Последний долг
Последний долг
После кончины Пушкина для Натальи Николаевны наступили не менее тяжелые дни, чем те, когда он умирал. Теперь она, уже вдова, должна была исполнять печальные обязанности: облачиться в траур, принимать соболезнования, отдать последний долг покойному — открыть дом для всеобщего прощания, подготовить отпевание и похороны.
С. Н. Карамзина писала брату Андрею, какой она застала Наталью Николаевну 30 января, на другой день после смерти Пушкина: «В субботу вечером я видела несчастную Натали; не могу передать тебе, какое раздирающее душу впечатление она на меня произвела: настоящий призрак, и при этом взгляд ее блуждал, а выражение лица было столь невыразимо жалкое, что на нее невозможно было смотреть без сердечной боли. Она тотчас же меня спросила: „Вы видели лицо моего мужа сразу после смерти? У него было такое безмятежное выражение, лоб его был так спокоен, а улыбка такая добрая! — не правда ли, это было выражение счастья, удовлетворенности?“ К сказанному по-французски она добавила по-русски: „Он увидел, что там хорошо“». Высказав это, она стала судорожно рыдать, вся содрогаясь.
Весть о смерти Пушкина облетела весь Петербург. После того как на другой день гроб с его телом был выставлен в передней квартиры на Мойке, туда стали идти люди всех сословий и состояний, желавшие проститься с поэтом. Приходили до десяти тысяч человек в день. Вдова укрывалась от посторонних: все окна первого этажа квартиры были плотно занавешены, а шторы спущены. С самыми же близкими, допущенными во внутренние помещения, ей, наоборот, хотелось выговориться. Им она дарит на память о покойном кое-что из его вещей: перстни, часы, трости. Так, Жуковскому достался перстень-талисман, который был подарен Пушкину графиней Е. К. Воронцовой и которому посвящены стихотворения «Талисман» и «Храни меня, мой талисман». С ним поэт отправился на Черную речку и не расставался до самой смерти, веря в его охранительную силу. Пушкин запечатывал перстнем некоторые письма. Сохранился рисунок поэта, на котором изображена кисть руки с перстнем на пальце. Жуковский снял его с руки умершего Пушкина. С этим золотым перстнем с восьмиугольным красноватым камнем Жуковский представлен на знаменитом портрете, писанном К. П. Брюлловым, а также на портрете работы Т. Ф. Гильдебрандта. В их композиции перстень играет акцентирующую роль. Сын Жуковского Павел Васильевич подарил перстень И. С. Тургеневу, который хотел передать его Л. Н. Толстому, но после смерти Тургенева Полина Виардо передала перстень музею Александровского лицея, откуда он был украден.
Жуковский, согласно воле императора, уже через три четверти часа после кончины Пушкина опечатал его кабинет своей печатью. Плетнев тотчас отправился за скульптором Гальбергом, который снял с лица поэта посмертную маску. В тот же день было произведено вскрытие тела. После этого по воле Натальи Николаевны покойного облачили не в камер-юнкерский мундир, который, она хорошо знала, ее муж не любил, а в его любимый коричневый сюртук. До властей весть об этом дошла, как только был открыт доступ к гробу. Император заметил по этому поводу: «Верно, это Тургенев или князь Вяземский присоветовали».
В этот же день в восемь часов вечера в квартире была отслужена первая панихида. Как вспоминал Тургенев, «жена рвалась в своей комнате; она иногда в тихой, безмолвной, иногда в каком-то исступлении горести». Княгиня Мещерская вспоминала: «Я все это время была каждый день у жены покойного, во-первых, потому, что мне было отрадно приносить эту дань памяти Пушкина, а во-вторых, потому что печальная судьба молодой женщины в полной мере заслуживает участия. Собственно говоря, она виновата только в чрезмерном легкомыслии, в роковой самоуверенности и беспечности, при которых она не замечала той борьбы и тех мучений, какие выносил ее муж. Она никогда не изменяла чести, но она медленно, ежеминутно терзала восприимчивую и пламенную душу Пушкина; теперь, когда несчастье открыло ей глаза, она вполне всё это чувствует, и совесть иногда страшно ее мучит. В сущности, она сделала только то, что ежедневно делают многие из наших блистательных „дам“, которых, однако ж, из-за этого принимают не хуже прежнего; но она не так искусно умела скрыть свое кокетство, и, что еще важнее, она не поняла, что ее муж был иначе создан, чем слабые и снисходительные мужья этих дам».
Отпевание поэта поначалу было назначено в Исаакиевском соборе, прихожанами которого были Пушкины, о чем и извещали разосланные пригласительные билеты:
«Наталья Николаевна Пушкина, с душевным прискорбием извещая о кончине супруга ее, Двора Е. И. В. Камер-Юнкера Александра Сергеевича Пушкина, последовавшей в 29 день сего января, покорнейше просит пожаловать к отпеванию тела в Исаакиевский собор, состоящий в Адмиралтействе, 1-го числа февраля в 11 часов пополудни».
