ЧУКОВСКИЙ Корней Иванович (настоящие имя, отчество и фамилия — Николай Васильевич КОРНЕЙЧУКОВ) 19(31).III.1882, Петербург — 28.X.1969, Кунцево под Москвой
ЧУКОВСКИЙ
Корней Иванович
(настоящие имя, отчество и фамилия —
Николай Васильевич КОРНЕЙЧУКОВ)
19(31).III.1882, Петербург — 28.X.1969, Кунцево под Москвой
Корней Чуковский удивительно многоликий писатель. Бенедикт Сарнов выделил шесть его ликов. Чуковский — критик, автор статей и книг о самых знаменитых его литературных современниках (от Чехова до Маяковского). Известнейший и любимый детский писатель, сказочник («У меня зазвонил телефон». «Кто говорит?» — «Слон».). Переводчик (от Шекспира до Киплинга). «Пересказал» многие шедевры мировой классики — «Робинзона Крузо», «Барона Мюнхгаузена», «Маленького оборвыша». Еще Чуковский — историк и исследователь русской литературы. Труды об одном только Некрасове заняли бы несколько книжных полок. Следующая грань — лингвист. Защитник живого языка от засилья казенных, бюрократических речений. И, наконец, Чуковский-мемуарист, автор книги воспоминаний «Современники», создатель знаменитой «Чукоккалы» и грандиознейшего «Дневника», в котором Корней Иванович предстает как современный Пимен, летописец дореволюционной и советской эпохи.
Шесть ликов, шесть граней. Но удивительно то, что одна грань этого «шестигранника» оказалась сильнее и весомеее всего. Внучка писателя, Елена Чуковская, пожаловалась в «Независимой газете»: Корнея Ивановича Чуковского «воспринимают прежде всего как детского поэта, автора сказок» (15 июля 1999). То есть —
Одеяло убежало,
Улетела простыня!
И подушка, как лягушка,
Ускакала от меня.
Все знакомы с «Бармалеем» и «Мойдодыром» Корнея Ивановича, ибо, как написала в конце 60-х годов Вера Панова: «Вот уже пятое поколение малышей поднимается на этих книгах, забавных, чарующих, полных красок, музыки, фантазии, радости жизни…» Но мало кто знает и читал его исследование «Александр Блок как человек и поэт» или книгу «Высокое искусство» об искусстве художественного перевода. Другое дело — популярнейшая книжка «От двух до пяти», которая впервые увидела свет в 1928 году и выдержала 21 (!) издание при жизни автора. Эту книжку многие знают назубок и с удовольствием цитируют детские перлы: «Ты не дадошь, а я взяму». Или такой прелестный разговор:
— Няня, что это за рай за такой?
— А это где яблоки, груши, апельсины, черешни…
— Понимаю: рай — это компот.
Корней Чуковский тщательно собирал все эти детские слова-образы: сухарик-кусарик, парикмахер-вихромахер, компресс-мокресс и т. д. Короче, «как ныне собирает свои вещи Олег» вместо трудно произносимого для ребенка и непонятного — «как ныне сбирается вещий Олег». Дети обожали Чуковского, писали ему письма, и он любил водить с ними хороводы, называя себя «всесоюзной мамашей».
Однако у «мамаши» жизнь была далеко не сахарной. Во-первых, Чуковского мучило его происхождение: «Я, как незаконнорожденный, не имеющий даже национальности (кто я? еврей? русский? украинец?) — был самым нецельным непростым человеком на земле…» Во-вторых, социальный статус: «кухаркин сын» (мать прачка). Из пятого класса одесской гимназии Чуковский был исключен, когда учебные заведения по специальному указу «очищали» от детей «низкого происхождения» (прообраз будущих «зачисток»?).
В мае 1962 года в Англии Корнею Чуковскому присудили почетную степень доктора литературы Оксфорда «honoris causa». Из русских писателей до него эта степень была присуждена Тургеневу — в 1878 году. После Чуковского почетными докторами литературы стали Анна Ахматова и Дмитрий Лихачев. На церемонии вручения диплома и мантии Чуковский выступил с речью на английском языке и, в частности, вспомнил злосчастный эпизод из своей одесской юности: «…Мне шел тогда семнадцатый год. Я был тощий, растрепанный, нелепый подросток. Назло учителям, выгнавшим меня из гимназии, я всю осень и зиму зубрил английские слова по самоучителю Оллендорфа, лелея обычную мечту тогдашних неудачников: убежать куда-нибудь в Австралию».
