Предисловие

Предисловие

История России… Великая и сложная панорама судеб страны на протяжении столетий. Она наполнена множеством разнообразных событий и бесчисленным количеством персонажей, полна настоящего пафоса и глубокого драматизма. Сегодня очевидно, какой большой интерес к прошлому наблюдается в нашем обществе. Это нельзя считать случайным. Понять настоящее до конца нельзя без учета прошедшего, которое незримо многое определяет в дне нынешнем. По своей органической, глубинной сути история неделима. Оценка ее не может быть однозначной; она не может быть ни «хорошей», ни «плохой»; ее нельзя ни «обелить», ни «очернить». Прошлое нельзя рассматривать и в сослагательном наклонении. Что было — то было. Было же всякое: и величие побед, и горечь поражений; удивительные подвиги, примеры бескорыстия и самопожертвования — рядом с трусостью, эгоизмом и бездушием; роскошь и изобилие, с одной стороны, нищета и бесправие — с другой. Последние годы довольно часто раздаются голоса о «кризисе истории».

Думается, что подобные утверждения не совсем точны. Уместней говорить не о действительной истории, а о крушении тех мифологем, которые создавались как профессиональными историками, так и многими другими на протяжении довольно длительного времени. В угоду сиюминутным интересам «текущего момента» события часто произвольно препарировались, из событийного контекста выхватывались отдельные исторические факты и эпизоды, которые затем свободно «интерпретировались» в соответствии с ходульными идеологическими схемами. Такой подход был характерен не только для истории советского общества, но в значительной степени и для дооктябрьского периода.

Большую роль в изменении сложившегося положения, в придании истории истинного колорита и своеобразия играет широкая публикаторская деятельность, развернувшаяся в нашей стране в последние годы. Достоянием читательских кругов становятся многие свидетельства минувшего, как никогда не публиковавшиеся в СССР, так и появившиеся давно и относящиеся к разряду книжных раритетов. В это число входит и дневник Александры Викторовны Богданович, вышедший небольшим тиражом в 1924 г. в издательстве Френкель и сохранившийся лишь в некоторых крупнейших библиотеках.

В центре Ленинграда, на Исаакиевской площади стоит импозантный трехэтажный особняк, построенный еще в 60-е годы XVIII века для Л. А. Нарышкина (дом № 9, архитектор А. Ринальди). В 20- 40-е годы прошлого века дом принадлежал поэту И. П. Мятлеву, а затем его владельцем стал Евгений Васильевич Богданович (1829–1914). Это была заметная фигура в иерархическом ареопаге самодержавия: генерал от инфантерии, член совета министра внутренних дел. С конца XIX века он состоял старостой Исаакиевского собора, был почетным членом правления «Исаакиевского братства» и издавал различные брошюры ультра-патриотического содержания. Он был женат на дочери егермейстера В. Н. Бутовского — Александре Викторовне, перу которой и принадлежит предлагаемое вниманию читателей сочинение.

Перед нами интересный по содержанию и форме источник, в известной степени отражающий умонастроения и взгляды всего петербургского «бомонда» на переломном рубеже российской истории — в период кризисов, войн и революций. Волею событий достоянием общественности стал документ, который тщательно скрывался от посторонних. Залогом искренности автора служит сам характер материала — личные записи, не предназначавшиеся для опубликования. Это выгодно отличает такие свидетельства от тех, которые можно, например, почерпнуть в мемуарах, где последующие события и представления часто ретушируют ушедшую действительность. Делавшиеся на протяжении нескольких десятилетий приватные дневниковые заметки петербургской аристократки дают яркую панораму высших слоев российского общества, державших в своих руках основные рычаги государственного управления и потерпевших в конечном итоге историческое поражение.

Многие аспекты драмы старой России, завершившейся крахом монархии, становятся ясней и понятней, когда удается заглянуть за кулисы власти с помощью автора дневника.

Конечно, изучать историю по данной книге нельзя, но она позволяет расширить знания о многих событиях и увидеть мир глазами тех, кто искренне хотел сохранить старый уклад российской жизни, где было тепло, сытно и уютно меньшинству и где подавляющее большинство населения влачило жалкое, нищенское и бесправное существование. Сегодня очевидно, что попытки спасти разлагавшийся самодержавный режим были бесперспективны. Масштабы социальных противоречий были столь велики и остры, что делали революционный взрыв неизбежным. Приближение его чувствовали и многие современники, в том числе и из кругов придворно-сановных сфер, к которым принадлежали супруги Богданович. Будучи рьяными монархистами, приверженцами «партии порядка», они не хотели никаких серьезных реформ, видя в них угрозу традиционному и «священному» принципу самодержавной власти, которая одна должна была решать все внутренние и внешнеполитические проблемы. В силу своих убеждений истоки политических и социальных конфликтов они видели не в глубинных реальностях российской жизни, а в ошибках и просчетах отдельных должностных лиц, заговорах «анархистов и социалистов», неблагоприятном стечении обстоятельств и прочее.

