НАРБУТ Владимир Иванович 2(14).IV.1886, хутор Нарбутовка Черниговской губернии — 14.IV.1938, погиб в заключении

НАРБУТ

Владимир Иванович

2(14).IV.1886, хутор Нарбутовка Черниговской губернии — 14.IV.1938, погиб в заключении

Нарбута считают акмеистом. Однако на фоне блестящей триады (Гумилев, Ахматова, Мандельштам) Нарбут всего лишь «спутник акмеизма», как выразилась Надежда Мандельштам. До сих пор загадочный и до конца не собранный в своем творчестве. С юности хромавший Нарбут был «припечатан» Валентином Катаевым в его «Алмазном венце», как «колченогий». Карикатурный его портрет совсем не совпадает с реальным.

Окончив с золотой медалью уездную Глуховскую гимназию, Владимир Нарбут с младшим братом, художником Георгием, в 1906 году появился в Петербурге, где на графику младшего брата и «живописность» стихов старшего оказал влияние известный художник Николай Билибин. Владимир Нарбут в северной столице публиковал в различных журналах свои стихи, рассказы, этнографические очерки о родной Малороссии. Первый свой изданный сборник в 1910 году Нарбут назвал просто «Стихи» с подзаголовком «Год творчества первый». В «неумелом, неловком, косолапом, спотыкающемся» стихотворце Сергей Городецкий увидел отголоски «настоящей живой поэзии».

Далее последовала журнально-издательская деятельность Нарбута в «Gaudeamus» и сближение с «Цехом поэтов», в котором он особенно подружился с Зенкевичем. В апреле 1912 года вышел второй сборник Нарбута «Аллилуйя», набранный церковнославянским шрифтом с киноварными заглавными буквами из старопечатного псалтыря (оформление Билибина и Георгия Нарбута), но до широких кругов читателей «Аллилуйя» не дошла: тираж был конфискован цензурой «за богохульство» и «порнографию». Успевший прочитать его Брюсов оценил сборник как поиск «залихватского» «русского стиля». Многих подобный стиль шокировал:

Мясистый нос, обрезком колбасы

нависший на мышастые усы,

проросший жилками (от ражей лени), —

похож был вельми на листок осенний…

В этой книге Нарбута явно просвечивал лихой «бурсацкий» мир. Не случайно Нарбут в письме к Зенкевичу от 7 апреля 1913 года писал: «А мы — и не акмеисты, пожалуй, а натуралисто-реалисты. Бодлер и Гоголь. Гоголь и Бодлер».

Лидер и мэтр акмеизма Николай Гумилев писал: «Михаил Зенкевич и еще больше Владимир Нарбут возненавидели не только бессодержательные, красивые слова, но и все красивые слова, не только шаблонное изящество, но и всякое вообще. Их внимание привлекло все подлинно отверженное: слизь, грязь и копоть мира. Но там, где Зенкевич смягчает бесстыдную реальность своих образов дымкой отдаленных времен или отдаленных стран, Вл. Нарбут последователен до конца, хотя, может быть, и не без озорства… В каждом стихотворении мы чувствуем различные проявления того же земляного злого ведовства, стихийные и чарующие новой и подлинной пленительностью безобразия».

Все собутыльники в размывчивом угаре.

Лишь попадья — в жару: ей впору жеребец…

Это из знаменитого стихотворения «Пьяницы» (1911–1915), — «бой-баба, баба-ночь, гульбою нас посватай!..»

Попутно еще один отзыв Осипа Мандельштама, который отметил, что в тексте нарбутовских стихов проступает «божественная физиология, бесконечная сложность нашего темного организма».

Однако и «божественная физиология», и «богохульство» дорого стоили Нарбуту: его исключили из Петербургского университета. Но он не отчаивался и отправился в пятимесячное путешествие по Африке (по стопам Гумилева?). Вернулся в Россию и снова принялся за сочинительство, погружаясь в свою своеобразную угрюмую поэтику, сочетающуюся, по оценке Паустовского, с «щемящей и невообразимой нежностью».

Все в саду, никого нету дома:

там привозят черешни от мызы.

