Ярополец

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Ярополец

Село Ярополец Волоколамского уезда Московской губернии — одно из имений Загряжских, любимое местопребывание Натальи Ивановны Гончаровой, где с детства бывала и Наталья Николаевна. Пушкин никогда не бывал в Кариане, где родилась его жена, но не однажды приезжал в Ярополец.

Тамбовский Кариан и волоколамский Ярополец были главными имениями, оставшимися после смерти в 1821 году Николая Александровича Загряжского. По полюбовному разделу с сестрами Наталья Ивановна Гончарова получила Ярополец, а родовой Кариан оказался в совместном владении Софьи Ивановны и Екатерины Ивановны. Хотя окончательный раздел был закреплен в 1823 году, с лета 1821-го Наталья Ивановна с детьми могла бывать в Яропольце, так что с ним уже на десятом году жизни познакомилась Наталья Николаевна.

Ярополец впервые упоминается в 1136 году как укрепленный пункт князя Ярополка Владимировича, сына Владимира Мономаха. Владея в ту пору Ростовом и Суздалем, Яро-полк использовал Волок Ламский в борьбе с Новгородом. От его имени и произошло название Яропольца. Долгое время село принадлежало Иосифо-Волоколамскому монастырю, пока его не выкупил Иван Грозный и Ярополец не стал на время государевым селом, местом царской охоты. В 1684 году Ярополец с ближайшими деревнями с тысячей дворов и землями, к ним приписанными, был пожалован царевной Софьей, правительницей при малолетних царях Иване и Петре, украинскому гетману Петру Дорофеевичу Дорошенко после того, как он отрекся от гетманства и принял сторону Москвы. Здесь бывший гетман прожил последние 14 лет своей жизни, здесь умер и был похоронен.

Двадцать четвертого августа 1833 года Пушкин, заехав в Ярополец, посетил могилу П. Д. Дорошенко и на другой день написал из Москвы Наталье Николаевне о теще: «Она живет очень уединенно и тихо в своем разоренном дворце и разводит огороды над прахом твоего прадедушки Дорошенки, к которому я ходил на поклонение».

Дорошенко был женат на Агафье Борисовне Еропкиной, которая родила ему троих сыновей. После его смерти село было поделено между двумя наследниками — старшим Александром и младшим Петром. Средний сын Алексей, учившийся в то время за границей, участия в разделе не принял. Александру досталась юго-западная часть вотчины, отошедшая впоследствии Загряжским, а от них Гончаровым. Петр же получил северо-восточную часть отцовских владений, которую он продал в 1717 году графу Григорию Петровичу Чернышеву. Так сложилось существующее и поныне разделение Яропольца на две части — гончаровскую и Чернышевскую.

Бывший в молодости денщиком Петра Великого, Григорий Чернышев всей своей жизнью и карьерой служил наглядной иллюстрацией принципов, провозглашенных царем-преобразователем, среди которых — продвижение по службе людей не по знатности рода, а в соответствии с личными заслугами. Настоящая фамилия Чернышева — Чернецкий, и был он из мелкой шляхты, родом с Украины. Его сын Захар Григорьевич приумножил славу отца, отличившись в царствование императрицы Елизаветы Петровны взятием Берлина в 1760 году во время Семилетней войны (1756–1763) и дослужившись до генерал-фельдмаршала. Назначенный вскоре генерал-губернатором Москвы, он привлек к строительству своего имения замечательного зодчего М. Ф. Казакова, бывшего тогда главным архитектором Москвы, возглавлявшим комиссию по ее застройке. В создании архитектурного комплекса ярополецкой усадьбы участвовал и архитектор В. И. Баженов с учениками.

При Пушкине этой частью Яропольца владел внук фельдмаршала Григорий Иванович. С родственниками и соседями Гончаровых по Яропольцу Пушкины также состояли в родстве. Григорий Иванович Чернышев доводился троюродным братом матери Пушкина Надежде Осиповне.

По семейным преданиям, для проектирования господского дома Александра Петровича Дорошенко якобы был приглашен Карло Бартоломео Растрелли, строивший тогда придел в соборе расположенного поблизости Новоиерусалимского монастыря, а тот прислал для осмотра местности своего сына, будто бы снявшего план и отвезшего его отцу. Однако это, скорее всего, одна из легенд, рождавшихся тогда, когда имя действительного архитектора оставалось неизвестным. Стиль постройки в Яропольце далек от тех барочных сооружений, которые связываются с именем строителя Воскресенского Смольного монастыря и Зимнего дворца в Петербурге. Скорее, по всем внешним признакам, его проектировал кто-то из зодчих школы Баженова и Казакова, строивших и Чернышевскую усадьбу.