^{Особняк Богдановичей на Исакиевской площади в Петербурге. В настоящее время в этом здании располагается Ленинградский строительный комитет. Фото А. Варфоломеева. 1989 г.}

На страницах дневника нашли отражение многие важнейшие события отечественной истории конца XIX — начала XX в.: движение народовольцев, убийство Александра II, смерть Александра III и воцарение Николая II, «Ходынка», рабочие и крестьянские выступления, русско-японская война, «кровавое воскресенье», революция 1905–1907 гг., убийство П. А. Столыпина и многое другое. Записи Александры Викторовны интересны и тем, что позволяют увидеть «скрытые черты» влиятельнейших деятелей царской России, их борьбу за теплые и доходные местечки, методы достижения своих целей. Не обходят стороной дневниковые записи и самого царя, и его ближайшее окружение. Читатель найдет в книге немало свидетельств корысти, недальновидности, презрения ко всем и вся многих из тех, кто по праву рождения окружал «государя-императора» и часто обладал огромным влиянием и бесконтрольной властью.

В 1896 г. Александра Викторовна переписала в дневник четверостишие:

На Руси — увы, —

Злые две напасти:

На низу — Власть Тьмы,

А вверху — тьма власти.

С автором этого стихотворения В. А. Гиляровским нельзя не согласиться.

Владельцы нарышкинского особняка многое и многих знали. Они были хозяевами одного из известнейших петербургских салонов. Длительное отсутствие в стране политических свобод, политических партий, независимой прессы, жесткая и мелочная регламентация всех форм общественной деятельности — все это способствовало тому, что роль неофициальных собраний и вообще закулисной деятельности была невероятно велика. На вершине социальной иерархической пирамиды России восседал монарх, а у подножия трона концентрировались группы разнообразных лиц, из числа тех, кто хотел сыграть свою «историческую партию», сделать служебную карьеру, нажить состояние, покрасоваться чинами и властью, удовлетворить свои амбиции и честолюбие. Эти придворные круги во многом определяли курс государственной политики. Симпатии самодержавной власти менялись, вчерашние всесильные временщики уходили со сцены, на смену им спешили другие, стремившиеся использовать для возвышения и благоприятный случай, и «тайные рычаги» светского Петербурга. В системе сложных закулисных ходов большую роль играли столичные салоны, во многих из которых делалась и политика и политики. Чем дряхлей становился режим, тем большую силу набирали эти незримые центры власти.

^{Парадная лестница особняка. Фото А. Варфоломеева. 1989 г.}

Здесь формулировались программы действий, создавались и дискредитировались репутации, концентрировалась конфиденциальная информация, способствовавшая возвышению одних и низвержению других. Если в конце XVIII — начале XIX в. дом на Исаакиевской площади видел Д. Дидро, Ж. де Сталь, А. Шлегеля, А. С. Пушкина, П. А. Вяземского и других выдающихся людей, то во времена трех последних самодержцев, как правило, политические симпатии хозяев определяли и круг посетителей. Перед читателем пройдет целая галерея социально-политических типов сановно-бюрократической России и тех, кто хоть и не управлял, но в силу различных обстоятельств стоял близко к «правящим сферам». Здесь бывали министры, влиятельные чиновники столичных ведомств, военные и полицейские чины, церковные иерархи, дамы петербургского света (и «полусвета»), известные столичные журналисты, корреспонденты иностранных газет, крупные финансовые дельцы, общественные деятели, непременно с «патриотической», т. е. черносотенной, репутацией и т. д. В салоне Александры Викторовны обсуждались политические события, оценивалась деятельность отдельных должностных лиц, намечалась линия поведения в том или ином конкретном случае, т. е. формировалось то, что условно можно назвать светским «общественным мнением». Одно перечисление имен знакомых Богдановичей много говорит любому, кто хоть сколько-нибудь знаком с историей России периода заката империи. Назовем лишь некоторых: С. Ю. Витте (министр финансов, председатель Совета министров), Н. М. Баранов (петербургский градоначальник, архангельский и нижегородский губернатор), П. С. Ванновский (военный министр и министр народного просвещения), П. Н. Дурново (директор Департамента полиции, министр внутренних дел), Н. В. Клейгельс (варшавский генерал-губернатор, петербургский градоначальник), А. Н. Куломзин (управляющий делами Комитета министров), П. И. Рачковский (шеф заграничной агентуры Департамента полиции), В. К. Плеве (директор Департамента полиции, министр внутренних дел, шеф жандармов), В. А. Сухомлинов (начальник Генерального штаба, военный министр), петербургский митрополит Антоний, издатель влиятельной газеты «Новое время» А. С. Суворин, редактор-издатель «Санкт-Петербургских ведомостей» Э. Э. Ухтомский, сотрудник, а затем редактор «Московских новостей» В. А. Грингмут, священник Г. А. Гапон, лидеры черносотенцев В. М. Пуришкевич, А. И. Дубровин, Н. Е. Марков и многие другие.

