Столешников пер., 2

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Столешников пер., 2

Главным для меня в 1929 году стал поиск в Москве нового помещения для Библиотеки. Число посетителей росло, увеличивались книжный и журнальный фонды, расширялись другие виды деятельности. В начале 1929 года нам было выделено небольшое помещение в здании Политехнического музея. Туда мы перевели Отдел выдачи книг на дом (абонемент). Перевезли семь тысяч книг. Но облегчения это нам не принесло. Небольшое помещение в Историческом музее сковывало наше развитие.

Это делало совершенно неотложным переезд Библиотеки в более просторное помещение. Тем более что и Исторический музей стремился от нас избавиться и вернуть занятое нами помещение. Кроме этого, и Моссовет хотел нас как можно быстрее переселить. В это время обсуждался проект расширения прохода из Охотного ряда на Красную площадь за счет сноса ворот Бориса Годунова (XIII в.) и Иверской часовни, в непосредственной близости к которым располагалась ГБИЛ. Однако против такого проекта выступали московские архитекторы, которые предлагали расширить проход на Красную площадь не за счет сноса исторических памятников, а путем проделывания выемки в здании Исторического музея у ворот Бориса Годунова, как раз там, где находилось помещение Библиотеки. Хотя этот проект в дальнейшем отпал, в тот момент Моссовет в экстренном порядке стал нам предлагать помещения в бывших церквах в центре Москвы.

Весной нам предложили помещения бывшего Никитского монастыря на Большой Никитской улице, 27, напротив здания Зоологического музея МГУ — собор и две церкви с чудесным садом. Однако эти помещения были в конце концов переданы МГУ, а нам предложили церковь Космы и Дамиана в Столешниковом переулке. Мы согласились, но оказалось, что она ранее была передана Ассоциации художников революционной России (АХРР). Моссовет предложил еще помещения целого ряда уже закрытых церквей: Николы "Красный звон" в Юшковом переулке на Ильинке, Антипия на Волхонке, Николая Явленного на Арбате, святых Бориса и Глеба на Арбатской площади. Однако все помещения в этих церквах были слишком тесными, и мы отказались. Кроме церквей Моссовет нам ничего не предлагал.

Как раз в это время вышло постановление Моссовета о немедленном нашем выселении в связи с реконструкцией Воскресенского проезда. Мы решили отстаивать устраивавшую нас и по площади, и по месту расположения церковь Космы и Дамиана в Столешниковом переулке, дом 2.

В то время начальником Главнауки был старый большевик Михаил Николаевич Лядов, с которым считались в Моссовете. Я уговорила его поехать со мной в Моссовет. Там нас принял один из заместителей председателя (не помню фамилию), который сочувственно отнесся к нашей беде. Но помещений, кроме уже нам предлагавшихся, не было. Тогда я поставила вопрос о передаче нам здания церкви Космы и Дамиана в Столешниковом переулке. Он тут же ответил: "Ну подождите, мы же передали ее АХРРу". Посмотрели, когда передали АХРРу. Оказывается, еще в апреле 1929 года, и АХРР с тех пор (а был уже июль) только вывез все иконы и церковную утварь, разрушил алтарь и приделы, а больше ничего не сделал. Ремонта даже и не начинали. Я со свойственным молодости легкомыслием говорю: "Так давайте мы ее и займем!" Но это не подействовало — было постановление, которое надо было выполнять. Тогда я говорю: "Ну а что если мы туда возьмем и въедем!" Он посмотрел на меня, вероятно, подумал, что за строптивая девушка, и ничего не ответил, но я поняла, что он не против, раз это единственный способ нас переселить. Я тут же потянула Лядова на выход. Когда мы вышли из кабинета, я ему сказала: "Михаил Николаевич, давайте поедем в церковь Космы и Дамиана". Он очень хорошо ко мне относился и согласился. В машине я говорю: "А что если я въеду в церковь?" Он отвечает: "Ну, что вы!.. А ключи у вас есть?" Я говорю: "Нет, конечно". "Ну, — говорит Михаил Николаевич, — я ничего не знаю!.." И я решила действовать.

Приехала в Библиотеку, это была уже вторая половина дня, и говорю: "Давайте немедленно переедем!" У меня была еще одна такая же отчаянная сотрудница, Лидия Никифоровна Кобяшева, она говорит: "Да… Но как же мы туда переедем?" Хотя это недалеко, но ведь нужны лошади…" Кто-то из сотрудников сообразил, что в Охотном ряду, где еще торговали мясом и рыбой, наверняка есть телеги. Мы с Лидией Никифоровной помчались в Охотный ряд, быстро нашли три подводы, подъехали к Историческому музею через ворота Бориса Годунова и спешно нагрузили их книгами. Решили пока взять только дубликаты и разное старье. Грузили в мешки, которые были на телегах. Вышло, кажется, мешков пятнадцать, а может быть, и больше. Нагрузили три полные телеги и поехали через Охотный ряд по Тверской улице прямо в Столешников переулок. Замка на двери церкви не оказалось, только печать. Мы постояли над этой печатью в растерянности, но я быстро спохватилась и ее сорвала. Решила: пусть будет что будет! Наш прошлый самовольный переезд с Денежного переулка стоил мне многих неприятностей, но потом выговор с меня сняли.

Я подумала: "Я же не дачу себе строю, а делаю государственное дело".

