III

III

В описании Д. Н. Голинкова сразу же бросается в глаза очевидная неоднородность состава ПБО. "Объединенная организация кронштадтских моряков" и "офицерская группа" представляют собой типичные диверсионные группы, структура и методы деятельности которых вполне узнаваемы. "По признанию арестованного Орловского и др<угих арестованных", — отчитывались петроградские чекисты летом 1921 года, сразу после раскрытия ПБО, — ими были взорваны памятник Володарскому пироксилиновой шашкой и организован ряд покушений на советских вождей. В показаниях от 1 июля с. г. тот же Орловский говорит: "Действительно, я вместе с Никитиным, Перминым, Модестовичем (Черным), Федоровым хотели устроить налет на поезд Красина и забрать все золото и ценности…". По показанию Комарова, организацией подготовлялись взрывы нобелевских складов, взрыв одного памятника на Васильевском острове, поджог 1-го государственного лесозаготовительного завода (бывший <завод> Громова) и убийство бывшего комиссара Балт-флота т. Кузьмина"[25]. В книге Д. Н. Голинкова описывается сеть явочных квартир в Петрограде (хозяйками их были преимущественно женщины, расстрелянные в той же группе, что и Гумилев), где изымались оружие, динамит и агитационная литература, дается характеристика системы агентуры ПБО, указываются ее каналы связи с заграничными центрами. Все участники "кронштадтской" и "офицерской" групп ПБО дорого продавали свою свободу, резонно полагая, что терять им нечего: "резидент "Союза освобождения России" лейтенант П. В. Лебедев при аресте застрелил чекиста, "курьер американской разведки Старк" застрелил двух чекистов и скрылся[26].

Однако наряду с кронштадтскими моряками и военными ПБО, как мы помним, включали в себя и "профессорскую группу" — и именно это придает всей ее истории уникальный характер. И, подчеркнем особо, дело здесь не только в мировой известности этих "фигурантов". В отсутствие "профессорской группы" (В. Н. Таганцева, Д. И. Шаховского, Н. И. Лазаревского, С. С. Манухина, М. М. Тихвинского, К. Д. Туманова, С. А. Ухтомского, В. М. Козловского, Н. С. Гумилева) "дело ПБО" явилось бы не более чем эпизодом Гражданской войны в России. Эпизодом трагическим, кровавым, но вполне закономерным в том историческом контексте. Конечно, можно (и нужно!) возмущаться отвратительной жестокостью чекистов (по свидетельству В. И. Немировича-Данченко, "о тех истязаниях и муках, которым подвергали обреченных агенты чрезвычайки передавали летом 1921 года "нечто невероятное"[27]), но по существу их деятельность в качестве сотрудников советской контрразведки по нейтрализации вооруженного подполья вполне оправданна. Законы военного противостояния известны, и вряд ли можно было бы ожидать от Ю. П. Германа и В. Г. Шведова, увенчайся заговор в Петрограде успехом, чудес всепрощения по отношению к шпионам и диверсантам противной стороны…

Однако деятельность участников "профессорской группы" в ПБО — так, как она представлена в официальных советских источниках, — оказывается, мягко говоря, странной, особенно на фоне акций, за которые получали те же смертные приговоры их "сподвижники"-террористы. "Группа эта <…>, — пишет Д. Л. Голинков, — разрабатывала проекты государственного и хозяйственного переустройства России, полагая, что свержение Советского правительства — вопрос лишь времени (курсив мой. — Ю.З.). Лазаревский, например, подготовил проекты переустройства местного самоуправления, денежной реформы, план восстановления кредита. Профессор Тихвинский, связанный со старыми служащими нефтяных предприятий Нобеля, собирал сведения о состоянии нефтяной промышленности страны"[28]. Очевидно, что составление каких бы то ни было "проектов государственного и хозяйственного переустройства России" никак не может быть признано преступным деянием, конгениальным попытке вооруженного "свержения Советского правительства"!

Между тем в "таганцевском деле" именно это и произошло, причем некоторые из осужденных не занимались даже "проектами". "Вина большинства расстрелянных характеризовалась такими выражениями, как "присутствовал", "переписывал", "знала", "разносила письма", "дал согласие", "обещал, но отказался исключительно из-за малой оплаты". Или даже так: "доставлял организации для передачи за границу сведения о музейном деле и доклад о том же для напечатания в белой прессе" (князь С. А. Ухтомский, скульптор, сотрудник Русского музея)…"[29]. Здесь уместно сопоставить фигуры Ю. П. Германа и В. Г. Шведова с В. Н. Таганцевым. Как мы помним именно эти три человека были названы руководителями ПБО.