Сведения об альковных тайнах и скандалах в семье Романовых приносили служащие дворцового ведомства. Впечатления от этих встреч и разговоров Александра Викторовна заносила в дневник. Она не просто фиксировала факты, слухи и сплетни, но и высказывала собственные суждения; ее обуревали различные чувства: от умиления и восхищения до страха и отчаяния. К ней часто поступали совершенно конфиденциальные данные, известные лишь узкому кругу лиц, и кружок Богдановичей пользовался этим в определенных политических целях. Степень влияния находилась в прямой зависимости от степени информированности, и это правило светской игры хорошо усвоили хозяева дома на Исаакиевской. Для российского иерархического общества сам круг общения являлся одним из важнейших показателей социальной значимости того или иного лица. Это часто было важнее, чем просто богатство, древность рода или даже родовой титул. Подобный нюанс социальной психологии следует учитывать при уяснении интереса Богдановичей к власть имущим и тягу чиновно-политических фигур к их салону.

Повышенное внимание к жизни правительственных «сфер» не было для Богдановичей связано напрямую с какой-либо узко-материальной корыстью. Их поддержка одних фигур и неприятие других обуславливалась в первую очередь политическими взглядами, социальным мировоззрением, обеспокоенностью за судьбу «исконной России», где, по их представлению, должен был править умный, справедливый монарх, окруженный честными и дальновидными деятелями, а трудолюбивый «народ-богоносец» с любовью в сердце к своему царю — мирно работать и доблестно сражаться — и тогда в обществе будут царить мир, спокойствие, изобилие и порядок. Подобные идиллические видения, усиленно пропагандируемые в листках и брошюрах «кафедры Исаакиевского собора», возглавлявшейся генералом Е. В. Богдановичем, отражали желаемое, которое не было не только действительным, но не могло стать и возможным. Столкновение мифологизированного сознания с живым и противоречивым миром всегда в истории было драматичным для тех, кто подменял реальности представлениями о них. Иллюзиями можно себя тешить, но на них нельзя строить политику. В полной мере это относится к тем кругам российского общества, которые в 1917 г. стали «бывшими». При обращении к любому историческому свидетельству необходимо представлять степень достоверности заключенной в нем информации. Выяснение этого в каждом конкретном случае — сложная научная проблема, требующая специального рассмотрения. Ограничимся только несколькими замечаниями. Суждения и умозаключения Александры Викторовны достаточно наглядно и ярко рисуют взгляды консервативных кругов общества. Однако конкретные сведения, приводимые автором, требуют критического к себе отношения. Многие из них, основанные на слухах, не были историческими фактами как таковыми, а являлись лишь преломленным в сознании отражением действительных или мнимых событий. Чего стоит, например, утверждение о том, что в инспирировании беспорядков принимал участие один из членов императорской фамилии (запись от 12 февраля 1879 г.), или о том, что С. Ю. Витте— «темная личность», «аферист», «взяточник» (20 февраля 1892 г.).(об оценке личности Витте см. дополнительные мат. к воспоминаниям Витте на нашей стр.; ldn-knigi) Подобные домыслы никакого отношения к действительности не имели. Или вот, например, запись 27 марта 1891 г.: «Рассказывают, что вел. кн. Михаил Михайлович женился на дочери Нассауской, т. е. дочери Тани Дуббельт (Пушкиной). Женился, не спросясь государя, поэтому вычеркнут из списка русских офицеров». Здесь все верно, кроме… кроме того, что у А. С. Пушкина не было дочери Татьяны, а была дочь Наталья, которая состояла в браке с сыном шефа Корпуса жандармов пушкинской поры М. Л. Дуббельтом. Ее дочь от второго брака с герцогом Нассауским, внучка А. С. Пушкина, и стала женой внука Николая I. Различного рода неточности часто встречаются в книге. Об этом надо помнить и все принимать безоговорочно на веру не следует. Значительная часть дневника посвящена различным сторонам жизни и деятельности «правящих сфер». Это, пожалуй, центральная тема, занимавшая Александру Викторовну. В ней можно выделить несколько сюжетных линий: перемещения и назначения должностных лиц, черты их характера, методы управления; ближайшее царское окружение и, наконец, сам монарх и все, что связано с его государственной деятельностью и интимной жизнью. Эти темы тесно переплетены, что отражало истинное положение дел в российских «коридорах власти».