Уже поздно вечером мы закончили разгрузку книг, рассчитались за подводы. Деньги взяли от платного абонемента. Я ломала голову, как их проведу: в смете такие расходы не предусмотрены, но все обошлось. Я была мелкая сошка, никто не захотел со мной связываться. Но как закрыть дверь? Замка у нас, конечно, не было. Решили остаться на ночь в церкви. Я попросила одну из сотрудниц, совсем молоденькую девушку, сходить ко мне домой и предупредить мужа, что я останусь здесь ночевать. Лидия Никифоровна жила рядом, сбегала домой, предупредила, что останется на ночь в церкви, и даже принесла булку с чем-то вкусным; мы поужинали, не подозревая, что грозит нам ночью. А ночь была ужасной! Во-первых, оказалось, что в помещении церкви совсем нет света. Но главное — крысы! Их мы, конечно, испугались, особенно я. Лидия Никифоровна была моложе меня, и мне стыдно вспоминать, что я не побоялась снять печать, а крыс испугалась. Слава Богу, зверюги занялись мешками. Мы решили ими пожертвовать, только бы они нас не тронули. Эту ночь мы почти не спали. Наутро решили пойти домой по очереди. Я пошла первой, открыла дверь и остолбенела: на крыльце у входа в церковь множество женщин! Очевидно, уже разнесся слух, что церковь заняли. Меня обступили, не давали проходу. Я старалась объяснить, что занятие библиотекой помещения церкви Космы и Дамиана — это лучший выход: в церкви будет находиться культурное учреждение и это может спасти ее от сноса. Так и вышло. Если бы Библиотека не заняла помещение церкви Космы и Дамиана, ее, скорее всего, снесли бы. Ведь все церкви, которые нам предлагали в центре Москвы, были позже снесены. На их месте были разбиты безликие палисадники или построены уродливые здания вроде трансформаторной подстанции Метрополитена на месте церквей Никитского монастыря.

Так мы заняли под ГБИЛ помещение церкви Космы и Дамиана в Столешниковом переулке. АХРР не протестовала, я ни разу с ними не объяснялась по этому поводу. В конце августа М.Н.Лядов вызвал меня к себе и вручил Постановление Президиума Моссовета от 21 августа 1929 года, в котором говорилось: "…Ввиду неиспользования АХРР в течение шести месяцев помещения церкви за отсутствием средств и принимая во внимание срочность выселения ГБИЛ из Исторического музея в связи с ремонтными работами Моссовета — передать церковь Космы и Дамиана в Столешниковом пер. ГБИЛ Главнауки".

Когда Михаил Николаевич вручал мне Постановление вместе с ордером, он усмехнулся и сказал: "Ну… молодец!" — чему я была очень рада. Я всегда вспоминаю этот эпизод, когда рассказываю о становлении Библиотеки: если бы все пошло по закону, то, возможно, и не было бы ГБИЛ. Именно помещение Библиотеки в церкви Космы и Дамиана сыграло огромную роль в ее развитии. За предвоенное десятилетие объем ее работы увеличился в 2–3 раза, а может быть, и больше, а главное, новое помещение подняло авторитет и значимость Библиотеки среди научных, учебных и культурных учреждений Москвы. Я, безусловно, благодарна Главнауке, ее начальникам профессору И.И.Гливенко, Ф.Н.Петрову, М.Н.Лядову и сотрудникам Главнауки, которые всегда нам помогали. Это были умные люди, с которыми можно было всегда найти общий язык. Их помощь в нашем переезде из Исторического музея в церковь Космы и Дамиана огромна. Главнаука выделила нам средства и хорошую строительную организацию, которая добросовестно и быстро провела ремонт, притом так качественно, что Библиотеку начали показывать на выставках как образец возможности переделки помещения церкви под культурное учреждение. А я кроме всего была спокойна, что церковь Космы и Дамиана теперь не снесут.

В центре здания мы сделали двухъярусное книгохранилище, по бокам были открыты читальный и консультационный залы. Были выделены помещения под каталог, под вспомогательные и административные отделы. Над книгохранилищем был сделан полуэтаж, где разместился отдел обработки. В общем, помещение церкви Космы и Дамиана нам прекрасно послужило.

30 марта 1930 года состоялось торжественное заседание, посвященное открытию Библиотеки в новом помещении.

Пришло много читателей и приглашенных, что наглядно подтверждало огромный интерес московской интеллигенции к нашей Библиотеке, а для меня — "к моей Библиотеке". Все радовались, поздравляли меня. Пришло и начальство — новый заведующий Главнаукой И.К.Луппол, с которым мы с Василием Николаевичем вместе отдыхали в Гаспре и Узком и были в дружеских отношениях. Это был очень интересный человек, любивший, как и я, Париж и много интересного рассказывавший об этом городе. Ждали А.В.Луначарского, но он в последний момент прислал записку, что прийти не сможет:

"30. III.1930

Дорогие товарищи, на сегодня внезапно оказалась назначенной очень важная государственная комиссия. Я думал, что заседание кончится довольно скоро. Но это не так. Вот почему я, к сожалению, не могу быть на

В. Торжестве.

Желаю искренне процветания Библиотеки. Непременно посещу ее на днях и подробно с ней ознакомлюсь.

Член президиума ЦИК Академик Луначарский".

Пришла и большая группа издательских работников во главе с директором Госиздата А.В.Халатовым. Торжественное заседание открыл И.К.Луппол. Я сделала доклад о деятельности Библиотеки и перспективах ее развития. Было много выступавших. В целом Торжественное заседание явилось важным шагом к дальнейшему нашему развитию.

В архиве ГБИЛ хранится интересная зарисовка первых шагов деятельности Библиотеки в церкви Космы и Дамиана. Она не подписана и не указано ее назначение. Названа она "Церковь-Библиотека".

"…На церкви нет креста. На колокольне отсутствует колокол. Церковь пустовала… До тех пор, пока на широких дверях, защищенных металлической решеткой, не появилась невиданная табличка — "ГОСУДАРСТВЕННАЯ БИБЛИОТЕКА ИНОСТРАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ". Вы входите в Храм. Пройдя просторную прихожую, Вы попадаете в большой полукруглый зал, густо, в несколько этажей заставленный шкафами. Разные галерейки составляют новую надстройку. По галерейкам среди полок движутся фигуры. Здесь святое святых Храма — книгохранилище. На полках в образцовом порядке, подчиненном каталогизации по усовершенствованной системе Кеттера, расположены книги — свыше 50 тыс. названий. Это сегодня. А еще несколько лет тому назад Библиотека едва ли насчитывала 10 тыс. томов.

