Дон-Жуанский список Пушкина

Дон-Жуанский список Пушкина

Зимой 1829/30 года, будучи в Москве после поездки в Арзрум, Пушкин записал в альбом Елизаветы Ушаковой свой так называемый Дон-Жуанский список. Точнее, это даже два списка, первый из которых включает имена тех женщин, которых всерьез любил поэт, в отношении второго до сих пор не существует убедительного суждения. Первый список открывает и замыкает имя Наталья.

«Mon manage avec Natalie (qui par parenthese est mon cent-treizieme amour) est decide»[29], — известил Пушкин княгиню Вяземскую в конце апреля 1830 года, незадолго до помолвки. Признавался также: «Более или менее я был влюблен во всех хорошеньких женщин, которых знал. Все они изрядно надо мной посмеялись; все за одним-единственным исключением, кокетничали со мной».

Первый список включал 16 имен:

Наталья I

Катерина I

Катерина II

NN

Кн. Авдотья

Настасья

Катерина III

Аглая

Калипсо

Пулхерия

Амалия

Элиза

Евпраксея

Катерина IV

Анна

Наталья.

Дон-Жуанский список Пушкина. «Ушаковский альбом». 1829 г.

Наталья I, как мы помним, — это графиня Наталья Кочубей, хотя с этим именем связываются также увлечения и крепостной актрисой, и горничной княжны Волконской. Однако все остальные перечисленные в нем дамы были из того же круга, к которому принадлежал и Пушкин.

Катерина I — это, несомненно, Екатерина Павловна Бакунина.

Катерина II, по мнению П. К. Губера, опубликовавшего и прокомментировавшего в специальном издании Дон-Жуанский список Пушкина, — это Екатерина Семенова, великая трагическая актриса.

Так называемой «утаенной любовью» Пушкина, обозначенной инициалами NN, некоторые современные исследователи стали считать императрицу Елизавету Алексеевну. В частности, японский пушкинист Кайдзи Касама с ее именем связывает набросок ненаписанного стихотворения «Prologue» («Я посетил твою могилу…»): «Тайная возлюбленная женщина умерла, и через несколько лет после долгого отсутствия герой стоит перед ее могилой». Однако в этом построении концы явно не сходятся с концами. Сам автограф не имеет даты, и его традиционно относят к 1835–1836 годам, а не к 1827-му; Елизавета Алексеевна похоронена в Петропавловском соборе, а в стихотворении явно ощутимо тесное петербургское кладбище: «Я посетил твою могилу — но там тесно; les morts m’en distrait<en>t („мертвецы меня отвлекали“) — теперь иду на поклонение в Ц.<арское> С.<ело> и в Баб<олово>». Далее вспоминаются «(Грей) лицейские игры, наши уроки… Дельвиг и Кюхель<бекер>, поэзия…». Очевидно, речь идет о могиле не императрицы, а лицейского товарища-поэта барона Дельвига. Таким образом, единственное стихотворение Пушкина, которое можно связать с Елизаветой Алексеевной (оно было записано в ее альбом), не дает никаких оснований для того, чтобы говорить об «утаенной любви». Вычитать в нем, помимо политических упований, можно разве сочувствие к ней и ее судьбе:

…признаюсь, под Геликоном,

Где Касталийский ток шумел,

Я, вдохновленный Аполлоном,

Елизавету втайне пел.

В отношении «кн. Авдотьи» ни у кого нет сомнений в том, что так обозначена княгиня Евдокия Ивановна Голицына.

До сих пор не проясненной в этом списке оказывается лишь некая Настасья.

Катерина III дружно идентифицируется исследователями с Екатериной Раевской, в замужестве Орловой. Представление о ней лучше всего дает письмо Пушкина Вяземскому из Михайловского той поры, когда он писал «Бориса Годунова»: «…моя Марина славная баба, настоящая Катерина Орлова!» Не случайно в семейном альбоме Раевских она, властвовавшая над супругом, шутливо изображена с пучком розог в руках.

Нет колебаний и в отношении Аглаи: так звали супругу Александра Львовича Давыдова — Аглая Антоновна, урожденная герцогиня де Граммон. Как писал ее родственник, знаменитый поэт-гусар Денис Давыдов, «от главнокомандующих до корнетов все жило и ликовало в Каменке, но главное — умирало у ног прелестной Аглаи».

Я вами точно был пленен,

К тому же скука… муж ревнивый…

Я притворился, что влюблен,

Вы притворились, что стыдливы.

Мы поклялись, потом… увы!

Потом забыли клятву нашу,

Себе гусара взяли вы,

А я наперсницу Наташу.

Многочисленные кишиневские романы представлены в Дон-Жуанском списке именами гречанки Калипсо Полихрони, некогда бывшей возлюбленной Байрона, и румынкой Пульхерией, дочерью боярина Варфоломея. Вспоминали, что многие добивались ее руки, но «едва желающий быть нареченным приступал к исканию сердца — все вступления к изъяснению чувств и желаний Пульхерица прерывала: „Ah, quel vous ?tes!..“[30]».

