марте царский манифест о рекрутском наборе открыто возвещает о военной опасности. В апреле посол Куракин потребовал свой паспорт для отъезда из Франции.

К лету события принимают катастрофическую стремительность. По определению лицейского профессора истории Кайданова, «Наполеон, стремясь к основанию всемирной монархии, предположил сокрушить Россию, как последнюю преграду, предстоящую честолюбию его. И в то время, когда Европа была еще в недоумении и в размышлении о будущей своей участи, миллионы народов, двинутые как бы чародейственною силою, заволновались. Наполеон, подкрепляемый двадцатью своими союзниками и собрав 580 000 войска и множество военных орудий, перешел через Неман и вступил в Россию, увлеченную, как он говорил, своим неизбежным роком…»

16(28) июня Наполеон въезжал в Вильно.

Мальчики, собранные в лицее, не могли, конечно, охватить всех сложных причин начавшейся кампании; но и подросткам, как всему русскому обществу, было ясно, что завоеватель с мировыми притязаниями стремился к национальному порабощению России для создания всемирной монархии под своим безграничным владычеством.

Речь шла о спасении родины от величайшего унижения и гибели. Несмотря на различные мнения в высших дворянских кругах, где имелись свои «бонапартисты», лучшие силы нации объединяются в едином порыве для отражения грозного нашествия.

Это было великим событием в жизни Пушкина. Уже в отроческие годы он почувствовал себя в эпохе и осознал призвание поэта как выражение общенациональной воли.

Большая дорога из Петербурга на юг пересекала Царское Село. Лицеисты провожали гвардейские полки, проходившие мимо здания их школы. Пушкин в 1815 году вспоминал эти восторженные проводы:

Сыны Бородина, о кульмские герои!

Я видел, как на брань летели ваши строи;

Душой восторженной за братьями спешил.

Почто ж на бранный дол я крови не пролил?

Он сохранил навсегда неизгладимое воспоминание об этой грозной и героической поре. Через четверть века он с волнением и гордостью писал:

Вы помните: текла за ратью рать,

Со старшими мы братьями прощались

И в сень наук с досадой возвращались,

Завидуя тому, кто умирать

Шел мимо нас… и племена сразились,

Русь обняла кичливого врага,

И заревом московским озарились

Его полкам готовые снега.

Юношеские стихи Пушкина полны горячего и искреннего патриотизма, которым до конца будут охвачены его творения: готовность отдать жизнь за родину и русский народ уже звучит господствующей темой в политической лирике лицейского периода. Ранние строки поэта возвещают его будущие знаменитые стихи о «великом дне Бородина».

Затаив дыхание следили в лицее за событиями на фронте.

Бурным темпом развертывались акты великой исторической драмы на западной равнине России. За четыре-пять недель русское командование опрокинуло намерение Наполеона разбить русскую армию у самой границы и принудить Александра I к заключению мира. «Новый Аустерлиц» не удался. Разъединенные в начале войны нелепой прусской тактикой Фуля, обе русские армии соединились 22 июля (3 августа) под Смоленском. Противник был вынужден следовать в глубь страны, так и не получив генерального сражения. За два месяца он продвинулся до Можайска, растянув линию своих коммуникаций на тысячу верст, оставив за собой дымящиеся развалины, с каждым шагом увеличивая опасности наступления и теряя последние шансы на победу.

Но верная тактика отвода армии от численно превосходящих сил Наполеона навлекает на главнокомандующего Барклая-де-Толли неудовольствие царя, генералитета и высшего дворянства. «Его отступление, которое ныне является ясным и необходимым действием, — писал впоследствии Пушкин, — казалось вовсе не таковым: не только роптал народ, ожесточенный и негодующий, но даже опытные воины горько упрекали его и почти в глаза называли изменником».

Интерес к этим толкам в среде лицеистов мог углубиться и тем случайным обстоятельством, что Барклай-де-Толли был родственником Кюхельбекера. В конце августа мать Вильгельма написала сыну письмо, в котором, ссылаясь на факт дальнейшего пребывания Барклая в армии, опровергала порочащие его слухи.