Справа от главного зала — читальный зал. Над кипами газет и журналов, над индикатором, характеризующим их направление и дающим оглавление отдельных номеров, насмешливо улыбается гипсовый Вольтер. В читальном зале все приспособлено для широкого обслуживания массового читателя. Ежедневно вывешивается перечень полученных газет с указанием заглавий передовиц и наиболее интересных статей. Издается информационный бюллетень с аннотациями и сведениями о всех интересных книгах, выходящих в Европе и Америке. Бюллетень рассылается всем заинтересованным издательствам. Кроме того, в читальном зале устраиваются книжные выставки, откликающиеся на все значительные события литературной и общественной жизни. Останавливают на себе внимание деревянные бюсты Бальзака, Гёте, Рабле, Сервантеса, Данте, Спинозы, исполненные молодым скульптором Колонтаевым.

Библиотека периодически устраивает силами приезжающих в СССР иностранных ученых и советских научных работников доклады и историко-литературные лекции. Производится чтение новинок западной и американской литературы. Читаются циклы лекций по литературе отдельных стран. Ставятся даже проблемы изучения зарубежного читателя (например лекция "Американский читатель"). Одновременно со специфическими библиотечными функциями ГБИЛ ведет широкую работу по методике изучения иностранных языков. Диапазон этой работы очень велик — от начального года обучения до научных филологических исследований.

Большой зал слева от книгохранилища занят под выставку всех имеющихся в СССР пособий для изучающих иностранные языки. Здесь несколько раз в неделю производится демонстрация лингафонных пластинок на английском, немецком и французском языках, помогающая изучающим языки правильно усвоить произношение. Наконец, здесь имеется справочно-библиографическое бюро, дающее справки, связанные с изучением языков, а также Бюро переводов, берущее на себя переводы со всех языков на русский и наоборот и консультирующее по всем вопросам переводческого дела. Этот зал пользуется огромной популярностью среди педагогов, научных работников, учащихся и квалифицированных рабочих, занимающихся изучением иностранных языков. Однако Библиотека не ограничивает свою деятельность стенами бывшей церкви. Огромная тяга к изучению иностранных языков, охватившая широкие слои трудящихся, принуждает вынести работу Библиотеки далеко за пределы Храма".

В те годы ценным начинанием Библиотеки явилась организация разнообразного цикла лекций по различным вопросам языкознания и методике преподавания иностранных языков. Здесь и обзорная лекция профессора М.В.Сергиевского "О новейших грамматических течениях на Западе" (1934), и лекция известного английского методиста Пальмера "О методике преподавания иностранных языков" (1931), и сообщения по отдельным вопросам преподавания иностранных языков (например, лекция доцента В.Кунина "Об английских идиомах и путях их изучения (1934). О широте направления работы лектория Библиотеки при учебном зале могут свидетельствовать такие лекции, как "Преподавание иностранных языков в США", "Отчет о Конгрессе по иностранным языкам в Париже", "О грамматической терминологии" и т. д.

1930-е годы характеризуются напряженной работой по распространению иностранных языков под лозунгом "Иностранные языки — в массы". Можно без преувеличения сказать, что Библиотека явилась важным звеном в сети тех учреждений, школ и институтов, которые в это время занимались обучением иностранным языкам. Огромный размах изучения иностранных языков в ГБИЛ лишний раз показал, что знание иностранных языков стало буквально практической необходимостью и культурной потребностью советских людей. У нас в библиотеке появилась интеллигенция новой формации, т. е. та интеллигенция, которая заимствовала у своих дореволюционных предшественников хотя бы знания иностранных языков. Множество специалистов Наркоминдела, Наркомвнешторга, ВОКСа и других наркоматов, ведомств, научно-исследовательских и учебных институтов заговорили на иностранных языках у нас в Библиотеке. Многие наши учащиеся стали в дальнейшем известными языковедами, авторами учебников по иностранным языкам.

Важно отметить, что 1930-е годы в ГБИЛ начал зарождаться новый тип библиотеки и библиотекарей. Он не был заранее предугадан. Его рождала сама жизнь. Основная деятельность старого типа библиотеки и библиотекаря заключалась в том, чтобы приобрести книги, записать их в инвентарь, от руки заполнить карточку в каталоге, поставить книги на полки, а дальше выдать их читателю, предварительно стерев пыль. Вот и все. Творческий подход здесь относился только к приобретению книги, а дальше уже шла чисто техническая работа. Зато библиотекарь должен был обладать спокойным характером, приятной внешностью, чтобы читатель не отвернулся от него. Библиотекарь должен был иметь хороший почерк и некоторый круг знаний. Вот такие требования были к библиотекарю тогда, когда я вошла в библиотечный мир.

Конечно, были уникальные библиотекари-энциклопедисты, такие как, например, В.В.Стасов, служивший в Публичной библиотеке в Петербурге и дававший консультации, особенно художникам и музыкантам. Сейчас таких энциклопедистов не осталось. Такими были Е.И.Шамурин, А.И.Калишевский, Н.П.Киселев, мой учитель библиотечному делу в Саратове Е.Н.Добржинский. Это была плеяда прекрасных, настоящих библиотекарей, но таких библиотекарей были единицы.

В нашей Библиотеке тоже был такой специалист — Николай Иванович Пожарский (1889–1959). Он окончил МГУ и еще до революции был оставлен при Университете. Но затем перешел на библиотекарскую работу: заведовал библиотекой Государственной академии художественных наук (ГАХН), откуда в конце 1920-х годов перешел к нам. Старый московский интеллигент, он обладал редкой эрудицией, знал несколько языков. Он знал всё! Энтузиаст книжного дела, он был одним из организаторов книжного фонда и библиографического отдела Библиотеки. О нем у нас шутливо говорили: "Если Николая Ивановича разбудить ночью и спросить, кто автор какого-либо, даже малоизвестного произведения зарубежной литературы, он не только назовет автора, но и даст характеристику книги и подскажет, где, на какой полке ее найти". Он чуть ли не называл нужные страницы. Но, увы, все его знания умерли вместе с ним.

