Хрущев в Югославии

Хрущев в Югославии

Разрыв между Москвой и Белградом начинался с секретной переписки. Восстановление отношений тоже происходило по похожему сценарию. Почти полтора года (1954 и 1955) стороны обменивались письмами.

К весне 1954-го в советском руководстве все больше и больше обозначались два «крыла» — Молотов и Хрущев. Хрущев постепенно выходил на первые роли, и ему нужны были смелые прорывные шаги. В том числе и в области внешней политики, где первую скрипку играл его главный конкурент, глава МИДа Молотов.

18 мая Президиум ЦК КПСС принял проект секретного постановления, в котором разрыв с Югославией впервые признавался ошибкой. Вина за разрыв возлагалась на Берию. Советскому послу в Белграде предлагалось добиться аудиенции у Тито и передать ему предложение о встрече представителей ЦК обеих партий[491]. Вскоре посол в Белграде Вальков передал Тито письмо из Москвы.

Ответ Вальков получил 11 августа. Югославское руководство соглашалось на обсуждение вопросов по нормализации межгосударственных отношений, но считало встречу представителей двух партий преждевременной. Югославов прежде всего раздражала деятельность антититовских эмигрантских организаций. В СССР и странах «народной демократии» проживали 1293 эмигранта, в распоряжении которых было шесть газет, а также радиостанция «Свободная Югославия».

Советская сторона пошла на уступки. 23 сентября 1954 года решением Президиума ЦК КПСС деятельность «Союза югославских патриотов» была признана «нецелесообразной», а работа газеты «За социалистическую Югославию» и радио «Свободная Югославия» прекращалась. Советские власти также принимали меры по прекращению антититовской пропаганды в советских изданиях.

Югославы это оценили. В очередном письме в Москву, написанном 16 ноября, впервые в советско-югославской переписке выдвигалась идея встречи руководителей двух стран.

31 января 1955 года с поста председателя Совета министров СССР был снят Маленков и на его место назначен Булганин. Это событие встревожило югославов — они делали ставку именно на Маленкова, а Хрущева считали более консервативным и «грубым» политиком. Неопределенность продолжалась до середины марта, когда Тито получил из Москвы очередное письмо за подписью «ЦК КПСС, Н. Хрущев». «Ваше предложение о личной встрече на самом высоком уровне отвечает пожеланию, выраженному в предыдущих наших письмах», — отмечалось в нем. В Москве просили югославов указать «конкретную дату и место встречи».

16 апреля в обстановке строжайшей секретности Тито вручил советскому послу запечатанный пакет с надписью «Н. С. Хрущеву», объяснив, что внутри находится ответ на последнее письмо из Москвы. Он сказал, что встречу на высшем уровне желательно организовать с 10 по 15 мая в Белграде или каком-либо другом пункте на Дунае — по усмотрению советских руководителей.

В Москве эти предложения приняли. Желательной датой встречи называлось 23 мая. Советская сторона сообщала и состав своей делегации: первым был назван член Президиума Верховного Совета СССР и первый секретарь ЦК КПСС Хрущев, вторым — председатель Совета министров СССР Булганин. 14 мая в Москве и Белграде было одновременно опубликовано сообщение о предстоящих переговорах.

Советские руководители тщательно обсуждали все детали поездки, вплоть до отдельных реплик на возможные заявления югославов. В оппозиции оказался Молотов: он считал, что югославское руководство отказалось от принципов марксизма-ленинизма, и предлагал потребовать от Белграда выхода из Балканского пакта, присоединения к Варшавскому договору, прекращения преследований сторонников СССР. Но его позиция поддержки не нашла.

Не менее тщательно готовились к приезду советской делегации и югославы. Тито вникал во все детали предстоящих дискуссий с советской делегацией.

Поездка всего руководства СССР в недавно еще «вражескую» Югославию вызывала серьезную обеспокоенность у советского народа. На имя Булганина приходили, например, такие письма:

«Уважаемый товарищ Булганин!

