Глава 10 ГИБЕЛЬ «ТИРРАНЫ»
Глава 10
ГИБЕЛЬ «ТИРРАНЫ»
Было 22 сентября 1940 года.
Старший матрос Зигер взял карандаш и написал на календаре над 22-м числом одно слово: дома! Потом он отбросил карандаш и, посвистывая, вышел на палубу.
У Зигера были все основания чувствовать себя счастливым. Сначала, когда Старик назначил его членом небольшой призовой команды, которой предстояло отвести «Тиррану» домой, он был не слишком доволен. Все было бы неплохо, думал он, но 10 000-мильная экскурсия сквозь английскую блокаду на судне, где четырнадцать охранников сторожат триста пленных, – это далеко не увеселительная прогулка.
Если принять во внимание все детали, в особенности тот факт, что давно ожидаемый французский берег находится всего лишь в милях, то есть в 4500 дразнящих метрах или в трех четвертях часа неспешного хода, все получилось неплохо. Они были дома, ну или почти дома. Довольный Зигер засвистел громче. Он насвистывал «Типперери».[15] Вы можете подумать, что выбор мелодии несколько странный для пламенного борца за Третий рейх. Но она была легко запоминающейся и возвращала в памяти к «Атлантису». Он вспомнил, что пленные с «Кеммендайна» рассказали ему, как пели эту песню и «Мадемуазель из Арментьера»[16] всего лишь за день до плена.
Забавно, как навязчивы бывают некоторые мелодии. Его отец частенько насвистывал «Типперери» – услышал, и запомнилось. Как там говорят англичане? «Перед нами долгий путь…»
Лейтенант Мундт глазел на французские рыболовные суда, стоящие у корпуса «Тирраны», и людей, с откровенным непониманием прислушивающихся к его неуверенному французскому. Они показались ему столь же символичными, как голубь, опустившийся на Ноев ковчег.
Он едва мог поверить в случившееся. Опаснейший поход завершился, и постоянное напряжение, поддерживавшее его все эти дни, съежилось и исчезло, как пробитый пулей воздушный шарик.
Через четверть часа он, Мундт, будет на берегу. Он бодро зашагает по булыжной мостовой, станет смотреть, как солнце весело отражается в лужах, слушать скрип колес и радостные женские голоса, радоваться виду зеленых ставень на серых каменных стенах. Он имел приказ доложить о прибытии призового судна военно-морскому командованию и организовать его прием. Он все еще не мог поверить, что все закончилось благополучно. Возможно, его ожидает награда? Или даже две? А может быть, их встретит оркестр?
– Mais je ne comprends pas?..[17]
Голос и непонимающее выражение смуглого обветренного лица французского шкипера грубо вернуло Мундта на землю. Он глубоко вздохнул и снова занялся трудным делом – попытался разговорить кучку идиотов, не знающих собственного языка. Понимание, что благоговейный трепет его команды перед лингвистическими способностями своего командира с каждой минутой слабеет, он очень медленно, старательно выговаривая каждый слог, словно обращался к недоразвитому ребенку, объяснил, что ему необходимо попасть на берег. Процесс оказался сложным, потребовал много сил, и, когда договоренность в конце концов была достигнута, Мундт почувствовал, что вспотел.
Оказавшись в шлюпке, Мундт попытался вступить в беседу с французами, но те хранили упорное молчание. Они посматривали на него с флегматичным безразличием, которое заставляло немецкого лейтенанта чувствовать определенное неудобство, и, очутившись на берегу, он почувствовал, что его первоначальные восторги несколько поутихли. Он беспомощно оглянулся в поисках какого-нибудь ответственного лица, и его охватило странное, доселе неизведанное чувство. «Атлантис» был замкнутым мирком, а «Тиррана» – его продолжением. И теперь Мундт неожиданно для себя ощутил первые результаты своей долгой оторванности от берега. Он был одиноким и потерянным среди людей, чувствовал непонятную отстраненность от них, смущение в непривычной обстановке. Нет, оркестра явно не будет. Это он понял уже через пять минут.