Старший сын гетмана Александр Петрович Дорошенко женился на Прасковье Федоровне Пушкиной, дочери Федора Матвеевича Пушкина, а их дочь Екатерина вышла за Александра Артемьевича Загряжского, деда Натальи Ивановны Гончаровой. Именно по этой длинной цепочке Ярополец, пожалованный некогда гетману Дорошенко, достался в конце концов Наталье Ивановне, а после ее смерти перешел в род Гончаровых. Вследствие брака между А. П. Дорошенко и П. Ф. Пушкиной в жилах Натальи Николаевны текла и кровь Пушкиных, а значит, она состояла в родстве с Александром Сергеевичем не только по линии Гончаровых, но и по линии Загряжских. Насколько оно было далеким?

Пушкины и Загряжские, представители древних фамилий, могли, как говорится, счесться родством. Имя Федора Матвеевича Пушкина вошло в историю России петровского времени и не однажды в стихах и прозе было помянуто Пушкиным. Он писал в статье «Опровержение на критики» о представителях своего рода конца XVII века: «При Петре они были в оппозиции, и один из них, стольник Федор Алексеевич, был замешан в заговоре Циклера и казнен вместе с ним и Соковниным». Давно уже замечено, что здесь Пушкин описался, назвав Федором Алексеевичем Федора Матвеевича. Позднее, в «Начале автобиографии», он называет правильно его и его отца: «…окольничий Матвей Степанович (подписался. — В. С.) под соборным деянием об уничтожении местничества (что мало делает чести его характеру). При Петре I сын его, стольник Федор Матвеевич, уличен был в заговоре противу государя и казнен вместе с Циклером и Соковниным». В стихотворении «Моя родословная» поэт имел в виду именно его:

Упрямства дух нам всем подгадил:

В родню свою неукротим,

С Петром мой пращур не поладил

И был за то повешен им.

Академик С. Б. Веселовский комментирует эти строки с точки зрения историка: «Выражения „оппозиция“ Пушкиных деятельности Петра I и „неукротимость“ родни Ф. М. Пушкина представляются неудачной и неверной характеристикой сообщников Алексея Соковнина и Ивана Цыклера. Немного дерзко звучит и выражение, что Ф. М. Пушкин был повешен (не повешен, а обезглавлен) за то, что „не поладил“ с Петром I». Веселовский полагал, что поэт не был осведомлен о том, какое участие приняли Пушкины, то есть «неукротимая родня», в заговоре против Петра I. Он доказывает, что они явились всего лишь второстепенными его участниками, хотя и пострадали при его раскрытии. Ф. М. Пушкин, женившись на дочери Алексея Соковнина Пелагее (у Пушкина ошибочно «дочь Цыклера»), попал в среду сторонников старомосковского уклада жизни. Отец «не поладившего» с царем, боярин Матвей Степанович Пушкин, тогда самый крупный представитель своей фамилии на государственной службе, был после казни сына сослан в Енисейск, лишен боярства и имущества. Малолетнего внука Федора он взял с собой в Сибирь, где оба вскоре скончались. Дядя казненного, боярин Яков Степанович, хотя его вина не была доказана, также был удален из Москвы — сначала на Белоозеро, а затем в свою касимовскую деревню, в которой вскоре и умер. За неимением мужского потомства эта ветвь Пушкиных вовсе угасла. Таким образом, эта оппозиция, как писал Веселовский, «вывела навсегда весь род Пушкиных из среды московской знати и из правящих верхов государства».

Пушкин не случайно в набросках статьи «Опровержение на критики» включил в план автобиографии сюжет «казненный Пушкин» с именами, ключевыми для понимания истории своего рода, какой она ему представлялась: «Рача, Гаврила Пушкин. Пушкины при царях, при Романовых. Казненный Пушкин. При Екатерине II. Гонимы. Гоним и я». Заключительные пункты этого плана объясняют определенную избирательность сюжетов из истории пушкинского рода, на которых поэт останавливает свое внимание и в некотором смысле тенденциозно акцентирует их разработку для читателей. Он выделяет прежде всего тех родственников, которые вошли в общую или частную семейную историю как гонимые, подвергшиеся опалам и казням. В своей собственной судьбе он видит развитие этой роковой семейной темы.