Часто появление нового влиятельного сановника, другие политические акции были лишь следствием прихотей не ограниченного законом и безотчетного в своих действиях царя. Это отличало и Александра II, и его сына Александра III, и последнего российского императора Николая II. Самодержцы так и не смогли понять, что России требовались глубокие социально-экономические реформы, без осуществления которых превращение страны в мощное, динамичное и органически развивающееся государство было невозможно. Для движения вперед требовались не паллиативные меры, а кардинальные преобразования. Однако старая власть, в силу своей исторической природы, была не способна их осуществить. Влияние привычек, традиций, амбиции и привилегий было столь велико, что часто сводило на нет даже те куцые преобразования, которые верховная власть пыталась претворить в жизнь. Люди прошлого не могли строить будущее. Отзвуки драматических коллизий «добрых» намерений с реальной действительностью нашли свое отражение на страницах дневника. С пристальным вниманием в салоне Богдановичей ловили все известия о перемещениях на высших ступенях чиновной лестницы, пытались увидеть в таких изменениях повороты государственного курса, предугадать будущее страны. Трудно назвать сколько-нибудь заметную фигуру на «сановном Олимпе», которая оставалась бы вне поля зрения Александры Викторовны. Оценивались они в категориях «хороший-плохой», что часто соответствовало понятиям «наш — не наш». Так как автор вела свои заметки более тридцати лет, то характеристики отдельных лиц менялись. Те, которым когда-то выставлялись лишь «плохие баллы», со временем начинали вызывать симпатии и — наоборот. Увидев первый раз С. Ю. Витте за столом в своей гостиной после его назначения директором Департамента железнодорожных дел, Александра Викторовна записала, что он «скорее похож на купца, чем на чиновника» (15 сентября 1889 г.). Однако впоследствии не могла не признать, «что он умен и хитер» (11 мая 1905 г.).

Примечательна в этой связи эволюция отношения Александры Викторовны к «патриотическим» союзам правого толка, возникшим в период революции 1905–1907 гг. в ответ на усиление радикальных и либеральных настроений в обществе. Консервативным воззрениям Богдановичей импонировали цели таких организаций, как «Союз русского народа» и «Союз Михаила Архангела», провозгласивших борьбу за сохранение в неприкосновенности исторических основ самодержавия, рьяно выступавших против всяких политических реформ и подвергавших постоянным нападкам не только левых, но и таких министров-реформаторов, как С. Ю. Витте и П. А. Столыпин. Лидеров крайне правых (А. И. Дубровина, Н. Е. Маркова, В. М. Пуришкевича, В. А. Грингмута и др.) сначала охотно принимали в салоне на Исаакиевской. Однако довольно скоро автор дневника пришла к выводу, что для убежденных черносотенцев корысть и личные амбиции выше политических убеждений, что в большинстве своем эти деятели неспособны делать «политику чистыми руками». Говоря о крупнейшей организации правого толка, «Союзе русского народа», она записала в 1908 г.: «Какие там все сомнительные грязные личности» (8 марта) и назвала это объединение «клоакой» (6 марта). Никаких симпатий к подобным союзам и их деятелям уже больше не питала.

В отдельных случаях симпатии и антипатии имели устойчивый характер. Скажем, грозный обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев ни разу не удостоился благожелательного отзыва, хотя по своим убеждениям всегда относился к реакционному крылу российского политического спектра, к которому принадлежали и которому симпатизировали супруги Богданович. «Вот низкий в полном смысле человек!» — записала Александра Викторовна о нем еще в 1888 г. (5 января) и до самого конца никаких добрых слов об этом деятеле не нашла. Такие суждения диктовались не идеологическими расхождениями (здесь особых разногласий быть не могло), а лично-служебными столкновениями между всесильным обер-прокурором и генералом Богдановичем, подвизавшимся на ниве «духовного ведомства», а автор заметок, естественно, держала сторону мужа.

Хозяйку салона занимали сведения и о фактах хищений, казнокрадства, взятках и многих других неблаговидных формах деятельности высших чиновных сфер, что стало там вполне обыденным явлением. Информации подобного рода было более чем достаточно. Конечно, делали гешефты и брали взятки далеко не все представители высшей администрации. Об этом следует сказать со всей определенностью. Однако для многих такая «деятельность» была в порядке вещей. Различные формы обогащения на руководящих постах провоцировались в значительной степени произволом, царившим в обществе. Людей, оказавшихся волею случая у кормила власти, часто отличала психология временщиков, будущее которых предсказать было невозможно. Отсюда — желание урвать «кусок пирога» сегодня, воспользоваться случаем для создания собственного материального благополучия. Отсутствие демократических институтов власти, свободной от цензурного гнета прессы и т. д. делали отдельного чиновника, какой бы пост он ни занимал, целиком зависимым лишь от вышестоящего начальства, которое требовалось «неукоснительно почитать» и образ действий которого служил примером для подражания. Метастазы коррупции всегда скрываются за фасадом любой авторитарной власти. И Россия в этом случае не была ни исключением из правила, ни каким-либо уникальным явлением. Записки Александры Викторовны высвечивают в этой связи одну очень интересную тему: о взаимоотношении неписаного дворянского кодекса чести (высшее чиновничество в подавляющем большинстве пополнялось представителями «благородного сословия») и часто беззастенчивым взяточничеством и казнокрадством должностных лиц. Здесь отчетливо проступают черты двойной морали, которая неизбежно вела к нравственной деградации высших слоев общества. Скажем, не вернуть карточный долг однозначно считалось позором, такой поступок имел следствием своего рода социальный остракизм, которому подвергался провинившийся.

