ПЕПЕЛ СТРАСТЕЙ Элина Быстрицкая

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПЕПЕЛ СТРАСТЕЙ

Элина Быстрицкая

Красавица-актриса всегда представлялась необыкновенной. Лицо, пластика, манеры – все необыкновенно. Все, казалось, должно быть у ее ног. Звездная карьера, звездная жизнь. Легендарная Аксинья в шолоховском «Тихом Доне», земная, страстная, с ее силой характера и силой чувства, ошеломляюще выламывалась из образа небожительницы, ступающей по облаку…

До чего же удивительно было, приблизившись, узнать оборотную сторону славы этой выдающейся женщины.

* * *

– Почему вы уехали из нашего дома на площади Восстания? Мы были соседи…

– Что-то связано с гастрономом… с тараканами… Может, еще что-то. Я не помню.

– Знаменитого гастронома больше нет… А в Леонтьевском лучше?

– Когда я получила эту квартиру, здесь было очень хорошо. Чудный переулок, в котором не ходили машины, тихо. А сейчас… Но я сделала окна хорошие, они убирают шум.

– С изумлением узнала, что в детстве у вас был мальчишеский характер. Это правда?

– Это правда. Я росла вместе с двоюродным братом, мы одного года, он январский, я апрельская. Его мать и наша бабушка были расстреляны в 1941 году, и он остался в нашей семье. Первые драки были с ним. К нему приходили его друзья, я с ними проводила время. Отсюда бильярд. Сперва купили детский, с металлическими шариками. Так началось. У меня была подружка Муся, через всю жизнь прошла, тоненькая, слабенькая, я ее защищала. Я была крепкая. И драчливая. Я могла ударить хорошенько. Это и в юности случалось…

– Расскажите, как вы играли в «Чапаева».

– Это воспоминание скорее моей подруги, которая сейчас в Америке… У нас была площадка на лестнице с выходом на балкон. На балконе – закулисье, площадка – сцена. Занавес из бабушкиных юбок. Знаете, какие на Украине были юбки? И мы разыгрывали спектакль. Мой брат – Чапаев, я – Петька.

– Не Анка, а Петька?

– Анкой была та самая подружка Муся. У нас, конечно, пулемета не было, но что-то такое было… Хотя мама была строгая и многого мне не разрешала. Зато она учила выговаривать все слова.

– Она научила вас такой четкой и ясной речи?

– Она.

– У вас никогда никакого хохлацкого акцента, хотя жили на Украине…

– Я училась на украинском языке. Я закончила украинский факультет. У меня диплом актрисы украинского театра. Но во время войны я была санитаркой военного госпиталя, хотя исполняла обязанности лаборантки, но так оформили из-за возраста, а начальником лаборатории была врач из Астрахани. Второй врач – из Москвы. Я эту речь слышала, и она мне нравилась. Я не думала, что когда-нибудь буду актрисой, я должна была стать врачом, это было ясно…

Из книги «Встречи под звездой Надежды»:

«В ответ на вопрос, откуда я родом, я могла бы ответить: из бедности, из коммуналки, из войны… Я ушла в мирную жизнь повидавшей войну и кровь, мне еще долго слышались разрывы снарядов. Но Бог оберегал меня: я не приучилась курить и пить, не утратила доверия к людям. Грязь ко мне не пристала».

– У вас есть значок «Сын полка». Вы были в действующей армии?

– Знака «Дочь полка» ведь нет… Отец был военврач. 22 июня вестовой принес ему сообщение. Его не было дома. Мама взяла пакет, вестовой передал через окно, первый этаж. Она отдернула кружевную шторку, а там – голова лошади и вестовой: пакет капитану Быстрицкому… Я так и запомнила на всю жизнь начало войны. Отец пришел, взял свой баульчик и ушел в госпиталь. Он был участником всех войн: и Халхин-Гол, и польская, и финская кампании. Перед этим госпиталь разворачивали и сворачивали, были маневры. И я с папой туда бегала, мне было интересно. Я знала всех врачей. И тут я тоже захотела помогать. Мне было уже тринадцать лет. И у меня была младшая сестричка, которая мне сильно мешала, потому что родители вроде бы любили ее больше меня, но я уже считала себя взрослой, я пеленала ее, принести два ведра воды из колонки – моя забота… Я пошла проситься туда. Фронтовые условия, а ни возраста, ни образования… Все, что мною сделано в жизни, все связано с преодолением, с трудом, иногда опасностью…

– Даже с опасностью?

