Триест и первые контакты с Москвой

Триест и первые контакты с Москвой

В первые месяцы после смерти Сталина казалось, что в советско-югославских отношениях все остается по-прежнему. В апреле 1953 года орган антититовской эмиграции в Москве газета «За социалистическую Югославию» поместила, например, статью «Белградский палач в гостях у английских правителей» — о визите Тито в Лондон[459].

Тито в это время не раз говорил, что не видит пока признаков улучшения отношений с Москвой. Но даже если это и случится, то, по его словам, возврата к прошлым отношениям уже не будет. «Никогда не произойдет того, чтобы мы стали довеском Советского Союза и он вернул прежние позиции, которые раньше имел в нашей стране», — заявил он 12 июня во время встречи на Бриони с бывшим американским послом в Москве Дэвисом.

6 июня из Москвы поступило предложение об обмене послами. В Белграде его поддержали. 16–17 июня на Бриони прошел Пленум ЦК СКЮ, на котором обсуждались перспективы отношений с Советским Союзом. Тито изложил основные тезисы югославской позиции: Югославия не купится на «любую улыбку с их стороны», нормальными отношения станут только после «прекращения провокаций на границах», «мы будем внимательно наблюдать за развитием событий». «Югославия, — подчеркнул Тито, — единственная независимая страна и в отношении Востока, и в отношении Запада, и только в таком положении она сможет сыграть надлежащую роль»[460].

Два события, которые случились летом 1953 года, несколько затормозили улучшение отношений между Москвой и Белградом. Во-первых, это восстание 17–18 июня в Восточном Берлине, которое подавили советские войска. 18 июня «Бор-ба» поместила статью «Социалистические маски сбрасываются». «Массовость сопротивления, — писала газета, — показывает, что в этих странах в рабочие массы уже глубоко проникло осознание предательства со стороны руководства, построившего вместо социализма систему государственно-капиталистической диктатуры, подчиненную СССР как иностранной силе, которая не знает границ эксплуатации»[461].

Второе событие произошло в самой Москве и сразу же вызвало сенсацию во всем мире.

26 июня в Москве арестовали заместителя председателя Совета министров СССР и главу МВД Лаврентия Берию. Буквально за день до этого Берия обсуждал с главой правительства Маленковым текст послания, которое должен был передать главе югославских спецслужб Ранковичу новый представитель МВД СССР в советском посольстве в Белграде полковник Федосеев. В послании, написанном от имени Федосеева, «товарищу Ранковичу» передавался привет от «товарища Берия» и строго конфиденциально сообщалось, что «Маленков, Берия и их друзья стоят за необходимость коренного пересмотра и улучшения взаимоотношений обеих стран». Если же, подчеркивалось в документе, и «товарищ Тито» разделяет эту точку зрения, то было бы целесообразно провести конфиденциальную встречу особо на то уполномоченных лиц либо в Москве, либо в Белграде. «Товарищ Берия, — подчеркивалось в послании Ранковичу, — выразил уверенность в том, что об этом разговоре кроме Вас и товарища Тито никому не станет известно»[462]. Впервые Тито и Ранкович были названы в советском документе «товарищами», а не «бандитами» или «шпионами».

Однако это послание до Ранковича не дошло — Берию арестовали и расстреляли, а полковник Федосеев в Белград так и не прибыл — его тоже арестовали как «бериевца». На Пленуме ЦК КПСС 2–7 июля 1953 года бывшие соратники, клеймившие теперь Берию, ставили ему в вину замыслы установить связь с Тито и Ранковичем и «их бандой».

21 июля в столицу Югославии прибыл новый советский посол Василий Вальков. 30 июля на Бриони его принял Тито. Их встреча продолжалась 35 минут. Глава ФНРЮ говорил сначала на сербскохорватском, а потом перешел на русский язык[463].

15 августа в резиденции Тито на озере Блед в Словении состоялся большой прием в честь аккредитованных в Югославии иностранных дипломатов. Впервые после 1948 года в нем участвовал и советский посол с супругой и несколькими работниками посольства. Супруга Тито, докладывал посол Вальков в Москву, специально разыскивала жену советского посла, чтобы поговорить с ней[464].22 сентября в Москву прибыл наконец и югославский посол. Еще больший толчок к сближению с Москвой югославам дали события вокруг Триеста.

8 октября 1953 года Англия и США заявили о передаче части Триеста (так называемой зоны «А») под управление Италии и выводе из нее своих войск. Югославы возмутились — они считали, что Триест должен принадлежать только им. Тито не раз говорил: Триест не отдадим!