В то же время, пользуясь своим положением, «провернуть дельце» и положить а карман кругленькую сумму, хотя и не одобрялось, но и не закрывало перед такими комбинаторами двери аристократических гостиных. В дневнике неоднократно встречаются возмущенные восклицания по поводу неблаговидных поступков деятелей бюрократического синклита. Перечисляя факты хищений и злоупотреблений во время кампании по борьбе с голодом в 1891 г., Александра Викторовна замечает: «Все стараются взять побольше барыша, и все за счет голодающих» (31 августа); «везде злоупотребления» (20 ноября) и т. д. Подобные сведения заставляли сделать неутешительный вывод о том, что «совесть у теперешних лиц, у власти стоящих, очень эластична и они входят с ней в соглашение» (9 ноября 1891 г.). «Выплеснув» на страницы заветной тетради очередную порцию возмущения, Александра Викторовна, однако, отнюдь не стремилась оградить себя от общения с конкретными носителями этого зла. Многих махинаторов, которые завтракали, обедали, вели содержательные разговоры о судьбах России, клеймили одних и хвалили других, видели стены дома Богдановичей. Часто бывал, например, свой человек, «милейший остроум», директор горного департамента Министерства государственных имуществ К. А. Скальковский. Этот эстет, меломан, балетоман и литератор брал взятки почти открыто, брал часто и, что называется, «по крупному», о чем были хорошо осведомлены в петербургском свете. Однако скандальный деятель ни разу не удостоился недоброжелательного отзыва в дневнике, что подчеркивает «избирательный» характер авторских критических инвектив. Да и зачем было стесняться отдельным сановникам, когда в ближайшем царском окружении и в самой императорской семье происходили «невозможные вещи». Здесь Александру Викторовну интересовало все, но первые годы она некоторые сведения боится даже фиксировать на бумаге. После визита к ней приближенного к Александру II генерала С. Е. Кушелева она заметила: «Рассказывал про интимную жизнь царя. Об этом нельзя писать, никто не знает, что может случиться, могут украсть и этот бесцветный дневник» (13 декабря 1880 г.). С годами Александра Викторовна осмелела и стала довольно часто и подробно излагать слухи и факты из придворной жизни. Здесь и данные о великих князьях, их привычках и образе жизни. Все они, по ее мнению, «более или менее развратны» (26 октября 1888 г.). В дневник заносилась различная информация и о семье Александра III, императрице Марии Федоровне и об их детях. Примечательны записи обилием сообщений о закулисной жизни последнего царя Николая II и его жены — Александры Федоровны. Вычленив только этот блок информации, можно составить известное представление о непарадном облике тех, на ком оборвался императорский период отечественной истории, кто был виновен во многих кровавых и жестоких событиях, происходивших в нашей стране, и кто сам стал жертвой насилия.

Здесь уместно сделать небольшое отступление. В последнее время нельзя не заметить в некоторых публикациях и публичных выступлениях тенденцию исторически реабилитировать последних Романовых, создать некий сусально-мученический портрет царя и его семьи. В данном случае нет возможности высказать сколько-нибудь аргументированные суждения по этому поводу. Заметим лишь, что личная судьба и дела Николая II — большая, сложная и чрезвычайно важная тема, которая в нашей стране не стала еще предметом специальных углубленных исследований. Трагический екатеринбургский финал царской семьи не должен заслонять всего того, что ему предшествовало. Нужны взвешенные и объективные оценки, основанные не на эмоциях и случайных впечатлениях, а на совокупности разнородных документов. Здесь очень важно учитывать и взгляды «профессиональных монархистов», к числу которых относилась А. В. Богданович.

В доме на Исаакиевской к Николаю II не питали того уважения и пиетета, которые вызывали его отец и дед. Дело было не в переоценке монархических иллюзий, а в том, что поведение и характер нового самодержца мало соответствовали представлениям о верховном правителе, которых придерживались супруги Богданович. Еще когда Николай был только наследником, хозяйка салона записывала, что он «развивается физически, но не умственно» (6 ноября 1889 г.), что во время посещения Японии он и его свита бывали «в злачных» местах и «много пили» (4 июля 1891 г.), что он «ведет очень несерьезную жизнь», «увлечен танцовщицей Кшесинской» и «не хочет царствовать» (21 февраля, 31 мая, 22 сентября 1893 г.), что он «упрям и никаких советов не терпит» (18 апреля 1894 г.) и т. д.

Подобные суждения, звучавшие из уст различных знакомых, создавали образ человека, малопригодного для выполнения «великой миссии правления». Настороженное отношение сохранилось и после того, как Николай стал самодержцем. Описывая поведение царя через три с лишним года после воцарения, Александра Викторовна заметила, что он «еще молод» (22 февраля 1898 г.). Однако в особняке на Исаакиевской не просто наблюдали, но иногда пытались и воздействовать на монарха, причем не только через должностных лиц, но и иным, типично закулисным путем. Вот, например, примечательное свидетельство, относящееся к 1901 г. Генерал пригласил к себе частого гостя дома, Н. А. Радцига, камердинера Николая II, который получил задание «направить там (т. е. во дворце. — А. Б.) дело, чтобы царь не так часто увлекался охотой, куда почти ежедневно он ездит». «Время теперь тяжелое, надо делом заниматься», — заключила Александра Викторовна (20 декабря).