В Австралию Чуковский не убежал, а в 19 лет пришел в редакцию газеты «Одесские новости» и стал в ней печататься. Вскоре толкового журналиста направили корреспондентом от газеты в Лондон. Живя в Англии (1903–1904), Чуковский совершенствовался в английском языке, изучал английскую литературу, писал о ней в русской печати. По возвращении на родину Чуковский переехал в Петербург и занялся литературной критикой. Недоучившийся гимназист оказался на редкость способным критиком и исследователем литературы, причем Чуковский «работал» по своему выработанному методу: «Я затеял характеризовать писателя не его мнениями и убеждениями, которые ведь могут меняться, а его органическим стилем, теми инстинктивными, бессознательными навыками творчества, коих часто не замечает он сам. Я изучаю излюбленные приемы писателя, пристрастие его к тем или иным эпитетам, тропам, фигурам, ритмам, словам и на основании этого чисто формального, технического, научного разбора делаю психологические выводы, воссоздаю духовную личность писателя…»
Этот метод Чуковского кому-то пришелся по нраву, кому-то, естественно, нет. Вячеслав Иванов вписал в «Чукоккалу» следующий стихотворный экспромт:
Чуковский, Аристар прилежный,
Вы знаете — люблю давно
Я Вашей злости голос нежный,
Ваш ум веселый, как вино,
. . . . . . . .
Полуцинизм, популяризм,
Очей притворчивых лукавость,
Речей сговорчивых картавость
И молодой авантюризм.
«Вот уже год, — отмечал Александр Блок в статье „О современных критиках“ (1907), — как занимает видное место среди петербургских критиков Корней Чуковский. Его чуткости и талантливости, едкости его пера — отрицать, я думаю, нельзя». Однако далее Блок упрекнул Чуковского в нежелании объединить литературные явления, «так или иначе найти двигательный нерв современной литературы».
Александр Куприн был менее аналитичен. В 1908 году он сказал о Чуковском кратко: «В нем есть злость и страстность и видно, что он много читает».
А вот Василий Розанов в «Новом времени» негодовал: «Чуковский все вращается как-то в мелочах, в истинных, на мелких частях писателя и писательской судьбы и дара. Он подходит к человеку, отвертывает фалду сюртука и кричит всенародно, что у него пуговицы не на месте пришиты, а иногда что и „торчит прорешка“, и даже торчит предательский уголок рубашки через нее… В Чуковском есть что-то полицейско-надзирательское… и признаю, когда талантливый критик все протоколирует и протоколирует пуговицы, я зажимаю нос и говорю: господи, как дурно пахнет! Это уже от вас, г. критик, а не по причине пуговиц».
Как всегда, сказано хлестко, по-розановски. Так что Чуковского и бранили, и хвалили, но он продолжал делать свое «черное» критико-исследовательское дело. До революции вышли его лучшие книги: «От Чехова до наших дней» (1908), «Лица и маски» (1914), «Книга о современных писателях» (1914). Чуковский отчаянно и резко боролся с набирающей обороты массовой литературой — с «пинкертоновщиной», с опусами Чарской и т. д.
В 1912 году Чуковский переселился в финское местечко Куоккала, где подолгу жил и раньше. Здесь он подружился с Ильей Репиным, сблизился с Короленко, Леонидом Андреевым, Алексеем Толстым и другими именитыми людьми, портреты которых позднее создал.
В 1916 году Максим Горький пригласил Чуковского руководить детским отделом издательства «Парус» и посоветовал самому писать для детей. Чуковский совет воспринял, и появился на свет «Крокодил», который «наше солнце проглотил». Это был дерзкий вызов сложившимся канонам в детской литературе. За «Крокодилом» появились сказки в стихах «Мойдодыр» (1923), «Тараканище» (1923), «Муха-цокотуха» (1924), «Бармалей» (1925), «Айболит» (1929) и другие.
Веселые сказки Чуковского да невеселые отклики взрослых советских дядей и тетей на них. В 20 — 30-е годы шла многолетняя и ожесточенная борьба с «чуковщиной». Вся казенная педагогика, которую возглавляли жены видных деятелей ВКП(б), восстала против детских книжек Чуковского. Сигнал к запрету и уничтожению был дан со страниц газеты «Правда» — в номере от 1 февраля 1928 года появилась статья Надежды Крупской «О „Крокодиле“. Она начиналась со слов: „Надо ли давать эту книжку маленьким ребятам?..“ А заканчивалась словами: „Я думаю, „Крокодил“ ребятам нашим давать не надо, не потому, что это сказка, а потому, что это буржуазная муть“.
Надежда Константиновна, верная подруга Ильича, так и написала: „буржуазная муть“.
Руководящий сигнал был принят, и критики с яростью набросились на писателя-сказочника: „Довольно писать о лошадках и нянях: дайте детям тематику строящегося социализма…“ А книги Чуковского — это „пошлая и вредная стрепня“.
Общее собрание родителей Кремлевского детсада в количестве 49 человек (22 рабочих, 9 красноармейцев, 18 служащих) обсудило книги Чуковского и призвало к борьбе с „чуковщиной“, так как ни одна из его книг „не будит в ребенке социальных чувств, коллективных устремлений“ (журнал „Дошкольное воспитание“, 1929, № 4).