Люблю Вас, как родное правительство, а Вас лично как брата. Поэтому и пишу Хорошо, что встретитесь с Югославией, но только не в Белграде.

Не верю я им. Они младше Вас, вот пусть и приезжают. Кроме того, за что им такая честь.

Простите, что пишу, но пишу от всего сердца, хотя знаю или, вернее, предполагаю, что эта записка к Вам не попадет. 14 мая 1955 г.»[492].

Неизвестно, доходили ли эти письма непосредственно до адресатов, но после некоторых колебаний они решили — в Белград все-таки ехать.

26 мая 1955 года советская делегация прибыла в Белград. К самолету подали трап, дверь в салон открылась, и в ней появился улыбающийся Хрущев. Он буквально сбежал по трапу. К нему по летному полю уже шел Тито. Хрущев снял шляпу, а Тито ему откозырял — он был в светло-голубом маршальском мундире. Потом они обменялись рукопожатием.

После взаимных приветствий Хрущев подошел к небольшой трибуне и начал говорить текст заготовленного выступления. Советский руководитель назвал Тито и его соратников «дорогими товарищами». Признав, что «добрые отношения» между Москвой и Белградом «были нарушены», он заявил, что «мы искренне сожалеем о том, что произошло, и решительно отметаем все наслоения этого периода». По словам Хрущева, обвинения против югославских руководителей были сфабрикованы «врагами народа, презренными агентами империализма» (имелись в виду Берия и расстрелянный в 1954 году бывший глава МГБ Абакумов). Хрущев заявил, что советская делегация приехала «по-братски» обсудить все назревшие вопросы[493]. После этого он повернулся к Тито, явно ожидая от него ответных слов.

Однако сцены братского примирения не получилось. На летном поле воцарилась тишина. Был слышен даже бой часов на главном почтамте Белграда, удаленном от аэропорта Земун на несколько километров. Тито никакой речи так и не произнес. Когда Хрущев закончил выступление, он сказал переводчику: «Переводить не надо. У нас все знают русский язык». После чего пригласил советских гостей пройти к машинам.

Как рассказывал сын Хрущева Сергей, его отец потом часто вспоминал об этом эпизоде. Он говорил, что мозги у него тогда еще не перестроились и, выгораживая Сталина, он подставлял «козлов отпущения». Но с Тито этот номер не прошел[494].

Официальные переговоры начались на следующий день. Место для их проведения — в Доме гвардии — было выбрано югославами не случайно. Ведь именно здесь в июле 1948 года на V съезде КПЮ было сказано решительное «нет» обвинениям Москвы.

Переговоры открыл Тито. Он назвал советских гостей «господами». Хрущев тут же стал возмущаться, но Тито уточнил: «В конце переговоров увидим, будем мы обращаться друг к другу как „товарищи“ или все-таки как „господа“»[495].

Второй день переговоров, 28 мая, начался со взаимных любезностей. Тито попросил разрешения у Хрущева говорить сидя. «Хорошо, — ответил тот. — Конечно, товарищ Тито! Не обязательно стоять».

Но эпизоды взаимной любезности быстро сменялись такой же взаимной настороженностью. Тито не мог скрыть чисто человеческой обиды на Советский Союз за все те обвинения, которые совсем недавно сыпались на него и на Югославию.

«Что касается американской помощи, которую вы принимали, — говорил, например, Микоян, — то это мы, конечно, не имеем права осуждать. Мы это понимаем. Однако мы боялись, что вы пойдете путем политических уступок». «Не просто боялись, — подхватил Хрущев. — У нас была информация о том, где у вас находятся иностранные военные базы. Да, да, товарищи!»