Фиолетовой знойной истомой

дышит сад, опаленный и сизый…

А далее грянул Октябрь 1917 года, «когда метели летели в розовом трико…»,

…когда из фабрик

преображенный люд валил

и плыл Октябрь (а не октябрик!) —

распятием орлиных крыл…

Эти орлиные крылья накрыли и Владимира Нарбута: под новый 1918 год у себя на Черниговщине он подвергся нападению очередной революционной банды, был ранен, вследствие чего пришлось ампутировать кисть левой руки. Из Украины переместился в Воронеж и там стал редактором воронежских «Известий» и председателем губернского Союза журналистов. Освоившись, наладил выпуск «беспартийного» журнала «Сирена». Продолжал писать стихи, в основном агитационного характера, типа «Врангель — не ангел, а вран!» Или —

И не Христос восстал из мертвых,

А Солнценосный Коминтерн!

С 1919 по 1922 год вышло 9 книг стихов Нарбута, в том числе переизданный запрещенный сборник «Аллилуйя». В 1922 году Нарбут переехал в Москву и стал ответственным работником отдела печати ЦК ВКП(б). Он нашел применение своей кипучей натуре: организовал и возглавил одно из крупнейших издательств «Земля и Фабрика», редактировал популярнейшие журналы «30 дней», «Вокруг света», «Всемирный турист», стал «собирателем литературы Земли Союзной», по выражению Александра Серафимовича.

«Я любила Нарбута, — можно прочесть в воспоминаниях Надежды Мандельштам. — Барчук, хохол, гетманский потомок, ослабевший отросток могучих и жестоких людей, он оставил кучу стихов, написанных по-русски, но пропитанных украинским духом. По призванию он был издателем — зажимистым, лукавым, коммерческим. Ему доставляло удовольствие выторговать гроши из авторского гонорара, составлявшего в двадцатые годы… ничтожный процент в стоимости издания книги. Это была хохляцкая хохма, которая веселила его даже через много лет после падения. Издательскую деятельность Нарбут представлял себе на манер американских издателей детективов: массовые тиражи любой дряни в зазывающих пестрых обложках. В нашей ханжеской жизни он не мог развернуться как делец и выжига и сам взял из себя особый искус — стад партийным аскетом. Ограничивал он себя во всем… Ничего, кроме партийного и коммерческого смысла книги, он знать не хотел. Единственный человек, которому он радовался, был Мандельштам».

Незадолго до своей «партийности» Нарбут написал стихотворение «Совесть», которое начиналось так:

Жизнь моя, как летопись, загублена,

киноварь не вьется по письму.

Я и сам не знаю, почему

мне рука вторая не отрублена…

Как правило, поэты предчувствуют свою судьбу. Падение Нарбута с издательских высот произошло в 1928 году. Всплыла какая-то бумага, согласно которой, будучи в деникинском плену, Нарбут написал отречение от большевизма. А может, сыграл роль конфликт Нарбута с другим всесильным издателем, Александром Воронским? Так или иначе, но Нарбут был исключен из рядов ВКП(б) и снят со всех постов. И пришлось ему заниматься тяжелой литературной поденщиной. Нарбут пытался ввести в оборот «научную поэзию», но был изруган и заклеймен за «насильственное штукатурство заблудившегося и в поэзии, и в нашей действительности интеллигента», как выразился ярый партийный критик Валерий Кирпотин.

Ну, а дальше совсем печально. В ночь на 27 октября 1936 года по доносу Нарбута арестовали. Осудили и этапировали в дальние края — в Магадан. Затем повторное судилище тройкой НКВД и расстрел. Есть другое свидетельство: был утоплен на барже с другими осужденными. Но официально долгие годы считалось, что Нарбут умер «от сердечной недостаточности» в ноябре 1944 года. Обычное гулаговское вранье. Владимир Нарбут погиб в 1938 году в возрасте 50 лет.

В одном из писем с Колымы он успел написать жене Серафиме Суок о том, что «сейчас мы живем пока в палатках, как герои произведений Джека Лондона». Пытался утешить?..

В стихотворении 1912 года Нарбут писал:

Луна, как голова, с которой

кровавый скальп содрал закат.

Ах, если бы только закат…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.