Ему предстояла дьявольская работенка – пробиться по телефону в военно-морской штаб. Он не знал, с кем разговаривал, но его собеседник был крайне раздражен тем, что его оторвали от дела, которым он занимался. Уже на второй минуте разговора Мундт начинал чувствовать свою вину и необходимость извиниться. Потом он поговорил с кем-то другим. Его новый собеседник отнесся к прибытию с другого конца света загруженного судна-приза с меньшим энтузиазмом, чем начальник шлюза, которого отрывают от воскресного обеда, чтобы пропустить резиновую лодку.
«Тиррана» должна была оставаться на месте. Из-за наличия вражеских минных полей она не могла войти в Жиронду без эскорта тральщиков, который может быть выделен только на следующее утро.
– Завтра утром? – поразился Мундт. – Но это же еще двенадцать часов!
– А что такое двенадцать часов? – безразлично проскрипел голос в трубке. – Подождете.
– Но вдруг появятся вражеские субмарины? – запротестовал Мундт.
– Не волнуйтесь, – засмеялись в ответ. – Их здесь нет.
Мундт снова вышел на залитый солнцем причал. Он чувствовал смутное беспокойство, от которого никак не мог отделаться. Военно-морское командование «Запад» работает здесь постоянно, убеждал он сам себя, и знает обстановку лучше. Да и не может быть, чтобы судно совершило такое путешествие, как «Тиррана», и попало в передрягу в самом конце. Это было бы слишком несправедливо.
Английские пассажиры «Тирраны» рассматривали французский берег с несколько меньшим удовольствием, чем остальные пленные. Тем не менее даже они признавали, что все не так уж плохо. После спартанских условий «Атлантиса» «Тиррана» им показалась роскошной. Здесь было достаточно места для девяноста пяти белых пассажиров и ста семидесяти девяти индусов, а для гражданских лиц были выделены удобные каюты и обеспечено обслуживание. Но все равно нельзя было утверждать, что люди чувствовали себя как на отдыхе в морском круизе. Все понимали, что конечной целью их путешествия являлся лагерь.
На первом этапе путешествия оптимисты каждый день ожидали встречи с британским военным кораблем. Когда же через два дня после выхода в плавание «Тиррана» только по счастливой случайности разошлась с британским крейсером, они искренне радовались этому. Людям было сказано, что «Тиррана» не будет ввязываться в бой – с таким грузом и мизерной командой это было бы смешно, но кто знает. Случиться может всякое. Поэтому стали появляться новые опасения. Подходы к занятым немцами портам плотно патрулировались британскими подводными лодками, кораблями, от которых трудно было ожидать большой разборчивости в выборе жертв или нежной заботы о пассажирах и команде. Поэтому на появившийся вдалеке испанский берег пленные взирали с неоднозначными эмоциями. Оказавшись, так сказать, на вражеской территории, они решили примириться с неизбежным, и будь что будет. Что бы их ни ожидало, одно не подлежало сомнению: им удалось уберечь детей от опасностей моря.
Вернувшись с берега, Мундт заметил двух или трех детишек, весело бегающих по палубе. Что их ждет? Непривычные условия лагеря для интернированных вряд ли окажут на них такое же сильное влияние, как на взрослых. Странно, но дети всего мира, казалось, обладали неким защитным рефлексом, своеобразной эластичностью, способностью находить удовольствия там, где оказались.
Зигер физически ощущал любопытство пленных, когда, вместо того чтобы сразу войти в Жиронду, «Тиррана» медленно двинулась вдоль берега.
Он слышал, как кто-то спросил:
– Какого черта мы здесь ждем?
Ответная реплика была произнесена хорошо потрепанным жизнью норвежцем – его голос Зигер узнал.
– Наверняка какая-нибудь ерунда на берегу.
Зигер, знавший истинную причину, держал рот на замке, но слухи все равно поползли, как это всегда бывает. Королевские ВВС сбросили в реку мины, сделав ее небезопасной для судоходства. Но повода для тревоги нет. Никакого. Утром подойдет эскорт тральщиков и проведет «Тиррану» в порт.