8 августа происходит смена военачальников. Главнокомандующим русской армии по единодушному мнению общества и народа был назначен знаменитый любимец Суворова — Михаил Илларионович Кутузов.

26 августа (7 сентября) на дальних подступах к Москве, под Можайском, на огромной поляне у села Бородина, новый военачальник дает генеральное сражение Наполеону.

Это был один из наиболее кровавых дней в истории человечества (по выражению Е. В. Тарле). То был «свободы ярый бой», как назовет его вскоре Пушкин, рано понявший освободительный смысл Отечественной войны. «И россы пред врагом твердыней грозной стали», — описывает он Бородинский фронт.

Впервые в поэзии Пушкина выступает величественный образ Кутузова, взявшего на себя ответственность за сражение с Наполеоном, а вскоре затем и за спасение русской армии ценою отхода от Москвы:

Не здесь его сразил воитель поседелый;

О Бородинские кровавые поля!

Не вы неистовству и гордости пределы!

Увы! на башнях галл Кремля!..

«Уступкой столицы мы приготовим гибель неприятелю», — уверенно писал Кутузов после военного совета в Филях. Это безошибочное решение выдающегося стратега отразилось вскоре в бодрой солдатской песне: «Пусть Москва в руках французов. Это, право, не беда! Наш фельдмаршал князь Кутузов их на смерть пустил туда!»

Но непоколебимое убеждение главнокомандующего и его армии не разделялось обществом, встревоженным грозным расширением театра войны.

«Не могу не вспомнить горячих слез, которые мы проливали над Бородинскою битвой и над падением Москвы», — сообщает в своих воспоминаниях Корф. Дельвиг написал свою «Русскую песню», выражавшую патриотическое воодушевление всей лицейской молодежи. Пушкин через два года даст проникновенный очерк событий в торжественной оде, а значительно позже изобразит патриотический подъем 1812 года в «Рославлеве»: героиня повести восхищена подвигами своего народа в его титанической обороне отечества: «О, мне можно гордиться именем россиянки!»

По мере развития хода событий обрисовывались личности русских полководцев 1812 года, тесно связанные с крупнейшими боевыми эпизодами и незабываемыми актами мужества. Так, 11 июля генерал Раевский, в разгаре упорного боя с маршалом Даву за подступы к Могилеву, взял за руки двух своих сыновей-подростков и пошел с ними на неприступную батарею при Салтановке, закричав войскам: «Вперед, ребята!.. Я и дети мои укажем вам дорогу». Войска бросились за ним и батарея была взята. Пушкин писал об этом и 1829 году в некрологе генерала Раевского.

Могло запомниться также имя участника Суворовского похода в Италию генерала Милорадовича, который принудил французское командование заключить перемирие на 24 часа для вывоза из Москвы обоза и оставшейся артиллерии. А через месяц тот же Милорадович заявлял начальнику французского авангарда Мюрату, что в России война с французами разрослась в народную войну.

Уже к концу сентября стало ясно, что план оборонительной кампании привел к намеченным результатам. «Неприятель, теснимый и вседневно поражаемый нашими войсками, вынужден был очистить Москву 11(23) октября», — сообщали очередные реляции.

«Россия спасена!» — воскликнул Кутузов.

«Какое взамен слез пошло у нас общее ликование, когда французы двинулись из Москвы!» — записал в своих мемуарах Корф.

Через девять лет, в момент смерти Наполеона, Пушкин увековечит могучими стихами истоки гибели завоевателя, восходящие к осени 1812 года:

Оцепенелыми руками

Схватив железный свой венец,

Он бездну видит пред очами,

Он гибнет, гибнет наконец.

Бежат Европы ополченья!

Окровавленные снега

Провозгласили их паденье,

И тает с ними след врага.

В победе русских Пушкин видит «длань народной Немезиды».

Но уже в 1812 году в сознании подростка слагается представление об идеальном полководце, освобождающем родину от иноземного нашествия. Поднявший на новую высоту боевую славу русского народа, Кутузов навсегда останется в сознании Пушкина национальным героем, образ которого он отчеканит через два десятилетия в победный барельеф неизгладимой четкости и мощи.