Сталин и Тито переписываются
Сталин и Тито переписываются
27 марта посол Лаврентьев и советник-посланник посольства СССР Армянинов отправились в Загреб, где на своей вилле «Вайс» находился Тито. В руках Лаврентьев держал письмо Сталина и Молотова, которое после взаимных приветствий сразу же передал Тито. Тито быстро пробежал его глазами. По его словам, когда он прочитал первые строчки, его «как будто громом поразило». «Ох, как мне было тяжело, — вспоминал он позже. — Я стоял, опершись о край стола, и читал это длинное письмо. Во мне происходило что-то ужасное, я был страшно огорчен»[332].
Тито бросились в глаза гриф «Секретно» в верхнем правом углу первой страницы письма и длинная подпись в конце: «По поручению ЦК ВКП(б) Молотов, И. Сталин. 27 марта 1948 г., Москва». Он сел и начал читать письмо более внимательно. «Я сдерживался как мог и старался не выдать своего волнения, — рассказывал Тито. — Лаврентьев подошел ко мне поближе, не спуская с меня глаз. Не удержавшись, он, не дожидаясь, пока я дочитаю письмо до конца, а в нем было восемь страниц, спросил: „Когда мы получим ответ?“ Я ему коротко ответил на русском: „Мы обсудим и ответим“. Потом сказал „до свидания“. Он повернулся и вышел»[333].
Тогдашнее состояние Тито легко понять. Адресованное «Товарищу Тито и другим членам ЦК югославской компартии» письмо Сталина и Молотова было написано в крайне грубых и оскорбительных для югославов выражениях. Больно их уколол и тот факт, что оно было передано им именно 27 марта — в этот день в 1941 году начались массовые выступления против союза с Гитлером.
«Нам известно, — говорилось в письме, — что в Югославии бытуют различные антисоветские высказывания, как например, что „ВКП(б) вырождается, что в СССР господствует великодержавный шовинизм“, что „СССР стремится экономически поработить Югославию“, что „Коминформ — средство ВКП(б) для подчинения других партий“ и тому подобные. Эти антисоветские заявления обычно прикрываются левацкой фразеологией о том, что социализм в СССР перестал быть революционным, что только Югославия является настоящим носителем революционного социализма. Конечно, смешно слушать подобные сказки о ВКП(б) из уст сомнительных марксистов типа Джиласа, Вукмановича, Кидрича, Ранковича и других. Но дело в том, что такие заявления давно бытуют в среде многих руководящих деятелей Югославии, продолжают иметь место и сейчас, создают атмосферу антисоветизма, которая ухудшает отношения между ВКП(б) и КПЮ».
Далее утверждалось, что хотя в Москве и признают право югославов на критику, эта критика должна быть «открытой и честной», а югославы «действуют из-за спины», официально «фарисейски хваля и вознося до небес» ВКП(б), поэтому «такая критика превращается в клевету, в попытку дискредитировать ВКП(б)» и «взорвать советскую систему». В этом руководители КПЮ сравнивались с Троцким, который, «как известно, был выродком» и заклятым врагом ВКП(б) и Советского Союза. «Мы считаем, что политическая карьера Троцкого достаточно поучительна», — многозначительно подчеркивали авторы.
Югославские руководители обвинялись в том, что в КПЮ «не чувствуется внутрипартийная демократия», а «партийные кадры поставлены под контроль министра государственной безопасности», что в партии отсутствует «дух классовой борьбы» и наблюдается потакание «капиталистическим элементам». Югославов сравнили с меньшевиками, отметив, что «т. Ленин уже тогда охарактеризовал этих меньшевиков как пакостных оппортунистов и ликвидаторов партии».
Москва возмущалась, «почему английский шпион Велебит продолжает оставаться в системе мининдела Югославии в качестве первого помощника министра». (Владимир Велебит — участник партизанской войны, находился на подпольной работе в Загребе; потом — член Верховного штаба НОА и ПОЮ, член югославских военных миссий в Египте и Италии, глава военной миссии в Англии. После войны — замминистра иностранных дел. Из-за своей длительной работы на Западе Велебит и удостоился сталинского звания «английский шпион». Кстати, после обвинений Москвы в свой адрес Велебит подал в отставку с поста замминистра. Затем возглавлял Комитет по туризму, был послом в Англии, снова замминистра иностранных дел, занимал другие ответственные посты. Умер в 2004 году в возрасте 96 лет.) Советское правительство, заявляли Сталин и Молотов, не может поставить свою переписку с югославским правительством под контроль английского шпиона и не может вести откровенную переписку с югославским правительством через систему мининдела Югославии.
В заключении послания резюмировалось: «Таковы факты, вызывающие недовольство Советского правительства и ЦК ВКП(б) и ведущие к ухудшению отношений между СССР и Югославией». Письмо было отпечатано на машинке, а в конце было дописано уже от руки: «27 марта 1948 г., Москва. По поручению ЦК ВКП(б) В. Молотов, И. Сталин»[334].