– Что ж, значит, мы проведем еще одну ночь в море, – бодро заявил один из англичан. В его радостном голосе явственно ощущалась гордость за Королевские ВВС, которые так хорошо поработали.
– Это надо отметить, – с очевидным сарказмом отметил другой. Это был старый моряк, проведший в море много лет.
Мундт нервничал и не находил себе места. Чем дольше «Тиррана» оставалась в море, тем меньше это ему нравилось. Куда к дьяволу подевались тральщики? Ночь уже давно миновала. Рассвет тоже. Подошло время ленча. А они все еще болтались в море. Мундт все чаще и чаще бросал мрачные взгляды в противоположную от берега сторону.
Зигер продолжал насвистывать «Типперери», но выглядел более рассеянным, чем обычно. Что, в конце концов, происходит? Почему они не могут войти в порт?
Прошел еще час и еще. Ленч закончился. Самых маленьких детей уложили спать – даже война не отменяет дневной сон для малышей. Некоторые женщины сидели на палубе, мягкое солнце ласкало их задумчивые лица. Они размышляли о доме, гадали, какая судьба их ожидает на этом в одночасье ставшем чужом берегу.
«Не беспокойтесь, лейтенант, в этом районе нет субмарин».
Торпедный удар… Одна… две… три!
В течение короткого мгновения царило молчание. Люди замерли от ужаса и удивления. А потом разверзся ад.
Доселе горизонтальная палуба сильно накренилась, один поручень почти коснулся воды, другой взмыл высоко в воздух. Когда прозвучал сигнал тревоги, Мундт вскочил и попытался сосредоточиться. Надрывалась сирена, кричали женщины, триста пассажиров метались вокруг, подгоняемые жаждой выжить. Потрясенный Мундт несколько мгновений тупо взирал на воцарившийся хаос, потом его взгляд остановился на гражданских пассажирах, скатывающихся по наклонной палубе в воду.
– Не туда! – закричал он. – Если судно быстро перевернется, оно вас накроет.
Зигер был моряком и выбрал правильный – трудный путь. Он вскарабкался по палубе вверх к поручню, отчетливо видному на фоне голубого неба, и уже совсем было собрался перевалиться через него, когда увидел женщину. Англичанка стояла, вцепившись в поручень, а ее взгляд был устремлен в небо. Зигер задержался и крикнул женщине, чтобы она спасалась, но та не обратила никакого внимания. Она застыла на месте, следя напряженным взглядом за редкими облаками, и мысленно явно находилась очень далеко от окружавшего ее кошмара.
– Ради бога, прыгайте! – завопил Зигер.
Женщина никак не отреагировала.
– Прыгай, идиотка! Судно тонет!
Чертыхаясь и проклиная некстати пробудившуюся совесть, не давшую ему позаботиться о спасении собственной шкуры, он перебрался, почти вися на поручнях, к женщине.
– Пошли, мы прыгнем вместе, – сказал он и похлопал ее по плечу. – Там внизу вам помогут.
Женщина обернулась. Ее лицо было спокойным и каким-то застывшим. «Она мысленно где-то очень далеко, здесь ее просто нет», – подумал моряк. Она не понимала, что происходит, шок парализовал не только мысли, но и страх. Зигер попытался оторвать ее руки от поручней, но безуспешно. Нежные тонкие пальцы впились в металл.
Неожиданно судно резко дернулось. В отчаянии Зигер стукнул кулаком по ее запястьям, надеясь заставить разжать пальцы.
– Да прыгай же ты! – почти прорыдал он. Еще одно сотрясение, и способность думать покинула его. Он пришел в себя только в воде и понял, что отчаянно гребет прочь от водоворота, создаваемого тонущим судном.