Следующее имя в списке переносит нас уже к одесскому периоду жизни Пушкина, когда он был влюблен в Амалию Ризнич. По словам ее мужа, богатого негоцианта Ивана Ризнича, она была к Пушкину вполне равнодушна. Так это было или нет, сказать трудно — мужья склонны обманываться; но то, что кокетство ее было безмерно, очевидно, и ревность Пушкина отравила эту любовь. Даже когда чувство угасло, да и сам его объект перешел в мир иной, Пушкин в шестой главе «Онегина» припоминал:

Я не хочу пустой укорой

Могилы возмущать покой;

Тебя уж нет, о ты, которой

Я в бурях жизни молодой

Обязан опытом ужасным

И рая мигом сладострастным.

Ревность окрасила собой и другое чувство поэта, вызвавшее всего больше откликов и породившее многочисленные легенды: к Элизе, как обозначена в Дон-Жуанском списке графиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова.

Евпраксия Николаевна Вульф следует в списке за Элизой, но чувство к этой юной деревенской барышне носит совершенно иной характер. Шутливая влюбленность кажется лекарством от любви к женам одесского негоцианта и новороссийского губернатора:

Зизи, кристалл души моей,

Предмет стихов моих невинных,

Любви приманчивый фиал

Ты, от кого я пьян бывал.

Катерина IV — вероятнее всего, Екатерина Ушакова, хотя, возможно, и Катенька Вельяшева.

В старшей сестре Евпраксии, Анне Николаевне Вульф, или ее кузине Анне Петровне Керн некоторые пушкинисты видят Анну из первой половины Дон-Жуанского списка. Но скорее их нужно видеть во второй половине списка, а предпоследней в первой половине считать Аннет Оленину. Она во всех смыслах предшествует Наталье, которая замыкает его.

Что касается двадцати одного имени второй половины списка, то относительно их принадлежности у комментаторов и вовсе нет согласия:

Мария

Анна

Софья

Александра

Варвара

Вера

Анна

Анна

Анна

Варвара

Елизавета

Надежда

Аграфена

Любовь

Ольга

Евгения

Александра

Елена

Елена

Татьяна

Авдотья

Марией может быть и княгиня Мария Аркадьевна Голицына, урожденная Суворова, внучка полководца, которой посвящено стихотворение 1823 года «Давно об ней воспоминанье», и графиня Мария Александровна Мусина-Пушкина, урожденная княжна Урусова, которой адресовано стихотворение «Кто знает край, где небо блещет».

Не вызывают споров Софья — Софья Федоровна Пушкина и Александра — Александра Ивановна (Алина) Осипова, которой посвящено стихотворение «Признание».

В таком случае Варвара — это, возможно, Варвара Черкашенинова.

Вера, как полагала Т. Г. Цявловская, — это княгиня Вера Федоровна Вяземская.

Три Анны — Анна Петровна Керн, Анна Николаевна Вульф и Анна Ивановна Вульф, их тверская кузина Нетти («За Netti сердцем я летаю…»).

Вторая Варвара и Елизавета — сестры Ермолаевы, дочери старицкого помещика Дмитрия Ивановича Ермолаева.

Надежда — вероятно, Надежда Борисовна Святополк-Четвертинская, вспоминавшая, как Пушкин бывал у них в доме и танцевал с ней.

И конечно же Аграфена — это графиня Аграфена Федоровна Закревская.

Никаких предположений не существует лишь в отношении имен Любовь и Евгения. Расположенная между ними Ольга соотносится с крепостною любовью поэта — Ольгой Михайловной Калашниковой.

Александра — по-видимому, Александра Александровна Римская-Корсакова, которой посвящены стихи LII строфы седьмой главы «Евгения Онегина»: «Красавиц много на Москве».

Имена двух Елен относят и к Елене Николаевне Раевской, и к Елене Федоровне Соловкиной, которой в Кишиневе был увлечен Пушкин, а также к неизвестной Елене, помянутой в строках едва начатого в 1829 году стихотворения «Зачем, Елена, так пугливо…».

Татьяна — скорее всего, московская цыганка Татьяна Демьянова.

Наконец, Авдотья — Евдокия Ивановна Овошникова, воспитанница театрального училища в Петербурге, выпуска 1822 года, упомянутая в послании к Всеволожскому «Прости, счастливый сын пиров», а также в программе романа «Русский Пелам».

Второй список включил в себя всех, кто, вне зависимости от их социального статуса, сыграл заметную, но всё же не такую значительную роль в истории пушкинских романов, как охваченные первым списком. Главное же — мы находим в нем имена тех, кто не совсем отошел в прошлое, в какой-то мере продолжал играть роль в реальной жизни Пушкина еще совсем недавно или даже играл ее ко времени создания списка.

Кто бы ни скрывался за каждым именем, очевидно, что с большинством из поименованных Пушкина связывали мимолетные романы, нежная привязанность и только с немногими — глубокие любовные переживания, отравленные жестоким кокетством его избранниц и ревностью к соперникам. Юные же создания, как мы видели, предпочитали Пушкину других. Наталья Гончарова, замыкавшая список тех, кто вызвал у поэта наиболее яркие чувства, оказалась первой, отдавшей предпочтение Пушкину.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.