Почем килограмм халвы?
Почем килограмм халвы?
Август и сентябрь девяносто первого года остались позади, вскоре занял свое место в круговороте природы и золотистый, очень красивый, довольно теплый октябрь. Надо было уже не только думать, как жить дальше, что делать, надо было предпринимать срочные, очень решительные действия по выживанию, вот ведь как, иначе…
В общем, понятно, что могло быть иначе. Шебаршин иногда встречался с Леоновым, – по-прежнему играли в шахматы, обсуждали последние новости, но главным вопросом был один, который сидел в мозгу раскаленным гвоздем: как выжить?
– Мы должны доказать всем и вся, что можем выжить и в этой обстановке, – говорил Шебаршин глуховато и спокойно (у него всегда был ровный голос) и сжимал пальцы правой руки в кулак.
Раз сжимал пальцы в кулак, значит, внутри у него было неспокойно, значит, он нервничал. Леонов был с ним согласен целиком: доказать надо…
В конце концов, сколотили ядро, как команду некого штормующего в непогоду корабля. Шебаршин был первым лицом в нем, Леонов – вторым. Оба много знали, имели опыт, но касалось все это в основном зарубежья. Что же касается знаний внутри страны, то тут были люди посильнее их – это контрразведчики.
Так в команде появился Прилуков Виталий Михайлович, следом – Логвинов Александр Матвеевич – в недавнем прошлом заместитель министра внутренних дел СССР. Потом Москвичев Олег Павлович – начальник оперативно-технического управления внешней разведки, Жога Леонид Демьянович – партийный работник, в прошлом секретарь обкома комсомола Московской области, хорошо знающий Подмосковье и имевший в нем тесные связи с хозяйствами, Жиляев Валентин Иванович – бывший начальник отдела в 9-м управлении КГБ, – управление это, как известно, занималось охраной государственных мужей, руководителей страны, Жиляев очень хорошо знал это дело, и последним – Масленников Аркадий Африканович, журналист, востоковед, зарубежный корреспондент «Правды».
Участие Масленникова было нужно очень, и не только потому, что он знал Шебаршина еще с молодости, со времен работы в Пакистане, но и потому, что был дружен с руководством Всероссийского биржевого банка (ВББ) – современной финансовой структуры, прочно вставшей на ноги. А получить точный совет в тех условиях было делом важным.
Масленников предложил назвать новую структуру Российской национальной службой экономической безопасности.
Название понравилось всем. А главное, служба такая была нужна очень и очень: из-за кордона в Россию поспешили различные дельцы, способные на что угодно, вплоть до воровства и убийства, чтобы обогатиться.
На их пути надо было ставить барьеры, предупреждать наши новые экономические структуры и их разбогатевших руководителей об опасности. А кто мог это сделать? Только специалисты, люди, обладающие информацией, большим ее пакетом.
В ноябре девяносто первого года Российская национальная служба экономической безопасности была зарегистрирована.
Шебаршин стал ее президентом (хотя противился названию должности – слишком много развелось в России президентов, куда ни кинь взгляд – обязательно увидишь президента), Прилуков – вице-президентом, Леонов – генеральным директором. Офис себе нашли на стадионе «Динамо», в тринадцатом подъезде. Сам стадион к той поре уже превратился в огромную торговую площадку, совмещенную со складами. К биржевому банку присоединились еще пять банков – их заказы Служба экономической безопасности и стала выполнять в первую очередь.
Леонов Николай Сергеевич довольно коротко и точно определил задачи новой службы.
– Задача первая: быть полезным национальному бизнесу. Задача вторая – помогать бывшим нашим коллегам из КГБ, устраивать их на работу – а это были разведчики и контрразведчики, пограничники, специалисты по правительственной связи, технические работники высшего класса – много, в общем, людей. Причем Шебаршин очень строго следил за тем, чтобы мы никогда не нарушали закон, не ущемляли прав и не имели дела с сомнительными людьми. За двадцать лет у нас не было ни одного нарушения. Третья задача – никогда, ни под каким нажимом, ни под каким предлогом не вмешиваться в политику. И вообще не заниматься политическими вопросами.
Именно в ту пору родилась летучая фраза, которая обошла всю Россию: «Политика – грязное дело». Так оно и оказалось.