– Ну смотрите. До 1942 года мы были с папой вместе в госпитале, а потом он ушел под Сталинград. Многие шли туда, потому что там было самое трудное место. Все считали, если Сталинград не сдадут, будет перелом в войне. Так и было в конечном счете. А мы остались работать с мамой. Как-то договаривались, чтобы дежурить по очереди, когда мама дежурит, чтобы я дома с сестрой. Мы ее не отдали в детдом, как полагалось. Ну куда четырехлетнего ребенка отдать? А прием раненых – это несколько суток без сна. После этого надо было пройти по черному пустому городу, где и бандиты, и все что угодно, а одна, провожать некому, и вот у меня была заточенная металлическая расческа в кармане, мое оружие, я считала, что этого достаточно. Как-то прихожу, а квартирная хозяйка рассказывает: сестричка сказала, что если убьют, то лучше в постельке. Понимаете, когда ребенок четырех-пяти лет такие вещи говорит?.. А стала постарше, на меня начали обращать внимание солдатики – тоже было опасно.

– Когда вы узнали, что красивы?

– В 1941 году. Услышала, но не согласилась. Пришла домой, долго смотрела в зеркало и поняла, что издевка или шутка. Я же привыкла к себе. И у меня не было стремления быть красивой. Стремление появилось, когда я влюбилась. Это я уже училась в медицинском техникуме. К этому времени я поняла, что не смогу быть врачом. У меня было первое практическое занятие по хирургии. Делал все врач, мы присутствовали. Пришел больной с воспалением надкостницы, требовалась операция, дали наркоз, маску – подышать. А он захрипел и умер. Нас тут же выдворили из операционной. Я видела такое количество смертей от ран, когда люди умирали на столе у хирурга, потому что их не довезли вовремя! На приеме раненых у меня было однажды в машине четверо, их привезли, открывается дверь, а они все четверо уже… Это ужасно. Психика еще неустойчивая…

– Плакали?

– Нет, я не плакала. Плакать – это потом у меня началось. Тогда я знала, что надо помогать. Действовать надо. А тут, придя домой, я подумала: боже мой, всегда быть под страхом, что это может произойти!.. И еще был случай, когда я приняла за одну ночь четверо родов, все оказались патологическими. Не повезло так. Или, наоборот, повезло, что я поняла, что не смогу. А поскольку я ничего не умела, только на сцене в самодеятельности… то решила, что туда и надо идти. У меня была тяжелая борьба с родителями. Мой отец считал, что актриса – не профессия, а я всегда считалась с ним. Но я никогда не пожалела, что пошла в актрисы. Никогда. Я люблю свою профессию. Я получаю радость от работы. Пожалуй, это самая большая радость в моей жизни. Хотя сегодня отношение к театру… Так, чтобы люди любили театр, как они любят спорт…

– Думаете, это навсегда?

– Это результат многолетних неправильных взаимоотношений государства с людьми. Когда были уничтожены лучшие российские кадры. Когда интеллигенция, знаменитая во всем мире своими достижениями, вдруг была объявлена врагом. Когда было решено, что кухарка может руководить государством. Она, конечно, может руководить, но что из этого получится?..

Из книги:

«Но я умела держать себя в руках. Уже тогда твердо знала: никто не должен видеть тебя растрепанной или беспомощной, уверенность в себе – шажок к успеху».

– А за что вас хотели выгнать из комсомола в театральном институте в Киеве?

– Я хулигана ударила так, что он отлетел. Я стояла возле входа в аудиторию, где должна была прочитать педагогу сказку о Ленине, потому что вечером мое выступление перед публикой на траурном ленинском вечере. Двадцать пять минут текста, и я, прикрыв глаза, его повторяю. И в это время свист мне в ухо. А у меня, ко всему, уши были проблемой. Я училась уже на последнем курсе, он студент второго…

– Ухаживание или хулиганство?

– Это была весна 1953 года. Вы же знаете, что такое весна 1953 года.

– «Дело врачей», антисемитская истерия…

– Я ответила на хулиганство. А из этого сделали целую историю. Мой педагог вечером сказал: подавайте заявление о переводе в Харьков, потому что завтра будет приказ о вашем отчислении. Я сказала: хорошо, если завтра приказ о моем отчислении, послезавтра ищите меня в Днепре. Повернулась и пошла. Меня не исключили из института.