Прочитав письмо, Тито позвонил в Белград и попросил членов политбюро срочно приехать к нему. Тут же, буквально на одном дыхании, он принялся составлять ответ Сталину. За два часа он исписал 33 листа. Когда из Белграда приехали Кардель, Джилас, Ранкович и Кидрич, Тито дал им прочитать «московское послание» и свой ответ. Они решили вынести вопрос о письме Сталина и ответе Москве на заседание пленума ЦК КПЮ, назначенного на 12 апреля.
Когда пленум начал работу, Тито уже понимал, что может рассчитывать на его поддержку. Однако это были для него тяжелые дни. «Я очень люблю русский народ, — говорил он. — Я там (в России. — Е. М.) провел шесть лет… Революция была для меня тем, чем я жил всю дальнейшую жизнь до сегодняшнего дня. Октябрьская революция — необычная революция, а этот народ — очень хороший народ»[335].
Пленум ЦК КПЮ открылся в 10 часов утра. Первым слово взял Тито. Он рассказал, как развивался конфликт, зачитал письмо Сталина. «Это письмо, — заявил он, — результат страшной клеветы, неправильного информирования. Прошу, чтобы обсуждение проходило в спокойной и хладнокровной обстановке. Должны высказаться все члены ЦК. Если запросят, мы направим в ЦК ВКП(б) протокол заседания».
Потом начались прения. Все были согласны с тем, что сначала нужно направить в Москву ответ. Вариант, написанный Тито, был одобрен почти единогласно.
Против выступил только Сретен Жуйович. «Такая позиция и такие выступления в отношении СССР и ЦК ВКП(б) вызвали у меня неприятные ощущения, — сказал он. — …Я убежден, что любое, даже малейшее замечание со стороны ВКП(б) должно стать для нас сигналом для изменения нашей позиции… Как мы можем убедить членов нашей партии в том, что мы на правильном пути, если так не считают Сталин и ВКП(б)?»
Здесь Тито перебил его: «Ты, Черный, значит, считаешь, что мы идем по капиталистическому пути, что наша партия растворилась в Народном фронте и что в нашем правительстве есть шпионы?» Жуйович ответил, что надо разобраться в этих вопросах. «Я не боюсь зависимости от Советского Союза, — добавил он. — Я считаю, что наша цель состоит в том, чтобы наша страна вошла в состав СССР»[336].
Это был один из самых эмоциональных моментов заседания. Джилас вспоминал, что во время выступления Жуйовича Тито нервно вскочил со своего места, стал ходить по кабинету и все время шептал: «Измена! Измена! Измена партии, стране и народу!» Потом стремительно сел на свое место и отшвырнул в сторону портфель. «Вскочил и я, — пишет Джилас. — Слезы гнева и боли стояли в моих глазах. „Черный, — крикнул я, — ты знаешь меня больше десяти лет! Ты в самом деле думаешь, что я троцкист?“ На мой вопрос Жуйович ответил уклончиво: „Я так не думаю, но вспомни свои последние заявления о Советском Союзе…“» Джилас в порыве эмоций заявил, что если Сталин считает его троцкистом, то ему остается только покончить с собой[337].
Тито заявил, что всё, чего югославы добились во время войны, является вкладом в развитие мирового социализма и они имеют право на равных разговаривать с Советским Союзом. Он признал, что «у нас есть явления головокружения и зазнайства», но это потому, что «мы строим социализм, охваченные невиданным энтузиазмом». Согласиться с письмом, сказал Тито, значит, быть подлецом и признать то, чего нет. Обращаясь к Жуйовичу, Тито сказал одну из самых знаменитых своих фраз на этом пленуме: «Ты, Черный, присвоил себе право любить Советский Союз больше меня»[338].
По словам Тито, «пленум должен принять решение о случае с Черным. Дальнейшее сотрудничество с Черным было бы невозможным». И хотя это «тяжелый момент», но никто «не имеет права любить свою страну меньше, чем СССР». На этом в заседании был объявлен перерыв.
На следующий день Тито начал с того, что ознакомил участников с так называемым «делом Андрии Хебранга». От Хебранга поступило письмо, в котором он также высказывался в поддержку Сталина и его письма.
Еще в конце сентября 1944 года Тито осудил секретаря ЦК Компартии Хорватии Хебранга за «сепаратистские взгляды, национальную нетерпимость и авторитарное поведение». После этого его перевели в Белград и назначили председателем Экономического совета и плановой комиссии, а также министром промышленности правительства Тито — Шубашича. Но и на этих постах у него возникли разногласия с Тито. Хебранг считал планы индустриализации страны «утопией», выступал за более тесную интеграцию экономик Югославии и Советского Союза и за использование советской системы планирования. В январе 1945 года он возглавлял югославскую экономическую делегацию, которая отправилась с визитом в Москву, где Хебранга принимал Сталин.
После возвращения из Москвы Хебрангу были предъявлены обвинения в том, что он «саботирует меры государственного руководства в отношении развития народного хозяйства», а также в «тайной передаче советским представителям любых данных, которые они у него просили». Впрочем, в мемуарах некоторых участников тех событий, а также работах югославских историков прямо указывается другая причина разлада между Тито и Хебрангом — неожиданно возникшая симпатия к последнему со стороны Сталина.