Двое первых — кадровые офицеры, имевшие большой военный опыт и опыт подпольной работы (поэт Г. В. Иванов, бывший однокашником Ю. П. Германа по Петербургскому кадетскому корпусу и встречавшийся с ним в послереволюционном Петрограде, характеризует его как человека "ледяного хладнокровия и головокружительной храбрости", убежденного антикоммуниста и профессионального конспиратора[30]). И тот, и другой при задержании оказали отчаянное сопротивление и живыми так и не сдались: Ю. П. Герман погиб при переходе финской границы 30 мая 1921 года (в перестрелке было убито и ранено более десятка чекистов), а В. Г. Шведов — смертельно ранен при штурме явочной квартиры 3 августа 1921 года, уложив перед этим двоих нападавших[31].

Владимир Николаевич Таганцев (1886–1921), сын известного юриста, сенатора Н. С. Таганцева, был приват-доцентом Петроградского университета. Специальностью его была география (можно предположить, что на этой почве и состоялось его знакомство с Гумилевым; впрочем, никаких документальных свидетельств о подробностях личных отношений между ними нет). Таганцев принадлежал к кадетской партии, однако собственно политическая борьба (а тем более — борьба подпольная, конспиративная) была для него совершенно "чуждой стихией". В 1919 году, во время осады Петрограда войсками Юденича, Таганцев имел какие-то контакты с кем-то из членов "Национального центра", мощной антибольшевистской подпольной террористической организации (на ее счету был, например, знаменитый взрыв в помещении Московского комитета РКП(б) в Леонтьевском переулке), но эти контакты "ограничивались разговорами вроде того, что же именно предстоит сделать, когда большевики сбегут из Петербурга"[32]. "Взгляды Таганцева, — пишет В. Крейд, — основывались на вере в интеллигенцию как силу, которая способна путем медленной целенаправленной деятельности сбросить ярмо большевизма. Если у Таганцева и был план, то состоял он не в создании боевой организации, в чем его обвиняли, а в медленной систематической работе над народной психологией. По свидетельству петроградского профессора Н. С. Тимашева, Таганцев предполагал действовать в рамках советского закона, в чем он был последователем и учеником своего отца, убежденного законника (профессор петербургского университета, сенатор Николай Степанович Таганцев был одним из столпов дореволюционной русской юриспруденции. — Ю.З.). По мысли младшего Таганцева, сама незаконность советских законов должна неизбежно привести к упразднению иррациональных форм власти"[33]. Все собранные В. Крейдом материалы рисуют В. Н. Таганцева "прекраснодушным мечтателем", чем-то вроде тургеневского Рудина, "способного произносить зажигательные речи в частной беседе и удовлетворяющего разговором как суррогатом действия"[34].

Таганцев стал конфидентом Ю. П. Германа (разумеется, по инициативе последнего) осенью 1920 года. Очевидно, главную роль здесь сыграл прошлогодний эпизод с "Национальным центром": в антикоммунистических кругах Таганцев слыл "сочувствующим". Теперь речь шла о некой конспиративной структуре в среде научной и творческой интеллигенции, собирающейся в Доме литераторов, завсегдатаем которого был и Владимир Николаевич. Однако, к разочарованию Голубя (подпольная кличка Германа) и его товарищей, к чисто практической работе Таганцев оказался неспособен. Кабинетный ученый с расплывчатыми и нецельными политическими убеждениями, плохо разбирающийся в людях и не имевший никаких навыков конспирации, он мыслил свою "организацию" чисто теоретически. "О заговоре Таганцева, — вспоминала И. В. Одоевцева, — при всей их наивной идеалистической конспирации — знали (так же, как когда-то о заговоре декабристов) очень и очень многие. Сам Таганцев (как, впрочем, и Гумилев) был прекраснодушен и по природе не заговорщик. <…> Я даже знаю, как там все было устроено: у них были ячейки по восемь человек, и Гумилев стоял во главе одной из таких ячеек"[35].

Герман не питал иллюзий относительно дееспособности "профессорской группы" (особенно после того, как узнал, что Таганцев принимает его курьеров у себя на квартире и дает конспиративные поручения… обслуживающему персоналу Дома литераторов). Задействована эта группа была один раз (и то не полностью), в самый критический момент кронштадтской эпопеи, когда любое антибольшевистское "лыко" было "в строку": "профессоров" (и, в частности, Гумилева) пытались использовать для агитационной работы.