Чем же отличалась наша Библиотека и наши библиотекари от стандарта? Во-первых, с самого начала в Уставе ГБИЛ было записано, что Библиотека одновременно проводит консультационную и педагогическую деятельность, что библиотекари одновременно являются консультантами и преподавателями иностранных языков. Раньше такого в библиотеках не бывало. Во-вторых, Библиотека вышла за пределы своих стен, открыв филиалы на заводах, в различных учреждениях, в парках, в вузах, в научно-исследовательских институтах в Москве и в других городах страны. В-третьих, раскрытие содержания источника информации раньше ограничивалось записью в каталожной карточке, а мы стали раскрывать содержание книг: сначала через аннотации, а затем занялись и рефератами. По сей день ВГБИЛ издает реферативный бюллетень "Современная художественная литература за рубежом", который имеет большой тираж и в системе "Союзпечати" пользуется значительным спросом. Издание было прекращено в 1997 году из-за отсутствия государственного финансирования. Еще в Денежном переулке по моей инициативе мы сделали большой индикатор: приделали к стене фанерные коробочки, на которых написали названия журналов и аннотации к ним, а внутрь вкладывали карточки с содержанием отдельных номеров. Это упрощало читателям поиск и экономило их время. Читатель брал карточку, просматривал аннотацию на каждую статью и после этого мог запросить сам журнал. Это было начало.

После войны ГБИЛ стала печатать до одной тысячи листов в год различных реферативных изданий — это и сводные каталоги, и библиографические и систематические указатели, аннотированные карточки на каждую новую книгу, на каждую новую статью в журнале.

Однажды в начале пятидесятых годов у меня в кабинете Библиотеки открывается дверь и входит большой, солидный человек, кланяется в пояс и говорит: "Большое вам русское спасибо". В первый момент я ничего не поняла, а он продолжал: "Я академик Андронов из Горького. Мне 60 лет, и я уже 40 лет занимаюсь научной работой. Из этих сорока лет по крайней мере 20 лет я разыскиваю литературу, т. е. занимаюсь библиографической работой — подсобной работой к моей непосредственной деятельности. А вот сейчас, благодаря вашим библиографическим указателям и аннотированным карточкам, я сэкономил буквально 90 % своего рабочего времени и могу его потратить уже на мою непосредственную научно-исследовательскую работу. Я в свое время был в Томске, ездил в Иркутск и в Новосибирск, Казань и Саратов, был в Прибалтике. Искал журналы по своей специальности — физике. Находил и не находил… У вас открылось новое… Вы дали сразу всё! И мне не нужно уже сейчас не только никуда ехать, но я уже ретроспективно знаю, где, что и как сегодня выходит. И на моем столе лежит то наиболее интересное, что мне нужно в моей работе".

В-четвертых, в Библиотеке был широко развит лекторий — тоже новое в библиотечной деятельности. Сколько интересного он дал москвичам! Я вспоминаю наших лекторов. Например, помню шекспировский цикл лекций М.М.Морозова — того Мики Морозова, которого пятилетним нарисовал Валентин Серов. На лекции Михаила Михайловича стояли очереди. У нас шутили: очереди в Москве только на Тверской к Филиппову за свежими булочками и на Морозова в Библиотеке иностранной литературы. Представитель старой русской интеллигенции, Михаил Михайлович очень много хорошего дал новой советской интеллигенции. Кстати, его первая жена, Н.Г.Рогаль-Левицкая, работала у нас консультантом по английскому языку и тоже пользовалась популярностью. На ее доклады и особенно семинарские занятия попасть было непросто.

Вот это и есть новый тип библиотеки! Создавалась не просто библиотека, а "библиотечный комбинат", осуществляющий не только библиотечную деятельность, но и консультационную, учебную, методическую, научно-исследовательскую работу по всей стране. Это то, что сейчас очень интересует весь мир. И уже новые библиотеки, особенно в развивающихся странах, берут с нас пример. А мы начинали в 1922 году! Вот что писал мне по этому поводу президент Государственной академии художественных наук (ГАХН) П.С.Коган:

"Глубокоуважаемая Маргарита Ивановна, я вынужден уехать и лишен возможности выразить Вам привет и чувство глубокого уважения по поводу начала новой эры в истории созданного Вами учреждения.

Есть библиотеки — книгохранилища. Есть библиотеки — советники и друзья. Ваша Библиотека принадлежит к последней из этих двух категорий. Все мы — Ваши должники. У Вас находятся не только книги. Здесь целый университет, своего рода Академия. Отсюда уносишь не только книги, но и руководящие указания.

Это — библиотека наших дней, библиотека-просветитель, библиотека-учитель.

Самый горячий привет Вам и всем строителям замечательного дела. Искренние пожелания дальнейшего роста и преуспевания этому славному институту.

Президент ГАХН П.С.Коган".

К сожалению, рождение нового типа библиотеки не всегда проходит гладко. Например, была у нас Фундаментальная библиотека общественных наук (ФБОН), во главе которой стоял чудеснейший человек — Виктор Иванович Шунков. После войны был организован Всесоюзный институт научно-технической информации (ВИНИТИ) по естественным наукам и технике. Тогда В.И.Шунков задумал организовать подобного типа институт и по общественным наукам на базе ФБОН. Библиотека должна была стать основой Института, там должна была бы сосредоточиться вся информация. Шунков начал это дело, но, к сожалению, не успел его завершить — умер. А после его смерти его идею исковеркали. В новом здании оказалась не ФБОН, а ИНИБОН — Институт научной информации и Библиотека общественных наук, а на сегодняшний день Библиотека вообще выброшена из названия и остался ИНИОН — Институт научной информации общественных наук, а библиотека при нем. Мне кажется, Виктор Иванович перевернулся бы в могиле, если бы узнал, как исказили его идею. Рано или поздно придет время, когда поймут, что именно библиотека является центром информации. Нельзя же информировать без книг, журналов и других источников информации, хранящихся в библиотеках.