– И вы бы так сделали?

– Конечно. Я пережила горькую борьбу с родителями, чтобы попасть в театральный. В 1947 году пыталась поступить – папа поехал со мной, заходит к директору и просит не брать меня, можете представить? Потом я училась в пединституте и ушла. И когда поступила в театральный – это было выстрадано. Меня не исключили, но комсомол устроил собрание, разборку до трех часов ночи тяжелейшую, это было модно тогда.

– Вас осудили?

– Конечно. И в райкоме потребовали, чтобы я положила на стол комсомольский билет. Я сказала: вы можете издалека посмотреть на него, я его получала на фронте и вам не отдам.

– Что давало силы так себя вести?

– Я была абсолютной комсомолкой. Я была защитницей СССР. Я была участницей войны. Я добивалась всего своими силами. Я все могла. Я помогала маме, я помогала сестре. Я была взрослой, сильной и очень уверенной в справедливости. Я два месяца походила с выговором, потом его сняли. Я закончила театральный институт в Киеве, но после этого собрания решила уехать с Украины.

– Вас пригласили в театр Моссовета?

– Меня не приглашали. Театр Моссовета был на гастролях в Киеве, и я добивалась, чтобы меня посмотрел Завадский. Кончилось тем, что мне сказали: мы вас берем, давайте документы. А спустя время я получила все свои документы обратно… Я уже снималась в «Тихом Доне», когда на съемках спросила артиста Бориса Новикова, он работал в театре Моссовета: Борь, ты не знаешь, что тогда там случилось. А прошло года три или четыре. Он сказал: пришло двадцать анонимок на тебя.

– Как вы отреагировали?

– А никак. А что я могла сделать? Я только подумала: да, люди бывают и такими…

– Театр – ваша жизнь. Но интриги, зависть, предательство – как вы справлялись с этим?

– У меня всегда было одно правило: никогда никому сознательно не делать зла. Этому меня учили с детства. Бабушка говорила: нельзя, Бог накажет. Мама говорила: нельзя, приличные дети так не поступают. У нас в семье было: это порядочно, это непорядочно. И я знала: сделаешь кому-то плохо – обязательно вернется. Мне могут делать плохо, но я не имею права отвечать тем же. А тогда… я стала актрисой, снялась в Ленинграде, меня взяли в «Тихий Дон»… я ни о чем не жалела.

Из книги:

«– А ты неси бедрами… Бедрами, бедрами неси…

Я никак не могла вначале понять, как это ведра с водой можно нести “бедрами”, если они на коромысле. А баба Уля давала мне “режиссерские” указания…

Я плясала с казаками, пела с ними и в конце концов вписалась в их круг, как вписываются в пейзаж».

– Мне казалось, вы, такая «тонная», как говаривала моя мама, и вдруг Аксинья. Скорее Мордюкова, которая тоже хотела играть эту роль и чуть с собой не покончила, не получив ее…

– Я этого не знала. Я знала, что примерно тридцать актрис пробовались. И знала, что утверждает сам Шолохов.

– Вы попросились на роль?

– Я не на роль попросилась. Я на роль никогда в жизни ни у кого не просилась. Я услышала, что Герасимов будет снимать фильм, и ахнула в душе – я всегда восхищалась «Тихим Доном». И я попросила разрешения принять участие в пробах. Проба – это конкурс, на равных условиях с другими, которых тоже пробуют. Это сегодня говорят «кастинг» и берут одного, без соревнования.

– И Шолохов отобрал вас?

– Да, Шолохов сказал: «Так вот она!» Мне это передали. И только в прошлом году дочь Шолохова рассказала, что этому предшествовало. Когда вышла «Неоконченная повесть», они дали папе мою фотографию и сказали: вот тебе Аксинья. Поэтому он и сказал: «Так вот она!»

– Он был доволен фильмом и вами?

– Да.

Из книги:

«Шолохову показали подряд первую и вторую серии. Он долго не поворачивался к нам. Уже свет зажгли, а он сидел – “шапка” окурков накрыла напольную пепельницу. Потом повернулся – лицо у него было… ну, наплакался человек».