«Не беспокойтесь, лейтенант…»
А на Жиронде уже давно стояла в готовности флотилия минных тральщиков. Они стояли много часов, ожидая приказа. Моряки были готовы, офицеры нетерпеливо посматривали на часы. Дело было только за приказом, которого не было. Вследствие чьей-то грубой ошибки приказ поступил за несколько минут до получения «Тирраной» смертельного удара, иными словами, слишком поздно. Так что вместо триумфального сопровождения в порт ценного приза на долю команд тральщиков выпала грустная задача – разыскивать уцелевших людей среди плавающих обломков. Приказ выходить в море поступил так поздно, что они не преуспели даже в этой благородной миссии. На место трагедии первым прибыл самолет германских военно-воздушных сил, а за ним быстро подошел эсминец.
При входе в зону блокады пассажиров предупредили, что они должны постоянно, день и ночь оставаться одетыми и держать при себе спасательные жилеты. В результате этой разумной предосторожности много людей было спасено. Однако процент погибших все же был трагически велик. Несчастье произошло так быстро, что у детей не было шансов выжить.
Робин, Салли и их мать – все погибли. Девять маленьких индусов тоже утонули, среди них был и младенец, рожденный матерью, которую мы поднимали на «Атлантис» в гамаке.
Когда «Тиррана» погрузилась, Мундт стал грести в сторону, крича остальным, чтобы делали то же самое. Он знал, что при внезапном затоплении судна на поверхность часто выбрасываются обломки, которые двигаются со скоростью торпеды и способны убить или искалечить несчастного, попавшегося на пути. Уже будучи в безопасности, он никак не мог позабыть трех сцен разыгравшейся на его глазах трагедии.
Маленький ребенок, на которого матросы пытаются надеть спасательный жилет.
Английская девочка, горько рыдающая, потому что не могла найти свою маму. Он только что потеряла очки и была так близорука, что все равно ничего не видела даже в нескольких метрах от себя. Когда ее нашли, она была одна и держалась за спасательный круг, и ей пришлось сказать, что, даже если бы очки у нее были, маму она все равно бы не увидела.
И еще доктор Макговэн с «Кеммендайна». Он стал самым важным и нужным человеком в мире. Его приемная, она же операционная, расположилась на раскачиваемом волнами плотике. Он спасал человеческие жизни с хладнокровием именитого хирурга, которому утром рабочего дня в городском госпитале привозят в стерильную операционную пациентов на каталке с резиновыми колесиками.
Когда Мундт, сделавший все, что мог, для спасения пассажиров, добрался до берега, он все время бормотал: «Нет субмарин… в этот район они не заходят, лейтенант». А потом повалился на причал в приступе истерического смеха.
О трагедии «Тирраны» мы услышали через несколько недель. Новости потрясли всех – и нас, и пленных. Особенно удручала гибель женщин и детей. Больше всех горевал кок. Я заметил, что он особенно раздражался, когда дверь камбуза неожиданно распахивалась.
Но мы тогда еще не знали, что после трагедии «Тирраны» нас окрестили самыми низкопробными нацистскими убийцами. Мы приобрели репутацию грязных негодяев, безжалостно уничтожающих невинных детей, пока они беспомощно плачут в спасательных шлюпках.
К счастью, этот слух дошел до нас только после войны.
После потопления вражеского судна мы всегда старались, чтобы спасательные шлюпки и другие плавсредства, которые могли бы выдать противнику место действия, были уничтожены. Когда все пассажиры и члены команды «Кеммендайна» были подняты на борт «Атлантиса», мы решили потопить шлюпки пулеметным огнем. Так одновременно достигались две цели: уничтожались свидетельства боя и команда получала стрелковую практику. К сожалению, две шлюпки остались на плаву.
Когда их обнаружило британское судно, спасатели сделали собственные мрачные выводы относительно судьбы находившихся в ней людей. Их вряд ли можно за это винить. Пустые, изрешеченные пулями и покрытые пятнами крови (кровь принадлежала раненым матросам, впоследствии успешно вылеченным в нашем лазарете), они казались явным свидетельством зверства нацистов. Два и два было сложено, и, поскольку гибель «Тирраны» явилась причиной задержки информации о судьбе пассажиров «Кеммендайна», ответом стало зловещее пять.[18]
Данный текст является ознакомительным фрагментом.