Меня часто спрашивают: "Скажите, а вам не было бы проще сделаться каким-либо институтом? Вы же такое большое дело делаете! Одна ваша издательская деятельность чего стоит!" Я всегда отвечала: "Нет, не стоит. Только для того, чтобы получить немножко больше денег? Это сегодня, а завтра еще неизвестно, может быть, и библиотекари будут получать большую зарплату. Библиотеки — это вечно. До нашей эры уже были библиотеки. А институты — это детище XIX и XX веков, и еще неизвестно, что с ними будет в XXI веке. Может быть, институты заменят еще чем-то новым. Но библиотеки останутся. Им замены нет. Я уверена, что библиотеки должны сохраниться, так как книгу не заменят никакие микрофильмы, никакие микрокниги. Разве можно лечь спать без книги? Разве можно посидеть или прилечь без книги? Как же можно жить без книги? Как можно не подержать в руках интересную, нужную для работы книгу? Это невозможно".

После общего ознакомления с деятельностью ГБИЛ в 1930-х годах в новом помещении в Столешниковом пер., хочу продолжить перечень событий в хронологическом порядке.

В январе 1930 года мной и вновь назначенной директором Московского института новых языков (МИНЯ) О.Г.Аникст был подписан Акт о передаче Высших курсов иностранных языков (ВКИЯ) Главпрофобру Наркомпроса. Таким образом, ВКИЯ при ГБИЛ стали МИНЯ. Казалось бы, МИНЯ должен был быть доволен и благодарен ГБИЛ. Но не тут то было! Уже в ноябре 1930 года МИНЯ поставил вопрос о передаче ГБИЛ Институту. В письме директора Института О.Г. Аникст к замнаркома Наркомпроса Курцу говорилось: "Вся масса учащихся МИНЯ (около 1 тыс. студентов) находится в чрезвычайно тяжелых условиях, благодаря отсутствию литературы и учебных пособий. Создание специальной библиотеки при Институте потребовало бы огромных затрат валюты, что Институт считает нецелесообразным ввиду наличия в Москве Государственной библиотеки иностранной литературы, которая могла бы удовлетворить потребности Института. В связи с этим Институтом неоднократно ставился вопрос о передаче ему ГБИЛ, и по этому вопросу имеется принципиальное согласие по чистке аппарата Библиотеки. В настоящее время ГБИЛ обслуживает в массе довольно неопределенный контингент читателя, а учебным залом ее пользуются, главным образом, учащиеся Института и его учреждений. Учитывая эти обстоятельства, а также факт сосредоточения вокруг Института всей работы в области иностранных языков, Институт считает целесообразным передачу ему ГБИЛ как в целях обеспечения учащихся необходимыми учебными пособиями, так и для ведения плановой массовой работы по иностранным языкам".

В связи с этим ходатайством последовало письмо заведующего сектором науки Наркомпроса И.К.Луппола замнаркома Наркомпроса Курцу.

"Наркомпрос в ответ на письмо ИНЯ от 7.XI.1930 г. решительно возражает против передачи Государственной библиотеки иностранной литературы МИНЯ, поскольку такое мероприятие неизбежно сузит роль Библиотеки, которая в настоящее время имеет союзное значение.

1. Обучение трудящихся иностранным языкам не может идти только по линии вновь организованных и вновь организуемых ВУЗ’ов и техникумов. Значительную роль должны здесь сыграть внешкольные методы — самообразование, радио, лингафон и т. п. Здесь ГБИЛ имеет соответствующий опыт, широко развиваемый и за пределами Библиотеки. Конечно, если необходимо будет преимущественное право пользования залами Библиотеки предоставить студентам ИНЯ, то оно может быть осуществлено путем договоренности между ГБИЛ и ИНЯ.

2. ГБИЛ не только библиотека г. Москвы, но она связана в своей работе с периферией (Курск, Нижний Новгород, Архангельск, Воронеж, Киев и пр.). В настоящее время приняты меры к организации в республиканских и областных центрах постоянных филиалов и кабинетов иностранной литературы.

3. Сектор науки Наркомпроса вынужден также решительно возражать против указания "неопределенный контингент" посетителей Библиотеки. Статистические данные показывают на непрестанное увеличение процента читателей-рабо-чих. Так в 1928/29 г. — 134 рабочих, в 1929/30 г. — 837, а в связи с организацией филиалов на производстве число читателей-рабочих растет с каждым месяцем. Далее, учащиеся составляют 37 % общего количества читателей (из них читателей МИНЯ около одной трети). Преподаватели, научные работники, литераторы составляют 44 % и тд. и т. д.

4. Главнаука считала бы необходимым отметить в заключение, что по всем вопросам, которые могут, как и в данном случае, быть разрешенными путем обычной договоренности, следует не обращаться в секретном порядке в высшие инстанции, а согласовать вопрос непосредственно с заинтересованным сектором Наркомпроса.

Зав. сектором науки Наркомпроса И.Луппол Секретарь Ю.Шерл".

На этом закончилась переписка и очередное покушение на нашу самостоятельность.

В мае 1930 года Библиотека совместно с ГИЗом начала издавать "Библиографический бюллетень иностранной литературы" тиражом одна тысяча экземпляров. В редколлегию Бюллетеня вошли: И.К.Луппол, М.И.Рудомино, Беспалов, Бела Иллеш, Креш, С.А.Лопашов. В рабочей редакции были И.А.Кашкин, Б.А.Грифцов, Е.Л.Ланн, Б.И.Ярхо и др. Для Библиотеки подготовка такого Бюллетеня не была чем-то новым: еще в помещении Исторического музея Библиотека выпускала похожее издание "Литературная жизнь Запада", в котором давались обзоры новейших литературных произведений. В то время это был единственный в стране источник информации о современной литературе западных стран. В его подготовке участвовали такие крупные переводчики, как И.А.Кашкин, Б.А.Грифцов, Л.П.Гроссман. Эти умные и образованные переводчики современной художественной литературы впервые познакомили советских людей с произведениями Э.Хемингуэя, Р.Фроста, Р.Роллана, М.Пруста и др.

