Глава 26 ДОМОЙ ПОДВОДНЫМ ПУТЕМ
Глава 26
ДОМОЙ ПОДВОДНЫМ ПУТЕМ
– Вы все здесь подохнете, как крысы в ловушке, – взвизгнул он. – Вы будете умирать медленно… мучительно… Помяните мои слова!
Этот неистовый пронзительный крик вырвал меня из приятного полудремотного состояния и заставил вновь осознать, что я сижу в крайне неудобной позе, скорчившись и привалившись к раскаленному на солнце планширю спасательной шлюпки.
– Заткнись.
– Да пошел ты…
– Успокойте этого кретина, иначе я вколочу все зубы в его грязную глотку.
Но товарищи парня – в шлюпку, рассчитанную на тридцать человек, их набилось шестьдесят пять – сидели молча и безучастно. Они были настолько измотаны жарой и постоянным нервным напряжением, что никак не отреагировали на истерику.
– Я этого не вынесу! Не смогу! Будьте вы все прокляты! Я не такой железобетонный, как вы, и не хочу это терпеть!
Он громко всхлипнул и вскочил на ноги. Ужас, копившийся в нем с тех самых пор, как снаряд с «Девоншира» разорвал на окровавленные куски его товарища, прорвался наружу приступом насилия. Его опухшее покрасневшее лицо исказила злобная гримаса, веки вздулись и приобрели странный багровый оттенок – от жары и соли, наверное, глаза горели яростью. Покачнувшись, он завопил:
– Собираетесь ждать, пока к вам приползет смерть? Черт с вами. А по мне так лучше сразу… – С этими словами он кинулся к борту.
– Остановите его! – закричал я. – Послушай, парень, не делай этого!
Но человек прыгнул за борт и исчез в глубине.
– Боже мой, – вздохнул кто-то, – все-таки прыгнул.
Он боролся с нами с силой безумца, выплевывая проклятия и соленую воду, отталкивая и царапая руки, протянувшиеся, чтобы его спасти. Но в конце концов он выдохся. Матросы вытащили безвольное тело и положили его на дно, где он и лежал, периодически порывисто вздыхая и всхлипывая.
– Бедолага, – посочувствовал сидящий рядом матрос.
– Вы его еще жалеете? – взорвался я. – Вот уж не за что. – Я схватил несостоявшегося самоубийцу – его тело было безвольным, словно тряпка, – и как следует встряхнул. Постаравшись придать голосу как можно больше свирепости, я заорал: – Ты, никчемный ублюдок! Кем ты себя возомнил? Ты что, считаешь, что единственный оказался в таком положении? Только попробуй броситься в море еще раз, и никто пальцем не пошевельнет, чтобы тебя спасти. Отправишься на корм акулам!
В тот день, когда шли третьи сутки нашего путешествия, страсти разгорелись не на шутку. А море, горячее, мертвенно спокойное и ожидающее, казалось открытой могилой, вырытой под окном больного человека. Почувствовав страшную усталость, я пробрался обратно на свое место и снова взял вялую потную руку устроившегося рядом товарища, который забылся тяжелым сном в тот же миг, когда смолкли громкие крики. У борта шлюпки мы сидели взявшись за руки, из соображений безопасности образовав живую цепочку. Измученные жарой и тяготами пути, мы периодически засыпали, и, если не подстраховаться, вполне можно было свалиться к акулам. Поэтому каждый из нас подсознательно был готов одернуть соседа, не дать ему упасть.
Большое счастье, что рядом находились подводные лодки. Но иногда бывает очень трудно благодарить судьбу, если глаза слезятся от яркого солнца, по телу течет пот, кровь в голове стучит, словно тяжелый молот, в желудке пусто, да еще и рана на руке пульсирует болью. Трудно быть философом, если на заднице вздулись волдыри.
Для Фелера потопление «Питона» означало появление новых обязанностей. Он был сторожевой собакой, официантом, посыльным и командиром шлюпки в одном лице. Все, что от него зависело, он выполнял с неизменной ухмылкой на обветренной физиономии. Не зря все же его прозвали Динамитом.
В качестве сторожевой собаки он охранял шесть спасательных шлюпок, следуя за ними на своем катере. Их буксировали подводные лодки – двумя связками по три единицы. А Фелер бдительно следил за процессом и помогал отставшим, если буксирные концы рвались. В качестве официанта он развозил холодными ночами горячий суп и кофе, приготовленные на камбузах подлодок. Кроме того, он был посыльным между командирами подлодок, Рогге и другими офицерами, выполняя эти обязанности с боевым задором и огоньком, превратив в очень элегантный офицерский катер плавсредство, изначально предназначенное всего лишь для перевозки групп людей с судна на берег.