– Он всех нас пригласил к себе. А я не приехала, то ли была больна, то ли что-то репетировала в театре. Я ни разу не была в Вешенской. Что-нибудь все время случалось. Я очень хочу туда попасть и уже боюсь загадывать, потому что всякий раз…

– Да, впечатление полного благополучия – и все время сопротивление…

– Все время какие-то перегородки…

– А вам нравится, что всё не так и что на самом деле у вас другой характер?

– Я не думаю, какой у меня характер. Я думаю, как жить. Мне каждый раз приходится думать: что делать, как жить?

– Это главный вопрос молодости – как жить. И вы до сих пор его себе задаете?

– Да. И я стараюсь жить достойно.

– Что это значит?

– Это значит использовать свои возможности без того, чтобы кому-то делать плохое. Мне бывает очень трудно, но я никогда не жалуюсь. Я и вам говорю только потому, что вы заговорили об этом. Сейчас есть слово «гламур». Я на самом деле не знаю, что это такое. Но я была в делегации в Париже, и нас повели в «Лидо». Давно. Я первый раз увидела голых женщин в перьях, с обнаженными верхними прелестями, как стадо дрессированных лошадей. И знаете, я расплакалась. Я скрыла свои слезы, но мне стало так больно…

– За них?

– За них… Я в то время не понимала, что есть разные люди, разные возможности, разная психология. И разные способы зарабатывать деньги. Просто это не для меня.

Из книги:

«Объясню: я никогда не считала, что моя внешность позволяет мне делать то, что не разрешает мне моя нравственность… Эмоциональный мир актрисы – особый. Он соткан из таких тонких и нежных струн, что тронь любую – и заплачет, затоскует, заболит вся душа, заноет сердце».

– Еще во время моей учебы на втором курсе, по-моему, были гастроли Малого театра в Киеве. Я увидела четыре спектакля и просто влюбилась. Я поняла, что я никогда там не буду, но это вот то самое оно. Играли Зубов, Анненков, Пашенная, Гоголева, Турчанинова, вся эта великая когорта. Ах, какое было потрясение для меня!.. Поэтому, когда я уже снялась в «Тихом Доне» и стала известной, тогда я пошла проситься в Малый театр. Не было совершенно никакой уверенности, что меня возьмут. У меня была только мечта…

– Взяли!

– Взяли.

– И более тридцати главных ролей, и звание народной артистки СССР!..

Из книги:

«Все у меня было в Малом – яркие взлеты, затяжное молчание, радость успеха и отчаяние… Словом, всё, как в жизни…»

– А как в жизни? В личной жизни вы тоже сохраняли бойцовские качества?

– Я была самостоятельной. Во всем и всегда. Я принимала решения, я поступала так, как я считала нужным. И я всегда умела за себя постоять.

– Но замуж ведь вас просили выйти? Не вы его, а он вас просил? Я понимаю, что за вами было решение – выходить или нет. Но в этом случае инициатива принадлежала не вам.

– Это правда. Я согласилась, но я не добивалась этого. Я добивалась квартир для кого-то, я ходила, доказывала, чтобы кого-то в больницу положить вовремя. Я учредила в 1994 году благотворительный фонд для учащихся театральных вузов…

– …потому что они падали в голодные обмороки?..

– Да. Вот я чего добивалась. А для себя я добивалась только работы. Я двадцать семь лет прожила с мужем, любила его и сама с ним рассталась. И больше мы про личное не будем, я вас предупреждала.

Из книги:

«Моя актерская жизнь давала выход моим эмоциям. Я много времени провела на сцене в страхе, страданиях, в любовных похождениях моих персонажей. Я вкладываю в них свои мысли и чувства. И случается так, что для повседневной жизни ничего не остается, в лучшем случае – страсти, прикрытые пеплом…»

– Ваше прямодушие мешало вам?

– Очень сильно мешало. Я себе позволяла многое. Я не понимала, что говорить правду нужно не всегда. Я сказала Игорю Ильинскому: как вы могли дать роль мадам Бовари Еремеевой, с ее фигурой…

– То есть жене…

– …и я помню его лицо. Но Эмма Бовари – тоненькая, изящная, я во Франции побывала, я видела, какие француженки.