Однако большое стечение народа, желавшего проститься с поэтом, обеспокоило власти; было отдано распоряжение об отпевании в соседней с квартирой церкви Спаса Нерукотворного Образа на Конюшенной площади под формальным предлогом, что это церковь придворная, а Пушкин был камер-юнкером. 1 февраля, в час пополуночи, гроб с телом поэта его друзья ввосьмером перенесли в Конюшенную церковь, как ее называли в городском обиходе. При выносе гроба жандармов во главе с генералом Дубельтом было чуть ли не больше, чем знакомых Пушкина, так что Наталья Николаевна, не желавшая показываться, осталась в своей комнате. Многие в день отпевания в назначенное время приходили к Адмиралтейству, в тогдашний Исаакиевский собор (строительство грандиозного храма по проекту О. Монферрана еще не было завершено).
За два скромных некролога, появившихся в эти дни, издатели получили выговоры: Греч — от графа Бенкендорфа за слова, напечатанные в «Северной пчеле»: «Россия обязана Пушкину благодарностью за 22-х летнее служение на поприще словесности», а Краевский — от министра просвещения графа Уварова за фразу в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду»: «Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался во цвете лет, в середине своего великого поприща!» Уваров возмущался: «Какое это такое поприще? Разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный муж?! Наконец, он умер без малого сорока лет! Писать стишки не значит проходить великое поприще!» На отпевание Уваров явился бледный, и все сторонились его.
Площадь перед церковью была запружена народом, но внутрь пускали только по пригласительным билетам. Отпевание было торжественное, с архимандритом и шестью священниками. Представлен был почти весь дипломатический корпус, приглашение не было послано только Геккерену. Под сводом храма торжественно и печально звучали слова: «Во блаженном успении вечный покой подаждь. Господи, усопшему рабу твоему Александру и сотвори ему вечную память». Хор трижды пропел: «Вечная память».
Первого февраля после отпевания Карамзины посетили вдову, и Софья Николаевна писала на другой день брату в Париж: «Вчера мы еще раз видели Натали, она уже была спокойнее и много говорила о муже. Через неделю она уезжает в калужское имение своего брата, где намерена провести два года. „Муж мой, — сказала она, — велел мне носить траур по нем два года, и я думаю, что лучше всего исполню его волю, если проведу эти два года совсем одна, в деревне. Моя сестра поедет со мной. И для меня это большое утешение“». Софья Николаевна не преминула прокомментировать волю Пушкина: «Какая тонкость чувств! он и тут заботился о том, чтобы охранить ее от осуждений света».
Андрей Карамзин пишет в ответ: «Нельзя и грешно искать виноватых в несчастных… бедная, бедная Наталья Николаевна! Сердце заливается кровью при мысли о ней». В следующем письме снова возвращается к этой теме: «Повторяю, что сказал в том письме: бедная Наталья Николаевна! Сердце мое раздиралось при описании ее адских мучений. Есть странные люди, которым не довольно настоящего зла, которые ищут его еще там, где нет его, которые здесь уверяли, что смерть Пушкина не тронет жены его, que c’est une femme sans c?ur[136]. Твое письмо, милая сестра, им ответ, и сердце не обмануло меня. Всеми силами душевными благословляю я ее и молю Бога, чтоб мир сошел в ее растерзанное сердце».
На третий день по отпевании Пушкина, 3 февраля, Николай I описал брату великому князю Михаилу Павловичу свое видение ситуации: «Пушкин погиб и, слава богу, умер христианином. Это происшествие возбудило тьму толков, наибольшею частью самых глупых, из коих одно порицание поведения Геккерена справедливо и заслуженно; он точно вел себя, как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина, уговаривал жену его отдаться Дантесу, который будто к ней умирал любовью, и всё это тогда открылось, когда после первого вызова на дуэль Дантеса Пушкиным Дантес вдруг посватался к сестре Пушкиной; тогда жена Пушкина открыла мужу всю гнусность поведения обоих, быв во всем совершенно невинна. Так как сестра ее точно любила Дантеса, то Пушкин тогда же и отказался от дуэли. Но должно было ему при том и остановиться, чего не вытерпел. Дантес под судом, равно как и Данзас, секундант Пушкина, и кончится по законам, и, кажется, каналья Геккерен отсюда выбудет». Самое интересное в этом письме то, что в нем слышен голос Пушкина, используются его выражения, которые, несомненно, восходят к встрече поэта и императора, состоявшейся 23 ноября 1836 года. Император принял версию поэта.
На другой день Николай 1 написал и любимой сестре Марии Павловне: «Событием дня является трагическая смерть чрезвычайно знаменитого Пушкина, убитого на дуэли неким, чья вина была в том, что он, в числе многих других, находил жену Пушкина прекрасной, притом что она… была решительно ни в чем не виноватой».