Однако время лучшим для монархистов не становилось. В 1904 г. началась русско-японская война, в которой царизм потерпел серию позорных военных поражений, а в 1905 г. разразилась первая российская революция. Цензовая Россия металась в поисках политических решений. Надежды возлагались то на очередного сановника, то на «прозрение» верховной власти, которая чем дальше, тем больше самоизолировалась от общества и острых государственных проблем. В придворных кругах, напуганных и сбитых с толку ходом событий, которые им все труднее удавалось понимать и предвидеть, распространялась вера во всякие чудеса, увлечение мистицизмом сделалось повальным. В замкнутом мире дворцовых покоев стали появляться фигуры гадалок и прорицателей, обещавших избавление от смут, суливших мир и благополучие в скором будущем. Фиксируя подобные явления, Александра Викторовна считала их недопустимыми. Вот запись от 25 октября 1906 г.: «Говорили сегодня, что первую роль у царя и царицы играет Настасья Николаевна Лейхтенбергская, которая разводится с мужем и выходит замуж за вел. кн. Николая Николаевича. Эта Настасья Николаевна, говорят, воплотила в себе медиума Филиппа (шарлатан-гипнотизер из Лиона, одно время «вразумлявший» царскую чету. — А. Б.), что он в нее вселился, и она предсказывает, что теперь все будет спокойно… Царь и царица верят каждому слову этой Настасьи ради предсказываемого ею полного спокойствия, оба они обретаются в ожидании этого полного спокойствия и потому веселы и беспечны». Восклицанием «это ужасно!» заканчивает Александра Викторовна свое изложение.

Скоро всех гадалок и ясновидящих затмит при дворе мрачная фигура Г. Е. Распутина, этого истинного проклятия последних Романовых. Он появился как один из многих, но время и место сделали его единственным и уникальным феноменом, высветившим пороки агонизировавшей монархии. Ее крах супругам Богданович увидеть не удалось, они умерли до наступления драматического финала (в 1914 г.), но приближение развязки чувствовали, что и отразили дневниковые записи. Убежденная монархистка иногда просто криком кричит о безобразном калейдоскопе событий, разворачивавшемся на верхних этажах государственной власти с появлением там «нашего друга», как называли Распутина в своей конфиденциальной переписке царь и царица. Впервые «тревожную весть» в салон на Исаакиевскую принес уже упоминавшийся Н. А. Радциг в ноябре 1908 г., сообщивший, что ближайшая к императрице фрейлина и ее конфидентка А. А. Вырубова дружит с «каким-то мужиком», у которого «звериные глаза, самая противная, нахальная наружность». Однако «самое печальное» состояло в том, что он бывал у Вырубовой в присутствии царицы, хотя «пока во дворец не показывался» (8 ноября). Но уже в 1910 г. Александра Викторовна с возмущением констатировала, что Распутина «допускают во всякое время во дворец». Описав некоторые деяния «старца», она завершила: «И это творится в XX веке! Прямо ужас!» (20 марта).

Записи последнего, 1912 г. в большинстве своем пронизаны «распутинской» темой. Так, например, 18 февраля 1912 г. Александра Викторовна признала, что, прожив долгую жизнь, десятилетиями вращаясь в петербургском свете, ей «более позорного времени не приходилось переживать. Управляет теперь Россией не царь, а проходимец Распутин» и «в данное время всякое уважение к царю пропало». От крушения монархических иллюзий до краха монархии оставалось совсем немного времени. Уже после смерти жены, в начале 1914 г., генерал Богданович послал Николаю II откровенное письмо, в котором умолял его удалить Распутина от престола, но все было тщетно. Эпилог царизма неумолимо приближался. Этим объясняется то пристальное внимание и обеспокоенность, а затем и отчаяние, которое сквозит в многочисленных записях Александры Викторовны о революционных выступлениях. Уже в феврале 1879 г., говоря о народническом терроре, она с возмущением восклицала:

«И как до сих пор не найти нити, откуда это исходит?» Автор без устали отстаивает мысль, что твердая власть, хорошая работа полиции и жестокие наказания, применяемые к «нигилистам» и «социалистам», смогут покончить «со всем этим злом». Она забывает о милосердии, когда говорит о народовольцах, осуществивших убийство Александра II 1 марта 1881 г. Ей мало того, что они приговорены к смертной казни и должны подняться на эшафот. «Дама из общества» ратует за применение к ним перед казнью пыток, тут же добавляя: «Я не злая, но это необходимо для общей безопасности, для общего спокойствия» (29 марта 1891 г.). В 1901 г., обсуждая с управляющим Комитета министров А. Н. Куломзиным студенческие волнения, она высказалась за применение нагайки при разгоне студенческих сходок, как особо оскорбительной для студенчества меры насилия.