– Вы и Шолохову что-то сказали…

– Это было в Ленинграде. Я снималась, а у них был симпозиум писателей. И я узнала, что там Шолохов. Поскольку он меня приглашал, а я не ездила, я позвонила ему и сказала, что хотела бы увидеться. Он сказал: давай приходи. Я приехала. У него был трехкомнатный номер в гостинице. И через всю анфиладу комнат стояли столы. И вчерашние гости полупьяные, и какие-то остатки еды, запах перегара, полный кошмар. У Шолохова вот такие набрякшие глаза, я поняла, что он пьян. Но, вместо того чтобы повернуться и уйти, я сказала: Михаил Александрович, как вы можете, что вы делаете с писателем Шолоховым?! А он: замолчи, ты думаешь, я не знаю, что я выше «Тихого Дона» ничего не написал?.. Это была его боль. Я не помню, как ушла. Думаю, что сразу повернулась и ушла.

– Вы импульсивный человек?

– Наверное, да. Я научилась себя сдерживать. Я научилась этому, потому что наколотила всякого…

– Много упреков себе предъявляете?

– Я знаю, что, отказываясь от ролей, теряла на этом. Надо было потерпеть, а я …

– А в отношениях с людьми? Корите себя за что-то? Или живете в гармонии с собой?

– Пожалуй, да. Я, видимо, научилась. Научилась все выдерживать.

– Напоследок про вашу замечательную собачку Фифу.

– Я осталась одна и все думала, что хорошо бы завести собачку. Когда после театрального института меня приняли в Вильнюсский театр, у меня там был пес – помесь овчарки с волком, подарок подруги Яны в Киеве, где у меня заканчивались съемки. Ее собака Элька никого к себе не подпускала, подпустила только волка в зоопарке. И последний из семи щенков стал моим. Я так и назвала его Волк. Яна привезла его мне в корзиночке на аэродром. Мы уговорили стюардессу, и его взяли в самолет. Пересадка в Минске. Билет есть, а с собачкой не берут. Что делать? Еду на вокзал – тоже не берут. Но у меня был гонорар за роль. И я весь его потратила на такси от Минска до Вильнюса. Зато с Волком. Он был у меня три с половиной года. Огромный, красивый. Таскал с речки мне булыжники, сложил целую горку возле дома. Пришлось отдать – съемки, разъезды, а он никого, кроме меня, не признавал. Я отвезла его на хутор к хорошим людям. Но, боже мой, что со мной было! Семь лет за каждой овчаркой бегала… И вот снова захотела, но уже маленькую собачку, которую можно под мышку взять, поехать с ней. И что случилось. Я пригласила к себе на дачу гостей. Заехали на рыночек в Жуковке, что-то прикупить. Мужчины мне говорят: вы с нами не ходите, мы сами, с вами всё дороже. И я пошла смотреть на собачек. Всё не те. И вдруг несут вот такусенькую. Я не знала, что это пекинес. Я говорю: ой, какая хорошенькая, можно с ней поиграть? Мне говорят: да, пожалуйста. Я ее взяла. Вот такусеньким язычком она меня всю сразу обцеловала. Как ее зовут? Называют имя моей покойной мамы. Это было 9 августа, а у мамы день смерти – 11 сентября. И сразу: это от мамы! Сколько стоит? Хозяйка называет сумму – в 1998 году вообще предел, даже помыслить нельзя, где такие деньги взять. Я начинаю думать, что продать. В это время один господин отдает деньги, берет собаку, и я в ужасе, что он уйдет, а он вот так обходит и подает собаку мне: возьмите, я ваш почитатель. Я запомнила фамилию, имя, отчество этого человека. И не было дня, чтобы я не пожелала ему добра. Это было потрясение. И недавно я встретила человека, который его знает. Я думаю, мы еще встретимся…

– Слово «одиночество» вам незнакомо?

– Знакомо. Я понимаю, что это такое. Но у меня есть театр. Есть телефон. Есть телевизор. Есть мой фонд. Есть ученики. Я все время что-нибудь делаю. У меня интересная жизнь. Мне интересно жить. У меня есть еще желания. И у меня что-то получается.

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

БЫСТРИЦКАЯ Элина, актриса.

Родилась в 1928 году в Киеве. Окончила Киевский театральный институт. Работала в Вильнюсском драматическом театре. Была принята в труппу Малого театра.

Легендарная Аксинья в фильме «Тихий Дон». Снималась также в картинах «Неоконченная повесть», «Добровольцы», «Все остается людям», «Дачники» и др.

Народная артистка СССР.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.