«Этого в Югославии не было и не будет!» — резко возразил Тито, но Хрущев не дал ему закончить: «Мы считали, что капиталисты деньги даром не дают». Тито эти слова явно задели. «Но почему вы так думали? Почему вы считали, что мы можем быть против СССР вместе с западными странами?» — «Это простая логика, — ответил Хрущев. — Когда разразился конфликт, мы, так сказать, исходили из того, что вы не коммунисты, что вы отошли от Маркса и Ленина. Мы считали, что вы — одна из капиталистических, вражеских стран». «В такой сильной компартии вы и не могли тогда открыто выступать против коммунизма», — добавил кто-то из советской делегации.

«Как вы только такое могли сказать?! — возмутился Тито. — Меня бы и сам дьявол не заставил идти к какой-то другой системе! Я всю жизнь боролся за коммунизм, за социализм. Всю жизнь боролся! Я был революционером не за деньги! Я не за деньги сидел в тюрьмах! И мои товарищи тоже! Я не за деньги всю жизнь занимался революционной работой! Как бы я мог отречься от социализма? Как я мог отречься от самого себя? Почему вы так думаете? Как я мог бы отказаться от своего собственного „я“?»[496]

В первые дни переговоров стороны то и дело обращались к «прошлому». Хрущев доверительно рассказывал, в какой атмосфере они жили при Сталине. О том, что их подслушивали везде и всегда и микрофоны стояли даже у него под кроватью[497]. Он рассказал и о том, как планировался Берия. «Это не коммунист, это шпион, агент», — убеждал Хрущев югославов.

«Мы не из-за слабости приехали сюда… — продолжал он. — Злобствовали, злобствовали, называли вас фашистами и черт знает еще чем, потом приезжаем в таком составе. Слушайте, если бы у нас не было принципов, если бы мы не были марксистами и политиками, нам сейчас легче было бы продолжить старую линию, а не объяснять»[498].

Переговоры в Белграде продолжались 27–28 мая. Затем югославские и советские руководители отбыли из Белграда на правительственном поезде. Дорога пролегала на Ядран (Адриатическое побережье) через известные на весь мир курортные города Опатия и Риека, и потом — на Бриони. Большую часть пути делегации проехали на автомобилях. Гости искренне восхищались красотами Югославии, но многое их удивляло. Хрущев и Микоян недоумевали, почему на югославских курортах отдыхает столько иностранных туристов, которые могли шпионить в пользу различных разведок.

На Бриони Тито решил лично показать гостям свою резиденцию. Он подъехал к вилле советской делегации за рулем открытого «кадиллака». Усадив в него Хрущева, Булганина и Микояна, лихо рванул с места, к ужасу советской охраны[499].

Картину «похищения» советских руководителей наблюдала большая группа югославских и иностранных журналистов. Репортеры бросились к своим фото- и кинокамерам. Один американский журналист, захлебываясь от восторга, говорил коллегам: «Господа, мне здесь больше нечего делать! За мои три снимка, как Тито возит Советы, я и моя семья смогут спокойно жить больше года!!!»

Вскоре сенсационные фотографии с Бриони облетели весь мир. И Тито, и Хрущев были довольны: обоим всегда льстило повышенное внимание журналистов. 30 мая Тито с Хрущевым и Булганиным совершили морскую прогулку на катере, посетив города Пула и Ровинь. Потом на автомобилях они прокатились по Хорватии и Словении, доехав почти до самых Альп. Там побывали в словенской резиденции Тито на озере Блед.

В Словении произошел инцидент, который мог сильно осложнить восстанавливаемые советско-югославские отношения. На встрече с руководителями Словении Хрущев вдруг начал так возвеличивать Сталина, что югославские руководители были шокированы. Много лет спустя он объяснял свои действия: «Мы делали все, чтобы выгородить Сталина, не сознавая того, что выгораживаем преступника… Когда мы затронули этот вопрос и сослались на Берия, то они стали улыбаться и подавать реплики. Это нас раздражало, и мы, защищая Сталина, вступили в большой спор, дошедший до скандала. Потом я публично выступал в защиту Сталина и против югославов. Сейчас ясно, что эти позиции были неправильными…»[500]

Из Словении делегация переехала в столицу Хорватии Загреб, а потом поездом выехала в Белград. Почти все это время Хрущев пытался уговорить Тито установить более тесное партийное сотрудничество. Он не хотел отказываться от своей главной цели — вернуть Тито в лагерь «братских стран социализма». Аргументы у советской стороны были такими: «В каждой роте есть командир. Если нет командира, значит, и нет роты… Только сильный социалистический лагерь во главе с Советским Союзом способен защититься от империализма»[501].