Аргументация здесь достаточно проста: «Их же поведение внушает нам презрение, поэтому и меры, к ним применяемые, должны быть тоже презренные» (23 декабря). Между тем одна из глубинных причин социального брожения как раз и заключалась в законодательно охраняемом и несправедливом делении общества на «них» и на «мы», но человек, впитавший в себя предрассудки сословно-ранжированного общества, этого не замечает. Ей кажется такой порядок естественным и справедливым.

Иногда у А. В. Богданович появлялись мысли о том, что для подавления революционных выступлений одного правительственного насилия недостаточно. По мере расширения освободительного движения, приобретавшего характер массовых народных протестов. Александра, Викторовна стала высказывать мысли, которые ранее ей были несвойственны. Говоря о стачках в Петербурге, заметила:

«Рабочие, может, и правы в своих требованиях, так как изнурены работою от 6 часов утра до 8 часов вечера» (2 июня 1896 г.). Или вот еще. Размышляя о роскоши придворной жизни, записала: «Живя в такой роскоши, может ли царь и семья его понимать бедность, соболезновать ей?» (28 августа 1911 г.) Конечно, такие краткосрочные «прозрения» убеждений не меняли, но постоянно рождали мысли о «неумном» государственном управлении. Большое место в книге уделено крупнейшему общественно-политическому событию отечественной истории начала XX века: российской революции 1905–1907 гг. Александра Викторовна описала и прокомментировала многие ее вехи, начиная с «кровавого воскресенья», 9 января 1905 г., и вплоть до третьеиюньского переворота 1907 г. Она выступает здесь и как очевидец (ряд эпизодов разворачивался на ее глазах), и как человек, хорошо информированный о различных сторонах деятельности правительства в столь критический период. Растерянность и отчаяние высших слоев общества, паралич власти, неспособность ее принимать необходимые для страны решения — эти исторические реальности зафиксированы хозяйкой дома на Исаакиевской. Записи содержат массу конкретных данных о забастовках, манифестациях, покушениях на сановников, карательных акциях, о собраниях либеральных деятелей и т. п. сведений, в совокупности дающих яркую панораму общественных страстей, сотрясавших Россию в эти годы. Революция вынудила царизм пойти на уступки. В царском Манифесте 17 октября 1905 г. «Об усовершенствовании государственного порядка» содержались обещания «даровать народу» основы гражданских свобод: неприкосновенность личности и жилища, свободу совести, слова, собраний и союзов; привлечь к выборам в Государственную думу все слои населения, признать ее законодательным органом, без одобрения которого никакой закон не мог вступить в силу. По сути дела, самодержавие заявляло о самоликвидации, но не спешило претворить в жизнь эти декларации. Революция изменила систему, но изменения касались главным образом ее внешнего облика, а не органической природы. Когда революционная волна пошла на спад, правящим кругам удалось свести на нет многие из революционных завоеваний.

Автор дневника не одобряла действия властей, уступивших некоторые свои прерогативы «безответственной толпе». Политику же «твердой руки» она, как всегда, искренне приветствовала. Однако жить по-старому уже было невозможно — это чувствовали и правящие слои общества. Необходимы были изменения. Власть имущие оказались перед неразрешимой проблемой: как реформировать режим, ничего не меняя по существу. В состоянии антиреволюционного ослепления правоконсервативные круги упустили и свой последний реформистский исторический шанс — политику реконструкции социальных институтов и экономических структур, предложенную министром внутренних дел и премьером П. А. Столыпиным. Провозглашенная им умеренная программа, направленная на упрочение в перспективе основ монархической системы, была атакована не только левыми. Против нее единым фронтом выступили и влиятельные правые силы, добившиеся постепенного выхолащивания ее сути. Подойдя в 1905 г., по словам Д. Мережковского, «к краю и заглянув в бездну», сановно-аристократическая Россия ужаснулась, но ничего не поняла. Своеобразный «коллапс» воли и инициативы ее наглядно отражен в записях А. В. Богданович, не перестававшей считать, что перестановки в правящем аппарате могут изменить положение. Заметки Александры Викторовны интересны и еще в одном отношении. В них неоднократно упоминаются некоторые выдающиеся представители русской культуры. Упоминаний о них сравнительно немного, но они помогают увидеть и отношение «правящих сфер» к удивительным отечественным талантам и некоторые бытовые и социальные подробности жизни таких людей, как Ф. М. Достоевский и Л. Н. Толстой. Вот запись от 29 января 1881 г.: «Пришел Комаров, пришел от покойного Достоевского, говорит, что семья в нищете. Мною были высказана мысль, не попросить ли митрополита похоронить Достоевского безвозмездно в Александро-Невской лавре. Комаров схватился за эту мысль, и меня Е. В. (муж. — А. Б.) и он попросили съездить к владыке попросить у него разрешения. Митрополит встретил очень холодно это ходатайство, устранил себя от этого, сказав, что Достоевский просто романист, что ничего серьезного не написал». В дневнике еще несколько раз упоминается имя Ф. М. Достоевского: приведен рассказ очевидца о встрече с ним на каторге, цитируются некоторые его письма, в которых говорится о романах «Бесы» и «Братья Карамазовы», о прототипах главных героев.