В каком родстве с казненным состоял поэт? Ольга Сергеевна Павлищева в «Воспоминаниях о детстве А. С. Пушкина», записанных с ее слов 26 октября 1851 года, рассказывает о бабушке Марии Алексеевне следующее: «По отцу, будучи внучкою Федора Петровича Пушкина, замешанного в заговоре Соковнина, она приходилась внучатною сестрою зятю своему Сергею Львовичу». Поправив Пушкина в его мнении о родстве родителей, она допускает другую ошибку, назвав Федора Петровича (вместо Федора Матвеевича) участником заговора Соковнина. О. С. Павлищева довольно хорошо, в чем-то даже лучше брата, разбиралась в родословной Пушкиных, но значительно хуже в русской истории. Она путает Федора Матвеевича с тезкой, тоже стольником Федором Петровичем, их прямым предком, полагая последнего участником заговора против Петра I. Тут же ею поминается стихотворение «Моя родословная», в котором мятежный Пушкин назван «пращуром». Судя по всему, в семье Пушкиных существовало предание, что их предок был казнен Петром I, но никто не знал точной степени родства с ним.

Слово «пращур» в буквальном смысле означает прямого предка в шестом колене. Таковым по отношению к Пушкину Федор Матвеевич не является, так как еще в десятом колене от Ратши разошлись ветви, к которым они принадлежали. Их общий предок — это Иван Гаврилович Пушкин, живший в XV веке. К шестнадцатому колену по одной ветви относился Федор Матвеевич, к двадцатому подругой — Александр Сергеевич. Таким образом, ни о каком близком родстве между «казненным» Пушкиным и поэтом речи быть не может. Федора Матвеевича можно называть пращуром Пушкина лишь условно-обобщенно. Зато интересно отметить тот факт, что детям Пушкина Федор Матвеевич приходился прямым пращуром по линии Натальи Николаевны, так как она была его прапраправнучкой.

Для современного человека в эпоху разрушенных связей между целыми сословиями курьезным представляется родство людей далее третьего-четвертого колена, ибо порой забытыми оказались даже имена родных дедов и прадедов. В древней же Руси почиталось делом чести и непременным фактором сосуществования в обществе «счесться» родством, каким бы отдаленным оно ни казалось. Конечно, это в первую очередь относилось к дворянству. Порода в системе Московского государства поднимала человека несоизмеримо выше личной заслуги, которая служила на практике лишь слабым подспорьем к «отечеству», то есть происхождению.

Ликвидация местничества (1682), когда знатность рода была основным критерием при определении места того или иного лица в служебной иерархии, казалось, положила конец этой практике, но на самом деле она надолго осталась в нравах русского общества. Появление при Петре I знаменитой Табели о рангах (1722), отделившей от родового происхождения титулы, чины и звания, привело к забвению старых исторических родов, рождению бюрократического дворянства. Пушкин писал: «У нас нова рожденьем знатность». Естественно, что в патриархальной Москве и в русской провинции, вдалеке от чиновного Петербурга с министерствами и департаментами, устойчивее сохранялся старый родовой дух. Разговоры о родне составляли неотъемлемую часть беседы в родовых поместьях, в окружении фамильных портретов. От знаменитой «бабушки московской», ее рассказов о старине в стихах Пушкина, думается, произошло название известных «Рассказов бабушки» Елизаветы Петровны Яньковой, наполненных милыми воспоминаниями о давно отошедших в лучший мир родственниках, пленяющими несколько поколений читателей. Тема дворянства стала одной из ведущих тем большой литературы на протяжении двухсот лет — от петровского времени, потрясшего и возвысившего Россию, до русской эмиграции XX века. Литература эта создавалась преимущественно писателями-дворянами, многие из которых состояли друг с другом в родстве.

Установление родственных уз между представителями различных дворянских фамилий, конечно, можно посчитать забавой, этаким генеалогическим экзерсисом. С одной стороны, это действительно так, ибо никакое родство между людьми не может объяснить их природы, а по отношению к поэтам — тайны их творчества. Такое исследование может разве что удовлетворить наше обыкновенное любопытство. Но уже само это любопытство, особенно по отношению к Пушкину, о котором мы, кажется, все уже знаем, а все же хотим узнать еще что-то, является проявлением нашей любви к первому поэту России, почитавшему историю своего рода. Наталья Николаевна также выросла на рассказах о своих предках, среди которых оказались и общие с Пушкиным.