Но Тито вел свою игру. Он так и не дал однозначного ответа, заметив лишь, что такие вещи сразу не делаются, и предложил еще подумать. Хрущева это явно расстроило.

Югославы с самого начала визита хотели, чтобы его результаты были зафиксированы в форме какого-то документа, который бы определял принципы будущих отношений между двумя странами. Хрущев был не против.

Советская делегация привезла с собой проект своего заключительного заявления, а югославы подготовили свой. Когда же делегации обменялись проектами, то выяснилось, что они сильно различаются. Тогда Хрущев, к огромному удивлению югославов, согласился, чтобы документ по итогам визита готовился на основе югославского проекта.

В этом вопросе Хрущев решил уступить Тито. Он все-таки надеялся, что в будущем будет решен вопрос об укреплении партийных связей. А Тито, как мог, подогревал в нем это убеждение. Под конец визита он согласился направить в Москву письмо от имени ЦК СКЮ, в котором бы рассматривались отношения между КПСС и СКЮ.

В семь часов вечера 2 июня в Доме гвардии состоялось торжественное подписание декларации. Тексты документа на сербскохорватском и русском языках в красных кожаных переплетах вынесли в зал. От имени правительства Югославии декларацию подписал Тито, от имени правительства СССР — председатель Совета министров Николай Булганин.

Белградская Декларация констатировала единство взглядов или близкие позиции СССР и Югославии по международным вопросам. Конфликт 1948 года был довольно туманно назван «значительным расстройством во взаимоотношениях». Стороны выражали готовность отныне строить свои отношения на принципах полного равноправия, невмешательства во внутренние дела, взаимного уважения независимости и суверенитета, территориальной неприкосновенности и прекращения пропаганды и дезинформации[502].

Для Тито это был момент триумфа. Москва не только признала свои ошибки, но и приняла новую формулу отношений, признав в Югославии равноправного партнера, имеющего право на собственное мнение.

После церемонии обе делегации отправились на прием, который устроила советская сторона. Перед ужином состоялся концерт, в котором участвовали известные советские артисты, а когда гости сели за стол, то оперную певицу из Большого театра Галину Вишневскую посадили рядом с Хрущевым, Булганиным и Микояном — как раз напротив Тито и его жены Йованки. По замыслу советской делегации она должна была выступить как бы в роли хозяйки приема.

Вишневская вспоминала, что Тито был очень спокоен и сдержан. Зато Хрущев все время поднимал тосты и норовил расцеловаться с Тито. «Йося, да перестань ты сердиться. Ишь какой обидчивый! Давай лучше выпьем — кто старое помянет, тому глаз вон», — говорил он. Но Тито всем своим видом показывал, что память у него хорошая. «Спокойно, по-хозяйски наблюдал он, как посланники великой державы перед ним шапки ломают, — отмечала Вишневская. — Чувствовалось, что ему хочется продлить удовольствие, что он давно ждал этого часа: нет-нет да и промелькнет в глазах ироническая ухмылка». После того как сама Вишневская произнесла (по указанию председателя КГБ Серова, который стоял у нее за спиной) тост за здоровье супруги Тито, советские руководители пустились в пляс, увлекая за собой и попавшихся под руку югославов. Но Тито к ним так и не присоединился[503].

Будущий югославский посол в Москве Велько Мичунович очень емко и точно подвел в своем дневнике итоги визита: «Поездка удалась, но разногласия остались»[504].