Жуковский в эти дни обратился к императору: «Так как Ваше Величество для написания указов о Карамзине избрали тогда меня своим орудием, то позвольте мне и теперь того же надеяться». Николай 1 отвечал: «Я во всём с тобой согласен, кроме сравнения твоего с Карамзиным. Для Пушкина я готов все сделать, но я не могу сравнить его в уважении с Карамзиным, тот умирал, как ангел». Император даже сказал Д. В. Дашкову: «Какой чудак Жуковский! Пристает ко мне, чтобы я семье Пушкина назначил такую же пенсию, как семье Карамзина. Он не хочет понять, что Карамзин человек почти святой, а какова была жизнь Пушкина?»
Тем не менее Николай 1 сдержал слово и даже дал жене и детям больше, чем представлял Жуковский. Сохранилась собственноручная царская записка на этот счет: «1. Заплатить долги. 2. Заложенное имение отца очистить от долга. 3. Вдове пенсион и дочери до замужества. 4. Сыновей в полки и по 1500 р. на воспитание каждого по вступление на службу. 5. Сочинения издать на казенный счет в пользу вдовы и детей. 6. Единовременно 10 т.».
Гроб с телом Пушкина простоял в склепе храма еще два дня после отпевания. К нему приходили прощаться, служили заупокойные панихиды, на которых, помимо близких, вдруг появились те представители знати, кто не явился на отпевание, ибо они прослышали, что император взял сторону Пушкина. Наталье Николаевне приходилось принимать соболезнования и от тех, кто отнюдь не был близок Пушкину при его жизни.
Теперь ей предстояло исполнить волю покойного — похоронить его в Святых Горах, рядом с могилами близких: деда, бабушки, матери. На похороны по распоряжению царя было выдано десять тысяч рублей. Жуковский передал их графу Строганову, а тот — Наталье Николаевне. Сама она по состоянию здоровья не могла отправиться зимой в столь дальнюю дорогу, оставив детей, и хотела, чтобы в последний путь Пушкина проводил его секундант Данзас. С этой просьбой сразу же после отпевания 1 февраля Наталья Николаевна обратилась к императору. Письмо ее было передано Г. А. Строгановым графу Бенкендорфу, который в тот же день доложил о нем Николаю I. Однако император согласия не дал, так как уже начался суд и Данзас был одним из подсудимых. По согласию властей и вдовы эту миссию взялся исполнить Александр Иванович Тургенев. Ему был дан открытый лист на свободный проезд до Святых Гор. Он некогда первым встречал в Петербурге Пушкина, привезенного для поступления в Лицей; теперь он же провожал его навсегда. Около полуночи 3 февраля друзья и Наталья Николаевна собрались в последний раз у гроба.
А после полуночи траурный кортеж с телом Пушкина тронулся в последний путь. А. И. Тургенев записал в дневнике: «4 февраля, в 1-м часу утра или ночи, отправился за гробом Пушкина в Псков; перед гробом и мною скакал жандармский капитан».
Цензор А. В. Никитенко сделал 12 февраля в своем дневнике аккуратную запись:
«Жена моя возвращалась из Могилева и на одной станции неподалеку от Петербурга увидела простую телегу, на телеге солому, под соломой гроб, обернутый рогожей. Три жандарма суетились на почтовом дворе, хлопотали о том, чтобы скорее перепрячь курьерских лошадей и скакать дальше с гробом.
— Что это такое? — спросила жена у одного из находившихся здесь крестьян.
— А бог его знает что! Вишь, какой-то Пушкин убит — его мчат на почтовых в рогоже, прости Господи — как собаку».
Эта встреча произошла на станции Выра.
Шестого февраля, на девятый день по кончине, Пушкин был предан земле у алтарной стены Успенского собора Святогорского монастыря. Хозяйка Тригорского П. А. Осипова, хлопотавшая накануне обо всем, когда траурный кортеж прибыл в Святые Горы, слегла, подобно Наталье Николаевне, и не смогла присутствовать на погребении. Зато потом, зарисовав первоначальную могилу Пушкина с простым деревянным крестом, огражденную обыкновенным забором, она переслала рисунок вдове поэта.
Пушкин нашел себе вечный покой в деревне, рядом с могилами предков.
И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне всё б хотелось почивать.
Всё время следования траурного кортежа в Святые Горы и погребения Пушкина Наталья Николаевна по большей части провела в молитве и общении со своим духовником. 10 февраля 1837 года Вяземский писал А. Я. Булгакову: «Пушкина еще слаба, но тише и спокойнее. Она говела, исповедовалась и причастилась и каждый день беседует со священником Бажановым, которого ей рекомендовал Жуковский. Эти беседы очень умирили ее и, так сказать, смягчили ее скорбь. Священник очень тронут расположением души ее и также убежден в непорочности ее».
Вернувшись из Святых Гор, А. И. Тургенев 9 февраля посетил Наталью Николаевну, «ослабевшую от горя и бессонницы, покорную Провидению». Он рассказал ей обо всех перипетиях поездки и погребения и вручил просвирку из Святогорского монастыря, а также передал благодарность от Прасковьи Александровны за присланную ей посмертную маску с лица Пушкина.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.