Сон стал для него личным врагом, который постоянно старался преодолеть построенные силой воли баррикады. Когда же Фелер чувствовал, что близок к капитуляции перед наступавшим противником, он начинал думать о печальной участи людей в шлюпках. Теснота, лечь негде, а кое-где негде даже сесть. Нет возможности поспать, если не считать сном короткое забытье, после которого чувствуешь себя еще хуже. Ноющие суставы, опухшие лодыжки, обожженные солнцем спины. Если в шлюпках не было брезента, чтобы соорудить хотя бы отдаленное подобие укрытия, люди отчаянно страдали от палящих солнечных лучей, словно решивших испепелить все живое. Если же брезент был, моряки укрывались им от ярости солнца, но проклинали все на свете из-за духоты в этом не пропускавшем воздух укрытии. Весь день в воздухе висела влажная удушающая дымка, исчезающая только с появлением на небе звезд. Яркие ясные звезды приносили с собой холод.
– Удивительно, – сказал Рогге, – совершенно удивительно. Вы всегда сможете испытывать законное удовлетворение, Мор. Если, конечно, все это сработает.
Я искренне надеялся, что «все это» так и будет.
Наша вынужденная одиссея вошла в новую драматическую стадию. Оперативное соединение военно-морских сил Южной Атлантики было разбито раньше, чем начало действовать в полную силу. В этом не было сомнений. Сейчас, когда «Атлантис» и «Пингвин» погибли, а к театру военных действий подошли еще две подводные лодки, субмаринам не хватало всего: топлива и торпед, боеприпасов и продовольствия.
Что послужило началом этой цепи несчастий? Утечка информации из военно-морской группы «Запад»? Или превосходная работа разведки союзников? Мы не знали, по какой причине планы Берлина были изменены, но они изменились, а вместе с ними и наши судьбы. Подводные лодки получили приказ возвращаться домой. Более того, подводникам было приказано взять с собой нас. Нам предстояло проделать весь путь до дома подводным маршрутом – по сотне пассажиров на маленькой подводной лодке.
– Удивительно, совершенно удивительно. Если это сработает…
– Подумать только, – с легким налетом грусти сказал Фелер, наблюдая с мостика подлодки, как его офицерский катер погружается в пучину, – эта симпатичная игрушка служила нам верой и правдой семьсот миль!
Мы сожгли наши шлюпки.
Старший помощник командира подводной лодки показал нам тесное помещение кают-компании, предназначенное, вероятно, для четырех очень мелких офицеров.
– Здесь, – сказал он, – мы все должны каким-то образом разместиться и спать.
Девять очень крупных офицеров растерянно переглянулись.
Разместиться всем на этом пространстве было невозможно даже теоретически, и лично для меня спать – означало прикорнуть примерно на девяносто минут, после чего вскочить, чтобы уступить место другому. После трех ужасных ночей я нашел для себя весьма неплохое место, где можно было спать дольше. Располагалось оно под столом. Матрасом служили стальные листы палубы, подушкой – спасательный жилет, а Ферри, которому некуда было деваться, – одеялом. Он пристраивался на моих согнутых, поджатых к животу ногах.
Наше появление доставило подводникам много беспокойства, добавило целый ворох проблем, поэтому утверждать, что они относились к нам с дружелюбной приязнью, было бы явным преувеличением. Когда на корабль, в котором предусмотрены весьма ограниченные «удобства» для сорока человек, прибывает еще пять офицеров, десять старшин и восемьдесят пять матросов, они всегда оказываются не ко двору. Причем мы являлись не только раздражающим фактором, наше присутствие таило в себе нешуточную угрозу. Из-за создаваемой нами тесноты и дополнительного веса подводная лодка испытала бы серьезные трудности в случае атаки.
Чтобы вместить нашу команду, торпедный отсек переоборудовали в спальное помещение, где люди могли спать только вытянувшись в струнку на узких деревянных скамьях, построенных вокруг торпедных стеллажей. Дифферентовка перед погружением стала ежедневным риском, потому что мы постоянно мешали команде подводников делать свое дело. Нам не хватало еды. Нам не хватало воды. Кроме того, привычные к надводным кораблям, мы были подвержены жестоким приступам клаустрофобии. Поэтому мы проводили большую часть времени на палубе, лежа на настиле и ежеминутно благодаря морского бога за то, что жара, наконец, ослабела.
Виковари, наше американское наследство, доставшееся от «Замзама», сидел на деревянной скамье, окружавшей пулемет на боевой рубке. Это место обычно оставляли для него из-за тяжелого ранения ноги, которое он получил восемью месяцами ранее.