8 октября по Югославии прокатилась волна демонстраций. Перед демонстрантами выступали Милован Джилас и Моше Пьяде. В толпе уже поговаривали о скором походе на Рим[465]..

Разъяренные манифестанты ходили по улицам, задевали иностранцев и громили помещения американских и английских информационных центров. Они скандировали лозунги: «Триест — наш!» и «Умрем, но из Триеста не уйдем!». Дедиер записал в своем дневнике: «Посольства подверглись нападению… Все разбито. Люди страшно возбуждены. Милиция, защищавшая английское посольство, била дубинками народ… Необычное сообщение Секретариата по внутренним делам, так как в нем говорится о провокаторских элементах. А это наиболее патриотически настроенные наши люди»[466].

Постепенно демонстрации стали превращаться в настоящие беспорядки. Тито заявлял, что если в зону «А» войдут итальянские войска, то и югославская армия сделает это. Джилас спросил его: «Как же мы будем стрелять в итальянцев, если их защищают американцы и англичане?» Тито ответил: «Мы войдем туда, если войдут итальянцы. А там посмотрим…» — «Что будет, если они откроют огонь?» — поинтересовался Джилас, имея в виду англичан и американцев. «Они не сделают этого, — уверенно ответил Тито. — Если же начнут стрелять итальянцы, то мы откроем ответный огонь»[467].

11 октября Тито выступил на трехсоттысячном митинге в столице Македонии Скопье. Он заявил, что югославские войска выдвигаются на полустров Истрия и входят в район Триеста в зону «Б».

Слушать радиотрансляции выступлений Тито собирались жители и других городов. Одним из любимых занятий участников таких акций было сочинение различных стихотворных «кричалок». До нашего времени дошли некоторые из них: «Товарищ Тито, дай нам винтовки — фашисты подняли морды!» («Друже Тито, даj нам пушке, фашисти су дигли њушке»), «Но будет знать Америка, что Тито — из стали!» («Ал he знати Америка, да je Тито из челика!»), «Зона „А“, зона „Б“, будут наши обе две!». Время от времени кто-нибудь кричал: «Чья зона „А“?» — «Наша!» — отвечала хором толпа. «А чья зона „Б“?» — «Наша!» — «А Триест?» — «Наш!!!» — «А чей Тито???» — «Наш!!!» — «А мы чьи???» — «Титовы!!!»[468]

В Словении и Хорватии уже началась частичная мобилизация. На полуостров Истрия двигались несколько танковых бригад ЮНА. В период кризиса в движение было приведено 50 процентов югославских танков и бронемашин[469].

18 октября Тито на совещании с Карделем и Джиласом сформулировал главные принципы югославской позиции по вопросу Триеста: если в зону «А» входят итальянцы, то туда же входят и югославы, югославы не будут сражаться против английских и американских войск, но если они попытаются обеспечить итальянцам занятие зоны «А», то дело может обернуться катастрофой. Как сказал Тито, «нет такого популярного человека, который мог бы сейчас в Югославии обуздать настроения народа»[470]. В этот же день газета «Борба» поместила на первой полосе большое интервью Тито британской газете «Обсервер»: «Мы однозначно расцениваем вступление итальянских войск в зону „А“ как агрессию против Югославии»[471]. Сотрудники советского посольства в октябрьские дни 1953 года обратили особое внимание на большое количество антизападных лозунгов среди демонстрантов. При этом антисоветских лозунгов не было вообще, а машины с советскими дипломатическими номерами даже приветствовали вполне дружелюбными жестами[472].

Советский представитель в ООН Андрей Вышинский еще 11 октября потребовал созвать Совет Безопасности в связи с событиями вокруг Триеста, так как «англичане и американцы нарушают условия мирного договора с Италией». Вместе с тем протесты Москвы вовсе не означали, что она готова поддерживать действия Тито. Да и в Белграде это понимали.

15 октября в газете «Политика» появилась статья Моше Пьяде, который предельно ясно заявил, что позиция СССР не соответствует интересам «ни Югославии, ни населения Триеста». А сходство югославских и советских взглядов на проблему Триеста он назвал «случайным и кажущимся»[473].

Во время кризиса Тито оказался в дипломатической изоляции. Претензии Белграда на Триест не поддержал никто. Во второй половине ноября части югославской армии, переброшенные к Триесту и итальянской границе, возвратились к местам своей постоянной дислокации, а стороны начали переговоры, которые продолжались еще более года.

Удачно начавшийся для Тито 1953 год заканчивался для него очень тревожно. Не успел отгреметь триестский кризис, как в стране заговорили о деле Милована Джиласа, которое потрясло не только югославское руководство — оно привлекло к себе внимание всего мира.