Пятый человек, которого Эдди встретил на небесах

Пятый человек, которого Эдди встретил на небесах

Бело. Кругом все бело. Ни земли, ни неба, ни горизонта между ними. Только чистая безмолвная белизна, беззвучная, как нескончаемый снегопад на рассвете.

Эдди не видно было ничего, кроме белизны. И не слышно было ничего, кроме собственного затрудненного дыхания, сопровождаемого эхом этого же дыхания. Он вдохнул — и услышал еще более громкий вдох. Он выдохнул — и эхо отозвалось выдохом.

Эдди зажмурился. Нет хуже тишины, когда знаешь, что ничто ее не прервет, и Эдди точно знал, что так и будет. Его жена исчезла. Ему отчаянно хотелось вернуть ее, хоть на минуту, хоть на полминуты, хоть на пять секунд, но до нее было не дотянуться, ее невозможно было позвать, ей нельзя было помахать рукой, даже нельзя было посмотреть на ее фотографию. У него было такое чувство, будто он скатился по ступеням и рухнул наземь. Душа была пуста. Ничего не хотелось. Он висел в пустоте, будто подвешенный на крюке, безжизненный и безвольный, точно из него выкачали все жизненные соки. И так он провисел день, а может, месяц. А может, столетие.

И только услышав тихий, тревожный звук, он пошевелился и открыл отяжелевшие веки. Он уже побывал на четырех уровнях небес и встретился с четырьмя людьми; и хотя каждый из них поначалу показался ему загадочным, интуиция подсказывала, что эта, последняя, встреча будет особенной.

Неясный звук послышался снова, теперь несколько громче, и Эдди, подчиняясь приобретенному за жизнь инстинкту самозащиты, сжал кулаки, при этом он правой рукой ухватил палку. Руки его были испещрены пятнами. Ногти были короткими и желтоватыми. Ноги были покрыты красноватой сыпью — опоясывающим лишаем, появившимся у него в последние дни пребывания на земле. Эдди неприятно было видеть эти признаки угасания, и он отвел взгляд. По всем человеческим понятиям, тело его было на пороге смерти.

Снова послышался шум: на этот раз тонкие, пронзительные крики, перемежаемые тишиной. Эдди уже слышал эти крики раньше в своей жизни, в ночных кошмарах, и его передернуло от воспоминаний: деревня, пожар, Смитти, и этот звук, визгливое гоготанье, всякий раз вырывавшееся из его горла, когда он пытался заговорить.

Эдди стиснул зубы, как будто таким образом можно было добиться тишины, но шум не стихал, точно невыключенная сигнализация, и тогда Эдди заорал в удушающую белизну:

— Что это? Чего вы хотите?

Тонкие, пронзительные крики отступили на задний план, уступив место новому, непонятному, беспрестанному грохоту, похожему на шум реки; белизна вдруг сжалась и превратилась в солнечное пятно, отраженное от переливающейся глади воды. Под ногами Эдди появилась земля. Его палка уткнулась во что-то твердое. Он стоял высоко на насыпи, бриз обдувал его лицо, а кожа от легкого тумана покрылась влажной глазурью. Он посмотрел вниз на реку и увидел источник этих криков и испытал такое облегчение, какое обычно испытывает человек, схвативший бейсбольную биту, а потом осознавший, что никто к нему в дом не ворвался. Этот шум — визг, свист, немолчный крик — был просто-напросто какофонией детских голосов. Тысячи детей играли, плескались в реке, орали и хохотали.

И это то, что мне все время снилось? — подумал Эдди. Все это время? Почему? Он внимательно вгляделся в их маленькие фигурки. Дети прыгали, бродили по воде, таскали ведра, перекатывались в высокой траве. В этой наблюдаемой им картине была некая безмятежность — ни единого признака грубости или жестокости, столь часто свойственных детям. И тут Эдди заметил кое-что еще. С ними не было взрослых. Не было среди них и подростков. Только маленькие, загорелые дети, похоже, полностью предоставленные сами себе.