Ревнители социалистических устоев еще долго покусывали Чуковского. В 1961 году писатель был выдвинут на соискание Ленинской премии за книгу „Мастерство Некрасова“, и тут в ЦК полетело коллективное письмо от старых большевиков во главе с Еленой Стасовой, в котором Чуковский был объявлен „хамелеоном и путаником“, что он-де давно служит одновременно и революции и контрреволюции, что он „лез всюду, где только возможно, со своими обывательскими сказками“ и, вообще, „сознательно работал против дела Ленина“. В Комитете по Ленинским премиям в области литературы и искусства состоялось бурное обсуждение: присуждать или не присуждать? 70 членов комитета проголосовали „за“, 23 — „против“, и таким образом в 1962 году Корней Иванович Чуковский получил Ленинскую премию.
„Дневник“ Чуковского насыщен писательской горечью от несправедливых нападок, цензуры, произвола ошалевших от самовластия чиновников и прочей несправедливости. Дневник Чуковского, который он вел практически всю жизнь, начиная с 13 лет, — обжигающий документ эпохи. Беспощадный и беспристрастный ко всем современникам, и прежде всего к самому себе. Единственная „претензия“ к дневнику: в нем нет ни одного упоминания о репрессиях. Страх преследовал Корнея Ивановича всю жизнь. Вот почему, читая его дневник, „совесть и страх встают перед нами в неожиданном сочетании“, как подметил Вениамин Каверин.
Приведем три выдержки из дневниковых записей Корнея Чуковского за один лишь 1932 год (хотя можно было выбрать и другой год).
1 июля: „Завтра уезжаю (из Кисловодска. — Прим. Ю.Б.). Тоска. Здоровья не поправил. Отбился от работы. Потерял последние остатки самоуважения и воли. Мне пятьдесят лет, а мысли мои мелки и ничтожны. Горе не возвысило меня (смерть дочери Мурочки. — Прим. Ю.Б.), а еще сильнее измельчило. Я неудачник, банкрот. После 30 лет каторжной литературной работы — я без гроша денег, без имени, „начинающий автор“. Не сплю от тоски. Вчера был на детской площадке — единственный радостный момент моей кисловодской жизни. Ребята радушны, доверчивы, обнимали меня, тормошили, представляли мне шарады, дарили мне цветы, провожали меня, и мне все казалось, что они принимают меня за кого-то другого…“
14 октября: „…Academia“ до сих пор не заплатила. „Молодая гвардия“ тоже. Просто хоть помирай. У банков стоят очереди, даже в Сбербанке деньги выдают с величайшим трудом…
Подхалимляне. Писательский съезд».
22 декабря: «Ездил в Москву на пленум ВЛКСМ. В Кремле. Нет перчаток, рваное пальто, разные калоши, унижение и боль… Моя дикая речь в защиту сказки… Вернулся: опять осточертевший Некрасов, одиночество, каторга подневольной работы…»
Чуковский всегда много работал. «Без писания я не понимаю жизни», — говорил он. И еще: «Я не знаю за собой никаких талантов, кроме одного — беззаветного труженичества».
В дневниках Корней Иванович изливал свою боль и тоску, а на людях почти всегда держался молодцом. Как вспоминает Маргарита Алигер, «ирония всегда помогала ему жить и не покидала его до конца жизни. Однажды, где-то в 60-х годах, пожаловавшись мне на недомогание, он, вдруг резко изменив жалобный тон, закончил свои жалобы следующим манером: „Что уж тут! Вероятно, все вполне естественно в 83 года. Так ли я себя чувствовал год назад, в свои цветущие восемьдесят два!“ Столь игривый финал сразу менял тональность и помогал собеседнику, избавляя его от необходимости лепетать беспомощные и жалкие слова…» (М. Алигер. «Тропинка в ржи»).
«Дорогой Корней! — писал американский писатель Джон Чивер в письме от 12 ноября 1964 года. — Одно из самых приятных воспоминаний о России — ваше веселое лицо, ваша светлая комната и блеск вашего ума…»
В дневнике Чуковского от 23 октября записано: «Вчера был у меня Чивер, поразительно похожий на Уэллса… У меня грипп, мне было трудно сидеть, хотелось лечь, но я так люблю его, что мне было радостно с ним. Уходя, он обнял меня — о если б он знал, какую плохую статейку я написал о нем!..»
Через 5 лет Корнея Чуковского не стало. Он прожил много — 87 лет. Его дети — Николай Чуковский и Лидия Чуковская пошли по стопам отца и прочно вошли в литературу.
Мы начали рассказ о Чуковском с оценки критика Сарнова, им же и закончим: «Сила Чуковского — в том, что он сумел создать свой жанр. Точнее — совершенно особый художественный феномен, имя которому — „Сочинения Корнея Чуковского“».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.