Несравненно больше сведений можно найти в дневниковых записях о Л. Н. Толстом. Этому способствовало несколько причин: личное знакомство Александры Викторовны с членами семьи писателя и некоторыми другими родственниками и, конечно же, общественная позиция Л. Н. Толстого, вызывавшая возмущение и осуждение в официальных кругах, в первую очередь церковных, к которым близко стоял генерал Богданович. Впервые имя великого писателя упоминается 17 февраля 1880 г., и из текста можно заключить, что в Петербурге достаточно были наслышаны о его «еретических» мыслях и «классических бреднях». Автор дневника неплохо была информирована о семейном укладе и различных фактах биографии, об умонастроениях и поступках писателя. Этому способствовало и то, что лето Богдановичи часто проводили в своем имении в Тульской губернии, в непосредственной близости от Ясной Поляны и имения его брата С. Н. Толстого, с семьей которого они были близко знакомы.

Различные оценки и зарисовки можно увидеть в дневнике. «Сегодня приезжали, — записала 26 июня 1890 г. Александра Викторовна, — все Толстые, и пироговские (семья С. Н. Толстого.—А. Б.), и из Ясной Поляны. Мария Львовна тоже была. Она серьезнее своей сестры Татьяны, очень нехороша собой, но у нее доброе честное лицо, которое к ней сразу располагает. Она имеет большое влияние на всех своих кузин, так как это любимая дочь своего отца. который у этой молодежи считается божеством». Через несколько дней продолжала: «Были у нас Толстые. Говорят, что Л. Толстой в последнее время много пишет. Разбор своей повести преосвященным Никанором он громко читал за столом в Ясной Поляне, и чтение вызвало у него громкий смех. Видно по всему, что это — человек неверующий, но он, видимо, имеет огромное влияние на молодежь» и т. д.

Перо Александры Викторовны засвидетельствовало целый ряд эпизодов жизни Льва Николаевича, которые сами по себе чрезвычайно интересны. Естественно, что в силу своих убеждений автор не питала никаких симпатий к гражданской позиции Л. Н. Толстого, страстно и открыто осуждавшего насилие и произвол, царившие в России. В 1892 г. Александра Викторовна заметила: «Вообще видно, что с Толстым очень церемонятся» (16 февраля). Уже после отлучения писателя от церкви повторила свою мысль в 1901 г.: «Правительство в отношении Л. Толстого действует прямо непоследовательно» (12 июня). Сначала она воспринимала Л. Н. Толстого как чудака, эксцентрика, а затем стала видеть в нем богохульника, разрушителя «устоев и основ» столь милой сердцу Александры Викторовны дворянско-чиновно-черносотенной России. Выпады против него встречаются на страницах дневника и после смерти писателя, который (о ужас!) умер без покаяния и был похоронен без церковных обрядов.

* * *

Отголоски разнообразных событий, страницы многих человеческих судеб проходят перед читателем дневника А. В. Богданович, непроизвольно ставшей одним из историографов и своего времени, и своего окружения. Применительно к концу XIX — началу XX в. подобных свидетельств, искренне отразивших взгляды и суждения господствовавших социальных сил, опубликовано пока чрезвычайно мало. Калейдоскоп событий и имен буквально обрушивается на читателя со страниц этого сочинения. Однако для восприятия приводимой неоднородной информации не требуется профессиональной подготовки и специальных знаний. Каждому, кому интересна история страны, кто хочет понять предреволюционный период в его многообразной противоречивости, уловить ощущения и настроения времени, следует прочитать эту книгу, в которой много примечательного. Конечно, понять авторскую позицию — не значит принять ее. Мир из окон нарышкинского особняка выглядел иначе, чем тот, который видели многие другие, стремившиеся преобразовать его. Человеческому сознанию часто бывает свойственно модернизировать прошлое, смотреть на него свысока, считать, что тогда все было достаточно просто и ясно. Вряд ли такой подход к истории уместен. Конечно же вооруженный историческим знанием последующего, читатель не сможет не заметить и узость общественных взглядов автора дневника, и достаточную примитивность и консерватизм многих оценок и политических рецептов, раскрывающих историческую обреченность системы, исповедовавшей подобные «ценности».

Для однозначного неприятия их надо было родиться в другую историческую эпоху, в иных социальных условиях, получить соответствующее воспитание и образование, сформировавшие качественно отличную социальную психологию. Подняться над временем и увидеть контуры будущего — всегда удел лишь немногих. Судить о прошлом значительно легче. Здесь многое уже известно. Однако любой серьезный вывод должен базироваться на знаниях многих фактов и явлений, знакомство с которыми позволяет услышать действительный «шум времени». И помощь в этом окажет читателю предлагаемая книга.

А. Боханов

Данный текст является ознакомительным фрагментом.