Сам В. Н. Таганцев, потерпев в "кронштадтские дни", как уже говорилось выше, неудачу в переговорах с уполномоченными "собрания представителей фабрик и заводов", вел себя после катастрофы в Кронштадте более чем странно для руководителя подпольной боевой организации, находящейся на грани провала. "В мае, за несколько дней до ареста, — писал Н. С. Тимашев, — несмотря на недавнюю ликвидацию крондштадтского восстания, В. Н. Таганцев был в самом бодром настроении. Он указывал на ряд симптомов пробуждения народного, пробуждения не только городского пролетариата, которое было очевидно для каждого петроградского обывателя, но и крестьянских масс, понявших наконец всю безысходность положения, созданного большевиками, и не удовлетворяющихся подачкой в виде замены разверстки натуральным налогом"[36]. Похоже, Таганцев либо не понимал, какая ответственность (во всех смыслах) ложится на него в качестве шефа петроградского террористического подполья (но это уже "слишком" даже для прекраснодушного идеалиста), либо "шефом" подпольщиков себя вовсе и не считал.

Последнее кажется самым вероятным. Ведь собственно ПБО создавал осенью — зимой 1920 года в Петрограде Ю. П. Герман, на подмогу которому в начале 1921 года был откомандирован из Парижа В. Г. Шведов. Они и были реальными руководителями, представлявшими себе всю конспиративную структуру организации, ее задачи и цели. Таганцев же, наряду с П. П. Ивановым и В. И. Орловским, являлся руководителем одного из подразделений ПБО, т. е. "работником среднего звена", по существу — посредником между Германом и Шведовым, с одной стороны, и участниками "профессорской группы" — с другой. Но, как уже говорилось, "профессорская группа" мало напоминала группу "кронштадтцев" Орловского или "офицерскую группу" Иванова с их конспиративными арсеналами, боевиками, явками и т. п. Все участники "профессорской группы" были представителями фрондирующей интеллигенции и обсуждали "планы переустройства России" в гостиной Таганцевых или в столовой Дома литераторов еще до возникновения ПБО. Ни о каком "подполье" тут речи не было, да и для подпольной работы ни Лазаревский, ни Ухтомский, ни Гумилев не подходили никак — в городе их знала каждая собака (в том числе и чекистская). Они были настолько заметны, что любая инициатива в этой области (например, появление на конспиративной квартире) могла лишь помешать агентам Иванова и Орловского, без нужды их "засветить".

Чем руководствовался Герман, давая Таганцеву поручение создать "профессорскую группу", — понятно. Разумеется, основное внимание Голубя было сосредоточено на активной подпольной борьбе, но и о возможной перспективе легализации (в случае успеха заговора) он, как всякий талантливый политик, не забывал. Имея уже сейчас единомышленников и сочувствующих в кругах научной и творческой элиты, можно было с большей уверенностью смотреть в завтрашний день. Вряд ли Герман или Шведов нуждались весной 1921 года в услугах ректора Петроградского университета Лазаревского при минировании первомайских трибун: для этой цели куда больше подходил незаметный морячок, имеющий навыки обращения с динамитными шашками. От Лазаревского, равно как и от других участников "профессорской группы", требовалось лишь сугубо пассивное ожидание грядущего успеха офицеров и "кронштадтцев" в качестве их "мысленных сподвижников". Приведенная выше формула "расстрельного списка" — "дал согласие" — точно отражает специфику задачи, поставленной перед В. Н. Таганцевым. Все завербованные им в ПБО интеллектуалы действительно "дали согласие" поддержать Таганцева в случае каких-либо будущих "событий". В событиях настоящих применения для "профессорской группы" подпольный штаб ПБО не находил и найти не мог.

По всей вероятности, этим и объясняется беззаботное поведение Таганцева в мае 1921 года Конечно, он, общаясь непосредственно с Германом и Шведовым, обладал большей осведомленностью о деятельности ПБО, чем его "подопечные", но и только. Сложно себе представить, что для осуществления столь несложной миссии среди петроградской интеллигенции руководители подпольного штаба посвятили Владимира Николаевича во все подробности своих конспиративных планов до боевых операций включительно. А на том "участке работы", который был известен Таганцеву, никаких активных действий никогда, даже в самый разгар событий в Кронштадте, не осуществлялось…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.