Несмотря на мою бурную библиотечную жизнь, мы с мужем придерживались взгляда, что ее надо обязательно один-два раза в год прерывать для отдыха, и уже с середины 1920-х годов четко следовали этому принципу. Тем более Главнаука, где я работала по совместительству и в систему которой входила Библиотека, имела свои прекрасные санатории в Крыму ("Гаспра") и под Москвой ("Узкое"), Начиная с 1926 года мы много лет отдыхали в этих санаториях.

Как-то я отдыхала зимой в Узком, а Василий Николаевич по выходным дням брал дома лыжи, садился на Мясницкой, где мы жили, в автобус (кажется, № 1) и доезжал до Калужской заставы (в настоящее время площадь Гагарина). Там становился на лыжи и через деревни, на месте которых теперь стоят многоэтажки, шел на Узкое. Мы любили отдыхать в среде научных работников — в основном интеллигентных, нестандартных людей.

В конце 1920-х-начале 1930-х годов в Узком выделялся своеобразностью и яркостью ученый, путешественник и государственный деятель Отто Юльевич Шмидт. Это был очень интересный человек. Как-то, еще задолго до челюскинской эпопеи, он отдыхал в Узком после путешествия на Памир, откуда привез очень забавную игру "манжонго". Играли пластинками из кости, типа пластинок игры "домино". Я не помню саму суть игры, но помню, что она была очень занятной и мы были ею увлечены. Когда кто-то проигрывал, Отто Юльевич говорил: "Ну хватит, довольно" — и проигравший был обязан сесть в центре комнаты и рассказать о своих путешествиях. Я знала Отто Юльевича еще по Госиздату, когда он им руководил и был членом коллегии Наркомпроса (1921–1924). О.Ю.Шмидт был одним из тех доброжелателей Библиотеки, которые понимали значение ГБИЛ для развития культуры страны и стремились помочь ее становлению.

Наша дружба с Корнеем Ивановичем Чуковским началась уже в первые годы после рождения Библиотеки иностранной литературы. В 1920-х годах мы часто встречались в Узком. Я была еще совсем юной. Мы вели бесконечные беседы. Корней Иванович любил разные игры, особенно увлекался шарадами. Иногда в игре он срывал с окон большие портьеры, завертывался в них, как в тогу, и представлял кого-нибудь из окружающих в живых сценах. Обо мне он придумал такую шараду: первая часть слова — французский биолог, открывший антидифтерийную сыворотку — Эмиль Ру (1853–1933). Второй и третий слоги — музыкальные звуки — "до" и "ми", а в конце слова

— союз, показывающий отрицание: "но". С этой загадкой Корней Иванович выступал, как на уроке русского языка в школе. В конце он торжественно ставил на пьедестал меня, завернутую в занавес, и представлял — РУДОМИНО. Тогда, в 1920-х годах, Чуковский предрекал мне большое будущее. Мне это, конечно, очень льстило. Я смеялась, была очень горда.

Корней Иванович перенес свой пыл и на Библиотеку. Я помню, как в 1930-х годах в Библиотеке была дискуссия по проблемам перевода. В этой дискуссии Чуковский и переводчики вошли в такой азарт, что я боялась, что они разнесут Библиотеку. Мне пришлось вмешаться: "Знаете, Корней Иванович, я вас очень люблю и уважаю, но больше я не хочу, чтобы вы у нас…" После этого он поутих, и они вместе с С.Маршаком стали читать свои стихи. Они очень дружили, хотя и были соперниками в переводах. Но это были два таких больших человека, что и, расходясь во мнениях, относились друг к другу с большим уважением. Я всегда их вспоминаю как очень внутренне близких людей.

С Самуилом Яковлевичем Маршаком я познакомилась в 1931 году, когда была с мужем в Кисловодске в санатории "Работник просвещения". В то время Маршак отдыхал по соседству в санатории Дома ученых и часто заходил к нам. Часто, вместо того чтобы идти на какую-нибудь Красную горку, мы сидели в гамаках и болтали, спорили, выдумывали шарады. Маршак очень любил особые, умные игры, которые давали возможность испытать эрудицию участников, проверить их память. Мы с Самуилом Яковлевичем очень сдружились, я бывала у него на улице Чкалова, навещала его, когда он болел. Маршак очень часто устраивал в нашей Библиотеке вечера своих переводов. Прежде чем печатать переводы Бернса, Шелли, Байрона, Шекспира, он читал их у нас. Он пользовался всегда большой любовью и популярностью у слушателей. Самуил Яковлевич был очень приятным, хорошим человеком. У меня осталась о нем самая добрая память. Я помню, уже после его смерти приходил ко мне его сын. Я передала ему копии писем, которые Маршак присылал мне лично.