Когда я подошел, он приветствовал меня с обычным дружелюбием, но потом, очевидно, понял по выражению моего лица, что у меня дурные вести, и его улыбка поблекла, стала немного растерянной. Американец явно предчувствовал нечто недоброе. Я подумал, что вполне можно было обойтись и без этого, но сделал все, как было приказано, и объявил:
– Германия и Соединенные Штаты Америки теперь находятся в состоянии войны. Отныне вы можете считать себя военнопленным.
Было 8 декабря 1941 года.
«Дорсетшир» отправил нас в странствия 1 декабря. Нам потребовалось три недели, чтобы добраться до островов Зеленого Мыса, где нас ожидали четыре итальянские подлодки, которые должны были пополнить спасательную флотилию и перевезти нас на последнем критическом этапе нашего путешествия домой. Отныне нам предстояло путешествовать в основном под водой, чтобы миновать Бискайский залив – зону усиленного воздушного и морского патрулирования англичан – и добраться до самой южной базы немецких подводных лодок – реки Жиронды, где нашла свой конец «Тиррана».
Рогге и я пожали друг другу руки, и я перебрался на плот, который повез меня на итальянскую лодку «Таццоли». Мы оба не радовались расставанию, но Рогге решил, что нам лучше расстаться «в интересах истории». Мы оба везли письменные записи о походе, но еще больше было ненаписанной информации. Если один погибнет, второй может уцелеть. И мы пожелали друг другу удачи. Человек по натуре оптимист. Он всегда считает, что с ним все будет в порядке, и желает удачи другому, чьи шансы не столь блестящи.
Когда мы подошли к «Таццоли», волнение усилилось. Покидая плот, я секунду помедлил, прежде чем ступить на палубу. И едва не лишился жизни.
Огромная масса воды накрыла меня с головой, на какое-то время оглушив, а в это время корпус «Таццоли» поднялся на волнах. Я услышал крик. Кто-то в ужасе показывал на нечто за моей спиной. Оглянувшись, я увидел ненавистную черную тень, несущуюся на меня, словно торпеда. Боль в раненой руке быстро вернула мне способность соображать, а паника добавила акробатической ловкости. Я и сам не заметил, как оказался на палубе субмарины.
Жизнь на итальянской подводной лодке оказалась весьма приятной. Любезный командир имел ценную коллекцию оригинальных печатных изданий – в основном это была французская эротическая литература. Кормили здесь превосходно – восхитительными итальянскими деликатесами. Помещение также было просторным и очень комфортным. Но все это распространялось только на офицеров. Матросы жили в совершенно других условиях. Я был потрясен, увидев, сколь широка и глубока социальная пропасть между офицерским и рядовым составом итальянского военно-морского флота. Эта пропасть вовсе не понравилась нашим матросам, особенно когда они сравнили свои впечатления от скудного меню команды и наши – от офицерского меню. То, что на субмарине может быть два камбуза – один для офицеров, другой для матросов, с двумя коками и совершенно разным меню, было для всех нас внове. Но все согласились, что нет смысла слишком критиканствовать. Нам ли проявлять недовольство людьми, которые, грубо говоря, вытащили нас из задницы и теперь рискуют жизнью, чтобы доставить нас домой. А «Таццоли», несмотря на вопиющие классовые различия, был счастливым кораблем, и команда обожала своего командира Фекиа ди Коссато.
В первые дни пребывания на борту я вовсю наслаждался возможностью пользоваться капитанской библиотекой. Там были воистину уникальные книги. Я нашел одно издание, в котором приводилось подробнейшее описание всех видов китайских пыток.
За два дня до Рождества по кораблю прокатился ужасный шум. Это подводники, в некотором беспорядке, разбегались по местам согласно боевому расписанию. Я растерянно наблюдал за процессом. Командир отдавал быстрые приказы, показавшиеся мне слишком многословными. Насколько я понял, было замечено торговое судно, и субмарина собиралась атаковать.
Ко мне подбежал доктор с бутылкой шампанского в руке.
– Надо обязательно выпить шампанского за нашу победу! – с гордым оптимизмом заявил он.
Победу? Не отказался насладиться миром, подумал я. Меня позвали к перископу и позволили взглянуть в окуляры. Я мало что увидел и снова с тоской подумал о просторной палубе и мостике «Атлантиса», откуда обзор был ни в пример лучше. Я вежливо поблагодарил за оказанную честь и лихорадочно пытался найти подходящие слова, когда явно разочарованный итальянский офицер сообщил:
– Увы, это нейтральное судно. Идет с навигационными огнями. Испанец, наверное.
Но шампанское мы все равно выпили.