Некоторое время работали успешно, давления вышестоящих банков не ощущали, а потом неожиданно обнаружили, что банки пытаются сделать их карманными, подмять, подчинить себе. Это никуда не годилось. Нужно было переходить на свои собственные рельсы, освобождаться от зависимости, что в конце концов они и сделали. Правда, при этом потеряли кое-кого из тех людей, кто стоял у истоков организации.
Кстати, Российская национальная служба экономической безопасности оказалась единственной частной организацией, которой позволили в своем названии сохранить слово «Российская», у всех остальных это слово было снято.
Чем только не пришлось заниматься службе, чтобы выжить. И торговлей занимались (даже купили несколько тонн халвы из государственных запасов, но продать сладкий товар не удалось, не хватило умения, потом долго питались этой халвой – смотреть на нее уже не могли, ожидали, когда она кончится), Леонов вспоминает, что Москвичев работал над проектами хранилищ для денег, модернизировал громоздкие банковские сейфы, продавал металлические двери; Логвинов организовал ЧОП – частное охранное предприятие, был создан Институт безопасности предпринимательства, доктор исторических наук Леонов стал его первым ректором.
Хорошо, что Леонов имел докторскую степень, с этой степенью – очень высокой – было легче пробить лицензию; Жиляев стал проректором института.
Помещение получили в видном месте – в Институте физкультуры. Готовили охранников очень высокого класса, которые умели и машины водить по льду, и стрелять в прыжке, и читать по губам – в общем, владели многими науками, которые позволяли качественно защищать охраняемого человека.
Через некоторое время Леонов ушел из структуры, занялся литературным трудом, начал писать книги. И увлекся этим делом. Первая его книга «Лихолетье» разошлась очень быстро.
А Леонид Владимирович остался верен структуре, появлялся здесь ежедневно ранним рабочим утром, и к нему начинал тянуться народ: журналисты, ученые, профессора, писатели – он всем был интересен. Леонов тоже приходил, протягивал руку к пачке сигарет:
– Леонид Владимирович, я, пожалуй, поддержу тебя в защите прав курильщиков.
Леонову просто хотелось, чтобы Шебаршин меньше курил – уж очень много тот дымил, сигарету сжигал за сигаретой, беспрерывно.
Мысль о защите собственной чести, о долге офицера сидела в Шебаршине давно. Бесков рассказывал, что, когда они встретились после ГКЧП, переговорили (как ныне выражаются юные дарования, «перетерли тему»), так Шебаршин произнес мрачно:
– Стреляться надо!
– Да вы что, Леонид Владимирович, выбросьте эти мысли из головы, – воскликнул Бесков, – перестаньте об этом думать вообще.
Шебаршин замкнулся и перевел разговор на другие рельсы.
У меня есть старый добрый товарищ – Николай Михайлович Долгополов. Работал он в ту пору в «Комсомольской правде» (правда, шесть лет его не было, он представлял газету во Франции, его корпункт находился в Париже), жил недалеко от Шебаршина – на Тверской.
Поскольку Долгополов много писал о разведчиках – из-под его пера вышло несколько увлекательных книг, – то, естественно, не мог быть не знакомым с начальником советской разведки.
В «Комсомолку», расположенную на улице «Правды», Долгополов отправлялся обычно в восемь утра пешком, и очень часто получалось так, что он оказывался на одной дорожке с Шебаршиным. Обычно шли рядышком, вели неторопливый разговор. Долгополову многое было интересно, он пытался расспросить спутника, но Шебаршин в ответ отрицательно качал головой:
– Николай Михайлович, не старайтесь разговорить меня – бесполезно. Все равно ничего из неразрешенного не скажу. А то, что разрешено обнародовать, вы уже знаете.
Иногда у Шебаршина оказывалась с собою теннисная ракетка – он шел на «Динамо» играть в теннис, а оттуда – на работу в свой офис.
Долгополов издавна считался знатоком спорта, имел прочные связи в этом мире, более того, многие годы возглавлял Федерацию спортивной прессы России, был вице-президентом Европейской федерации спортивной прессы; естественно, он расспрашивал Шебаршина о спорте, о теннисе, тем более что ракетка в кожаном чехле к этому обязывала.
Как-то он взял и предложил:
– Леонид Владимирович, давайте я вас к «Большой шляпе», к турниру пристрою, там отличные корты. Люди интересные: министры, Грачев, Козырев, сам Ельцин часто приходит.