Ярополецкая усадьба, доставшаяся Наталье Ивановне, была уже вполне сложившимся поместьем, так что она практически ничего нового в ее облик не вносила. В 1755 году, при Александре Артемьевиче Загряжском, в усадьбе числился «дом господский и при нем флигели каменные о двух этажах». Судя по всему, сам главный дом был тогда деревянный. В тот год была освящена каменная церковь во имя Иоанна Предтечи, возведенная по распространенной схеме — восьмерик на четверике. В 1770-х годах, когда первый из Загряжских еще владел Яропольцем, господский дом по-прежнему был деревянным (как он выглядел, неизвестно), но уже началось возведение каменного строения. В 1786 году владельцем усадьбы становится генерал-майор Борис Александрович Загряжский. Первым делом в 90-е годы XVIII столетия он завершает строительство каменного господского дома и всего комплекса усадьбы, которая приобретает вид, в основном сохранившийся до нашего времени. Существовавшие ранее каменные службы были, по всей видимости, соединены переходными галереями с выстроенным заново главным домом. В 1808 году Борисом Александровичем была произведена перестройка церкви с расширением ее за счет устроения двух новых приделов — во имя Святого Бориса и Святой Екатерины, то есть в честь небесных покровителей хозяина и его матери Екатерины Александровны Загряжской, урожденной Дорошенко. Внешний декор церкви подвергся переделке в строго классическом стиле путем пристройки колонн, накладки новых пилястр, карнизов и лепнины.

Интерьеры дома подробнейшим образом описаны Марией Петровной Карцовой-Огаревой, племянницей Е. Б. Гончаровой, урожденной княжны Мещерской — жены последнего владельца усадьбы Н. И. Гончарова. Хотя эти воспоминания относятся к концу XIX — началу XX века, но их автор еще застала обстановку дома пушкинских времен:

«Стены нижнего этажа были художественно расписаны в тонах жженой сепии; у дверей шли вертикальные орнаменты в кобальтовых тонах на белом фоне, удивительно гармонировавшие со стенной живописью, изображавшей уголки парка. Эта живопись была однородна в столовой и прилегавшей к ней гостиной. Потолки в тех же тонах были скромно украшены. В гостиной летящий аист нес в клюве люстру из стеклянных подвесок и кобальтовой фарфоровой середины. Двери были резные, прекрасного рисунка, выполненные местным мастером-крестьянином, славившимся тогда на всю Россию и получавшим заказы для строившихся церквей; его работу можно было увидеть в соборе Н. Афона. Во всем ничего кричащего, а величие и гармония размеров, соединенные с удобством и уютом. Ни за границей, ни в других стародворянских усадьбах я этого не наблюдала».

На втором этаже располагались библиотека, бильярдная и жилые комнаты. М. П. Карцева вспоминает: «Наверху в доме была большая библиотека. При мне остались только длинные застекленные полки высоко на стенах, а шкапы были вынесены в биллиардную там же во втором этаже». Сохранилось и несколько фотографий интерьеров дома, запечатлевших его убранство, которое в значительной мере относится к пушкинской поре.

Посетивший Ярополец в 1903 году Владимир Гиляровский поместил десять лет спустя в журнале «Столица и усадьба» очерк, посвященный усадьбе, в котором, между прочим, приводит рассказы местных старожилов. Воспитанница Натальи Ивановны Авдотья Кузьминична поведала Гиляровскому легенду о том, как во время первого приезда ее благодетельницы в Ярополец после свадьбы Пушкина с Натальей Николаевной со стены в спальне сорвалось и разбилось вдребезги зеркало. Наталья Ивановна сказала тогда: «Не пройдет это даром», — и всю оставшуюся жизнь, после того как Пушкин был убит, она не снимала траура по нему. После смерти Пушкина к ней не однажды приезжала гостить Наталья Николаевна с детьми, погружаясь в воспоминания о том времени, когда она бывала здесь вместе с мужем.

Княжна Екатерина Александровна Мещерская, двоюродная сестра Е. Б. Гончаровой, часто бывавшая в ярополецком доме, вспоминала: «Центральную часть дома занимала парадная зала. Направо была приемная, налево комнаты Александра Сергеевича и Натальи Николаевны, кабинет поэта». Очевидно, что только из уважения к памяти поэта мемуаристка могла назвать эти комнаты пушкинскими, что, впрочем, закрепилось в сознании нескольких последующих поколений. Так называемая «пушкинская» комната, судя по ее фотографиям и сохранившемуся облику, представляла собою парадную спальню дома. Об этом свидетельствует наличие в ней спаренных колонн, которые отделяли альков от остальной части помещения. Наталья Николаевна занимала эту памятную ей комнату, когда уже вдовою жила в ярополецком доме.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.