О революционерке Вере Николаевне Фигнер я, конечно, знала еще из уроков истории в гимназии. И вот судьба свела нас в начале 1930-х годов в санатории "Узкое". Кто-то сказал мне, что в санаторий приедет Вера Фигнер, и я решила прочесть ее воспоминания. Шлиссельбуржцами я интересовалась, читала воспоминания народника Н.А.Морозова. В библиотеке санатория нашлись три тома воспоминаний Веры Фигнер, и я с большим интересом приступила к чтению. И вот как-то я зачиталась до полуночи: не могла оторваться от книги. Как раз читала о допросе юной девушки и восторгалась ее героизмом. Я представляла эту юную, хрупкую, худенькую девушку, с длинными косами, которая стоит перед жандармами и смело им отвечает, как вдруг открывается дверь и входит пожилая женщина, видит меня в кровати и говорит: "Ой, пожалуйста, извините, я ошиблась дверью. Моя комната, вероятно, справа или слева. Я только сегодня приехала и вы меня, пожалуйста, простите". Тут я все поняла и вскрикнула: "Так это же вы — Вера Фигнер?" Она говорит: "Да, я. А что?" Я отвечаю: "Я как раз вашу книгу читаю!" Она села ко мне на кровать, и мы с ней проговорили до четырех часов утра. В восемьдесят лет она была очень любознательна, и, главным образом, она меня расспрашивала. Я все же попросила: "Вера Николаевна, расскажите о себе". Она ответила: "Ну, в книге же все написано. Вы читаете ее". Она спрашивала обо мне, о моей семье, о моей работе, об окружающих меня людях. Я говорю: "Вера Николаевна, уже поздно, надо спать". А она отвечает: "Нет, нет, нет, я еще…" После этой ночи мы с Фигнер очень сдружились. В послеобеденный час нас клали на террасе в меховые теплые мешки на отдых. Мы ложились рядом и потихоньку, чтобы не будить соседей, разговаривали. Ее все интересовало. Конечно, женщина она была необыкновенная, очень интересная. К сожалению, мне скоро пришлось уехать, истек мой срок пребывания. Но в Москве наша дружба продолжилась, я бывала у нее дома. Помню, зашла к ней как-то вечером в новом платье. Вера Николаевна увидела и спросила, где я его получила. Я сказала, что мне его сшила портниха. "Как, — удивилась она, — в советское время разве есть портнихи? Разве разрешают частный труд?" Я говорю: "Ну как же, Вера Николаевна, безусловно, есть". Она очень удивилась. Как-то я сказала, что нам по утрам молочница приносит домой молоко. "Как, — изумилась она, — молочница разносит молоко? Это же частная торговля. Разве можно?" И это все совершенно серьезно. Скорее всего, она была неправильно информирована. У нее была ка-кая-то подозрительная экономка, которая, возможно, давала ей такую информацию, и я ей невольно на многое открыла глаза. Но вскоре Вера Николаевна заболела. Наши встречи стали редкими. Потом началась война. В.Н.Фигнер умерла в 1942 году в 90-летнем возрасте.

Осенью 1931 года в санатории "Гаспра" я участвовала в шахматном турнире отдыхающих. Среди восьми участников я была единственной женщиной. Я, игравшая в шахматы, по сути дела, только с Василием Николаевичем, который играл слабее меня, завоевала четвертый приз среди мужчин, опытных мастеров. В связи с этим профессор Иван Никанорович Розанов написал забавное стихотворение.

Посвящается шахматистке Рудомино

14-15.Х.1931 г.

Она в турнир вступила смело,

Одна из дам:

"Не женского ума то дело", —

Твердили нам.

"То не забава, а несносный

Труд даме"… Но

Была почти победоносной

Рудомино!

Рудомино не математик,

Но черт возьми,

Напрасно Гиндин делал матик:

"Пять из восьми!"

Таких успехов достигают

Годами… Но

Обычно с мужем лишь играет

Рудомино!

Непобедим был и упорен

Лишь Марков[15] наш.

С его отцом[16] играл Чигорин[17]:

Наследный стаж!

Уменье важно в каждом деле,

Кузьмину[18], оно

Не помогло: не одолели

Рудомино!

Пусть говорят (коль зависть гложет):

"Судьбы каприз!"

Почетней первого быть может

Четвертый приз.

Судьбою женщин — Капабланок

Нам не дано!

Сильней своих и иностранок

Рудомино!

Запомнилось мне, что однажды в санатории в Гаспре был небольшой самодеятельный концерт. Я исполняла Пятнадцатую сонату Бетховена, а кто-то из отдыхающих стал играть фортепианные пьесы Сергея Рахманинова. И вдруг часть слушателей встала и ушла из зала в знак протеста против исполнения произведений белого эмигранта.

Мы очень любили дачу в Барвихе и все свободное время проводили там. Весною и летом на работу и с работы ездили поездом — 40 минут до Москвы. А уже с середины 1930-х годов у меня, как у директора Библиотеки, появилась персональная машина ("Эмка"), Тогда же мне на даче поставили телефон.

На даче много гуляли. Излюбленные места — Монастырский лес и высокий берег Москвы-реки. Мы переходили вброд Москву-реку и через Лохин остров и старицу Москвы-реки доходили до Архангельского (3 км) или по берегу Москвы-реки до Ильинского (3 км). Несколько раз всей семьей ездили из Барвихи на тарантасе в Архангельское. Москву-реку переезжали на пароме. Совершали мы и дальние прогулки на Николину Гору (17 км), иногда с ночевкой у знакомых (Яницких, Гальпериных, О.Ю.Шмидта, Колодных), живших там в дачном поселке работников науки и искусства (РАНИС), который создавался Наркомпросом в конце 1920-х годов. Если бы не жили уже в Барвихе, то наверняка поселились бы на Николиной Горе. Там имели дачи мои наркомпросовские сослуживцы. В длительных прогулках с Василием Николаевичем и Адрианом, а иногда и с его сверстниками, я обычно пересказывала что-то только что прочитанное. Помню, как пересказывала только что переведенный на русский язык роман Дж. Голсуорси "Сага о Форсайтах". Рассказа хватило на всю прогулку до Николиной горы и обратно. Ходили мы навещать знакомых в санаторий "Барвиха". В основном это было мое начальство по Наркомпросу, в большинстве своем репрессированное во второй половине 1930-х годов.