Пришло Рождество. Команда «Атлантиса» уже во второй раз после того, как мы покинули Германию, соорудила трогательную копию рождественского дерева из метлы, кусков проволоки и цветной бумаги. Нас всех охватила ностальгия, мысленно мы вернулись к другому Рождеству, которое мы праздновали на Кергелене, и к могиле нашего товарища, теперь казавшейся неизмеримо далекой. Мы думали о доме, который был уже близко и в то же время оставался далеким, поскольку был отделен от нас неизвестными опасностями. Мы находились в центре Бискайского залива и ожидали встречи со всеми силами британской блокады. И немцы, и итальянцы распевали рождественские песни. Я слушал их и размышлял о превратностях судьбы. Вспомнив «Тиррану», я невольно вздрогнул.
Рождественской ночью итальянцы решили, воспользовавшись темнотой, всплыть на поверхность. Совершенно некстати в небе появился какой-то настырный англичанин. Самолет пошел в атаку…
– Срочное погружение!
Мы нырнули так быстро, что меня сбило с ног.
– Срочное погружение!
И мое настроение упало куда ниже минимальной отметки.
Лодка начала сотрясаться под разрывами глубинных бомб. Хотя прямых попаданий, слава богу, не было, изрядно пострадал наш боевой дух. За несколько следующих часов у меня выработалась здоровая ненависть к субмаринам и устойчивый страх перед подводной войной, в которой человеку так легко погибнуть, причем даже гроб заказывать не надо – он уже готов, один на всех.
Новый год мы встретили у причала Сен-Назера, все еще не веря, что остались живы. Наше путешествие, продолжавшееся почти два года, завершилось. Все опасности были позади.
Мы были грязными, небритыми и одетыми в лохмотья. Все были бледны и сильно похудели. Команда инстинктивно старалась держаться вместе, словно защищаясь от мира, который так долго оставался для нас недосягаемо далеким, еще не осознав, что именно этого момента ждала два долгих года и посему должна чувствовать радость и облегчение.
Дома, улицы, звук проехавшей машины, заливистый смех ребенка. Цветок, опавшие листья, обрывок газеты, который ветер гонит по тротуару. Мы, моряки «Атлантиса», чувствовали себя космическими путешественниками, вернувшимися на Землю после долгого пребывания на Луне.
Немецкие подводные лодки прибыли на двадцать четыре часа раньше итальянской флотилии, и Рогге с нетерпением ждал возможности приветствовать нас. Вместе с ним нас встречал адмирал – командующий береговой службой. Одна из субмарин пострадала при бомбежке, но жертв не было.
Мы были в безопасности. Счастливая звезда «Атлантиса» светила нам до конца.
Нас пригласили ужинать. Отвыкшие от роскоши, мы с некоторой опаской взирали на хрустальные бокалы и тончайший китайский фарфор, вольготно расположившиеся на ослепительно белой скатерти. В таком окружении мы, виновники торжества и гости командира базы, выглядели кучкой грязных оборванцев. Многие были босыми, а уж грязными, небритыми и оборванными – все поголовно. А на изысканные деликатесы тонкой французской кухни набросились, будто стая голодных воронов.
Потом мы отправились к месту расквартирования – в номера отеля, которые на первый взгляд казались сущим раем, но таковым не являлись, потому что комнаты не отапливались, и мы, привыкшие к тропической жаре, очень страдали от холода.
Мы посетили парикмахерскую, испытав почти забытое наслаждение. Как приятно расслабиться в кресле цирюльника, умиротворенно задремать, ощущая легкое прикосновение к коже душистой пены. Далее последовал визит в общественные бани, где, к восторгу одних, изумлению других и откровенному смущению некоторых, банщиками оказались женщины.
Прошла неделя, и мы пополнили ряды героев рейха. Мы стали объектами для изъявления благодарности и выражения бурного восторга. В кафедральном соборе Нанта Рогге прочитал лекцию. В берлинском «Кайзерхофе» я нес украшенный драгоценными камнями жезл гросс-адмирала Редера, почтившего своим присутствием банкет, где все члены команды были объявлены «гостями военно-морского флота Германии».
Возвращение героев!
Я направился в отпуск… в Берлин, город, наполненный иностранцами, место, где сколачивались состояния, пока люди умирали на фронтах. Оттуда мой путь лежал в Баварию. Я проезжал станции, где усталые солдаты отдыхали перед отправкой на всепоглощающий Восток. Я читал плакаты, призывающие бороться и жертвовать. А богатые промышленники продолжали окружать себя роскошью и жили, как короли.
Приветствие герою!
Один из наших матросов – хороший компанейский парень – пришел домой в уютную берлинскую квартиру, где он два года назад попрощался с женой, которая горько рыдала при расставании. Оказалось, что безутешная супруга уже давно живет с партийным боссом, не пустившим хозяина на порог и для пущего эффекта пригрозившим отправить его на Восточный фронт.
– Я стоял на пороге, а жена смеялась мне в лицо, – сказал матрос Рогге. – И тогда, господин капитан, я снял обручальное кольцо и бросил его на пол ей под ноги.
Мы вернулись в Германию.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.