Шебаршин вскинулся, будто от удара:
– Никогда с ними играть в теннис не буду.
– Почему? – удивленно спросил Долгополов.
– Это люди не из моей команды.
Принципиальность (как и доброжелательность, верность долгу, безграничная любовь к дому, к книгам) была отличительной чертой характера Шебаршина, он не мог в приветственном движении протянуть руку человеку, чья репутация была сомнительна.
А репутация людей, названных Долгополовым, была сомнительной.
Такая позиция вызывала невольное уважение: Шебаршин был человеком высоких нравственных, патриотических устоев и не мыслил себя сидящим на одной спортивной скамейке, например, с Козыревым.
Когда он ушел из разведки, то ПГУ – до прихода Примакова – находилось в состоянии психологического ступора: люди не знали, что делать, к кому обращаться, кому носить бумаги, и вообще – нужны они стране или нет.
Пришел Примаков, быстро навел порядок, а когда разведка выделилась из КГБ и стала самостоятельной структурой, он пригласил к себе в первые заместители Шебаршина.
Шебаршин, как мы знаем, ответил очень вежливым, достойным отказом.
Лет шесть спустя Долгополов спросил у Шебаршина, почему тот не пошел в СВР – Службу внешней разведки, созданную на месте ПГУ?
– Вы знаете, Николай Михайлович, дважды в одну и ту же реку не входят. Я служил в ПГУ и хочу, чтобы память добрая у меня осталась именно об этой организации. И вообще, я не хочу повторения, оно всегда бывает неудачным.
В день, когда Шебаршину исполнилось семьдесят пять лет, с Долгополовым Николаем Михайловичем случилась беда – инфаркт. Он даже не помнит, как очутился в больнице: находился между небом и землей… Потом была операция, затем последовало реанимационное отделение, и наконец он попал в нормальную палату.
Первое, что Долгополов сделал, – поднялся с подушки, свесил на пол ноги, поставил на колени небольшой портативный компьютер, который ему больницу принесла жена Елена Федоровна, и одним пальцем, морщась от боли, сидевшей в нем, отпечатал статью о Шебаршине.
Она была опубликована в «Российской газете», где Николай Михайлович работал (и ныне работает) заместителем главного редактора.
Шебаршин не замедлил отозваться теплыми словами благодарности. Долгополов признается, что ему был приятен отзыв. Тем более лежал он в Боткинской больнице, в палате не самой лучшей. Больница эта – милосердная, в нее привозят подобранных на улице бомжей-инфарктников, вшивых, одетых в лохмотья; привозят и нормальных людей.
Приглашал Долгополов Шебаршина и на презентации своих книг, проводимых в «Российской газете». Шебаршин обязательно приходил, но потом, когда начиналось то, что принято называть «светской тусовкой», исчезал. Он очень не любил бродить в толпе с бокалом шампанского в руке.
Однажды Долгополов спросил:
– А где Шебаршин?
Ему ответили:
– Ушел. Пять минут назад.
Долгополов кинулся вслед, чтобы догнать – не тут-то было…
Кто-то тогда сказал ему:
– Не догоните! Леонид Владимирович очень быстро ходит.
Не догнал, хотя очень хотел догнать и пообщаться хотя бы немного.
Весной двенадцатого года Долгополов находился в командировке в Ницце. Неожиданно вечером ему позвонил знакомый журналист и сообщил, что в Москве застрелился Шебаршин. Новость буквально опалила Долгополова, вызвала физическую боль.
Портативный компьютер находился у него с собой в номере отеля, он сел и быстро отбил на клавиатуре некролог: написал в этом некрологе все, что хотел написать о Шебаршине, все самое острое, наболевшее, теплое, все что знал, о чем думал… Некролог был опубликован.
– Он был недооценен, произошло это из-за проклятой политики, – сказал Долгополов, – из-за жизни, в которую она так неосторожно вмешалась, и тех политиков, которые делали себе на этом имена…
Долго еще будут стоять в памяти Долгополова эти неторопливые утренние прогулки по тротуарам Ленинградского проспекта, умные разговоры, глуховатый голос Леонида Владимировича.
Теперь все это осталось в прошлом. Навсегда. Продолжения не будет.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.