Вдруг взгляд его остановился на белом валуне. На нем, в стороне от других детей, глядя прямо на Эдди, стояла стройная, тоненькая девочка. Она махала ему обеими руками, подзывая к себе. Эдди заколебался. Девочка улыбнулась. Снова помахала ему и кивнула, точно поясняя: «Да, да, именно ты».

Эдди опустил пониже палку, чтобы легче было спуститься с насыпи. Поскользнулся, больное колено согнулось, и он не смог удержаться на ногах. Но, еще не успев упасть, он почувствовал, как сзади налетел порыв ветра и, выпрямив его и поставив снова на ноги, подтолкнул вперед. И вот он уже как ни в чем не бывало стоял перед маленькой девочкой.

Сегодня у Эдди день рождения

Ему пятьдесят один. Суббота. Это его первый день рождения без Маргарет. Он наливает в бумажный стаканчик кофе «Санка» и съедает два намазанных маргарином гренка. После несчастного случая с женой Эдди решил навсегда распрощаться с празднованием своего дня рождения, уверяя себя: «И зачем я должен напоминать себе о том дне?» Маргарет всегда настаивала на том, чтобы устраивать праздник. Она пекла торт. Приглашала друзей. И каждый раз покупала кулечек с помадкой и перевязывала его ленточкой. «Нельзя отказываться от своего дня рождения», — говорила она.

Теперь же, когда ее не стало, Эдди старается делать вид, что никакого дня рождения нет. На работе он привязывается на изгибе «американских горок» и висит в вышине в полном одиночестве, точно скалолаз. А вечером идет домой и смотрит телевизор. И рано ложится спать. Ни торта. Ни гостей. Если чувствуешь себя как обычно, совсем не трудно и вести себя как обычно. Серый цвет капитуляции становится его повседневным цветом.

Эдди сегодня шестьдесят. Среда. Он приходит в мастерскую пораньше. Открывает пакет с завтраком и отщипывает от бутерброда кусок вареной колбасы. Насаживает его на крючок, забрасывает леску в «рыбную щель». Смотрит, как наживка всплывает, а затем исчезает, поглощенная океаном.

Эдди шестьдесят восемь. Суббота. Эдди раскладывает на полке лекарства. Звонит телефон. Это его брат Джо из Флориды. Джо поздравляет его с днем рождения. Джо рассказывает о своем внуке. Джо говорит о своей новой квартире. Эдди отвечает ему «угу», повторяя это «угу» по крайней мере раз пятьдесят.

Эдди семьдесят пять. Понедельник. Эдди надевает очки и проверяет отчеты о техосмотрах. Замечает, что прошлым вечером кто-то пропустил смену, и на аттракционе «Червяк-вьюнок» не проверены тормоза. Эдди вздыхает, снимает со стены табличку «ВРЕМЕННО ЗАКРЫТО НА ТЕХОСМОТР» и несет по променаду к входу в «Червяка-вьюнка», где самолично проверяет тормоза.

* * *

Эдди восемьдесят два. Вторник. Возле входа в парк останавливается такси. Эдди пролезает на переднее сиденье, втаскивая за собой свою палку.

— Большинству нравится на заднем, — говорит таксист.

— Но ты не против? — спрашивает Эдди.

Таксист пожимает плечами:

— Нет, не против.

Эдди смотрит прямо перед собой. Не станет же он объяснять таксисту, что на переднем сиденье кажется, будто сам ведешь машину, а он уже два года как не водит, с тех пор, как у него забрали права.

Такси привозит Эдди на кладбище. Он идет на могилу матери, на могилу брата, на несколько секунд останавливается возле могилы отца. И как всегда, напоследок оставляет могилу жены. Он опирается на палку, смотрит на могильный камень и думает, думает о многом. Например, о помадке. Эдди думает, что теперь от помадки у него бы выпали последние зубы, и все же он ни за что бы от нее не отказался, только бы рядом была Маргарет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.