В 1934 году у меня была интересная встреча с датской писательницей Карин Микаэлис (1872–1950), которая приезжала к нам по приглашению Союза советских писателей. Мне тогда пришлось ее сопровождать в Горький. Туда поездом, а обратно в Москву пароходом. Мы быстро сдружились. Карин Микаэлис была очень интересным человеком, в то время писателем с мировым именем, хорошо относилась к Советскому Союзу. Помню, перед самым ее отъездом я спросила, что на нее произвело самое большое впечатление. Я запомнила ее ответ: "Вы… люди. У вас личное и общественное есть одно. Вы не говорите просто: "библиотека", "школа"… Вы говорите: "моя библиотека", "моя школа", "мой завод". И я чувствую, что это не просто слова. Вы даже своих сил больше отдаете работе, чем своему дому И это меня поразило". Вот так…

Микаэлис была у меня в гостях на даче в Барвихе. Но, к сожалению, ее приезд начался с неприятности. У нас была на даче огромная немецкая овчарка. Притом очень добрая и домашняя. Я не знаю, почему так случилось, но не успела еще Микаэлис войти в калитку, как собака схватила ее за руку. Испугались все ужасно. Но Микаэлис держалась мужественно и сказала: "Только не бейте собаку, не ругайте ее. Собака не виновата. Надо сказать, что собаки меня не любят". И тут же рассказала эпизод из своего детства, как она науськивала какую-то собаку, чтобы та облаяла ее тетку. Собака и набросилась на тетку… Были неприятности. Собаку, конечно, после этого избили. "Я чувствовала свою вину, — рассказывала Микаэлис, — гладила и успокаивала собаку, но она после этого перестала меня любить. Этот эпизод был мною описан в моей автобиографической повести "Девочка с разноцветными стеклышками"". В общем, все обошлось благополучно. В начале мировой войны Карин Микаэлис уехала из Дании в США. После войны вернулась в Данию, где в 1950 году умерла. Я в 1956 году была в Дании и навестила ее могилу на маленьком островке Фюн в Оденсе. Очень было грустно увидеть, что все могилы были убраны цветами и только на могиле Микаэлис их не было. Я сказала об этом одному датскому писателю. Он мне ответил: "Да, к сожалению, у нас она забыта. Это удел крупных писателей. Они у себя на родине забываются быстрее, чем за границей".

23 октября 1936 года у нас родилась дочь Марианна. Мы были счастливы.

В 1938 году провели капитальное утепление дачного дома, сделали черный пол, поставили зимние двойные рамы, переконопатили сруб, утеплили потолок. Вызывали плотников с Украины. Мы давно хотели большую часть года жить на даче. Но непосредственным толчком к перестройке дома явились частые бронхиты Марианны: ее лечащий врач, любимая в семье Нина Ивановна Знаменская, вырастившая также дочку Сергея Королева — Наташу и детей многих наших знакомых, посоветовала Марианне жить как можно больше на свежем загородном воздухе. После утепления дачи последние годы перед войной Анна Ивановна с Марианной почти круглый год жили на даче.

Немного о Сереже Королеве. Вспоминаю начало 1930-х годов. Когда бы мы ни приходили навестить Баланиных, по-прежнему всегда заставали Сережу с товарищами в его комнате — работающими, обычно очень громко спорящими. Теперь эта комната была в его полном распоряжении, и только буфет в левом углу напоминал нам прежнюю столовую. В комнате ничего не видно было от табачного дыма и ничего не слышно от неимоверного гула. Кроме близких Сереже Юры Победоносцева и Пети Флерова, приходило много людей, мало мне знакомых.

Наступило время, когда комната Сережи на Александровской улице (позже Октябрьской) не могла уже вместить всех, работавших вместе с ним. Сереже пришлось искать помещение для тогда им организованного и уже оформленного ГИРДа[19]. Имея опыт поиска помещений в Москве для ГБИЛ, я всячески советовала Сергею избрать тот же путь. Помню, что он со своими товарищами обошел — по моему списку — много зданий бывших церквей, но остановился на подвале дома на Садово-Спасской улице. Сейчас на стене этого дома висит большая мемориальная доска, где сказано, что здесь находился ГИРД во главе с С.П.Королевым.

В 1931 году я впервые увидела будущую жену Сергея — Ксению Максимилиановну Винцентини, Лялю, как ее все называли и называют до сих пор. Уже несколько лет до этого я слышала о ней много хорошего. И вот в один прекрасный день неожиданно в доме Марии Николаевны появилась чудесная девушка — красивая, обаятельная, простая, серьезная, самостоятельная. Она была одноклассницей Сергея по одесской школе, он несколько лет терпеливо и настойчиво ожидал ее и наконец дождался. В августе 1931 года Ляля приехала на два дня в командировку в Москву, и на второй день молодые пошли в ЗАГС и зарегистрировались.

Мария Николаевна приготовила скромный свадебный обед. На обеде присутствовали, кроме Сережи с Лялей, Мария Николаевна и Григорий Михайлович, Юрий Николаевич с Ольгой Яковлевной и мы с Василием Николаевичем. Ляля была в простом синем платье. Помню, пили шампанское за новобрачных, но пообедали впопыхах, так как Ляля тут же уезжала в Донбасс, где она после окончания медицинского института работала заместителем инспектора здравоохранения района и начальником санитарной станции. На обратном пути домой часть дороги мы с Василием Николаевичем ехали вместе с Лялей и Сережей на трамвае, стоя на задней площадке. О многом хотелось поговорить, но мало было времени. Где-то мы сошли, а молодые поехали одни на Курский вокзал. Ляля уехала с тем, чтобы вернуться в ближайшие дни в Москву к молодому мужу. Однако переехать окончательно она смогла лишь через несколько месяцев: ее долго не отпускали с работы. Сереже пришлось поехать к ней в Донбасс, и только после долгих споров и настояний Лялю наконец отпустили. Ляля была прекрасным человеком, чудесным врачом, она 34 года проработала в Боткинской больнице травматологом, и до сих пор больные вспоминают ее с благодарностью. Вообще о Ляле можно очень много рассказывать. Мы с ней в дальнейшей жизни много времени провели вместе, особенно во время войны, когда жили в моей квартире. И сейчас мы с ней часто встречаемся зимой, а летом живем вместе на даче и очень дружны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.