По одной из версий, Сталин именно его готовил в «преемники» Тито[339]. Поэтому и телеграммы югославскому руководству из Москвы теперь приходили на имя «товарищей Тито и Хебранга», а не «Тито и Карделя», как было раньше. Тито не мог не заметить этого. Хебранг тогда заявил, что поскольку Тито ему не доверяет, то единственно логическим выводом из такой ситуации стала бы его отставка.
Позицию Хебранга расценили как «попытку внести разлад в руководство КПЮ» и осудили его за то, что он «в недопустимой форме обвинил товарища Тито в том, что он лично его не терпит». Было решено исключить Хебранга из политбюро и вынести ему строгий выговор за фракционную деятельность, а также за «уступчивость СССР в экономических вопросах и неверие в экономические силы Югославии».
Это был первый крупный конфликт в руководстве КПЮ после ее прихода к власти. Сталин не мог не знать о нем, но у нас нет никаких свидетельств, что он как-то отреагировал на преследование своего нового протеже (если, конечно, Хебранг им действительно был).
Теперь же, выступая на пленуме, Тито заметил, что Хебранг и Жуйович «сошлись на беспринципной основе»[340]. Участники пленума снова обрушились с критикой на Жуйовича. Высказывались предположения (вполне верные), что письмо Сталина написано на основе информации Жуйовича. Впрочем, он и не думал отрицать свои контакты с советским послом.
Для расследования «дела Жуйовича — Хебранга» была образована комиссия ЦК. Тито внес свои предложения — исключить Жуйовича из ЦК, но не исключать из партии, «помочь ему освободиться от его тяжких заблуждений, а он должен доказать, что верен партии». Тито подчеркнул, что теперь и речи быть не может о его отставке, а также об отставках Ранковича или Джиласа. «Мы не имеем права уходить в отставку, мы должны бороться», — сказал он[341].
Пленум выразил полное доверие Тито. Текст ответного письма в Москву был в целом одобрен. 19 апреля югославский посол в Москве Попович вручил Молотову письмо, подписанное Тито и Карделем, а также сообщил ему о прошедшем пленуме ЦК. Сталин внимательно прочитал это письмо и оставил на нем свои замечания, сделанные синим карандашом.
Югославы писали, что их поразили тон и содержание письма (это место Сталин подчеркнул). «Мы, — говорилось в письме, — не в состоянии объяснить Ваши выводы иначе, как тем, что Правительство СССР получает неточную и тенденциозную информацию…» (Сталин поставил на полях знак «нотабене»). Основными виновниками «неточных и клеветнических сведений», которые передавались советским представителям, являются Жуйович и Хебранг (Сталин пишет на полях: «Подло»), которые стремятся расколоть партию и помешать развитию социализма в стране. «Мы не понимаем, — писали югославы, — почему до сегодняшнего дня представительство СССР не старалось прежде всего проверить такую информацию у ответственных лиц нашей страны» (сталинское замечание: «Проверяли»).
Югославы недоумевали: почему, когда Кардель, Джилас и Бакарич были в Москве, эти темы вообще не затрагивались в переговорах? (Сталин реагирует на это двумя замечаниями: «Хе-хе» и «Проверяли».)
Они спрашивали: на основе какой именно информации Советский Союз критикует югославских руководителей и сравнивает некоторых из них с Троцким? «Можно ли поверить, что люди, которые отбыли по 6, 8, 10 и более лет на каторге — кстати, и за свою работу по популяризации достижений СССР, — могут быть такими, какими они показаны в письме? Нет, нельзя…» (Сталин подчеркнул эти строки, а на полях написал: «А Троцкий?»)
«Это те самые люди, — продолжали югославы, — которые во главе восставшего народа, с винтовкой в руках, при самых тяжелых условиях боролись на стороне Советского Союза как единственные, искренние союзники, которые верили в самые черные дни в победу СССР, и именно потому, что верили тогда — они и сегодня верят в советскую систему, в социализм». Это место Сталин тоже подчеркнул и заметил: «Нет, неедиственные» (так в оригинале. — Е. М.).
Югославы возмущались и той ролью, которую сыграл, по их мнению, в развитии конфликта посол Лаврентьев, указывая, что посол ни от кого не имеет права «требовать сообщений о работе нашей партии — это не его дело». При этом заверяли, что всегда готовы делиться информацией с ЦК ВКП(б). Тито и Кардель заверяли, что Югославия «непоколебимо идет к социализму» и что «СССР в лице нынешней Югославии при нынешнем руководстве имеет самого верного друга и союзника, готового в случае трудных испытаний разделить с народами СССР добро и зло». ЦК КПЮ предлагал ЦК ВКП(б) направить в Югославию своих представителей для ознакомления на месте с положением дел в стране и партии. «С надеждой, что Вы примете наше предложение, направляем Вам наш дружеский привет», — этими словами Тито и Кардель заканчивали свое послание[342].
Сталин также внимательно прочитал переданное Поповичем Молотову сообщение о работе пленума ЦК КПЮ и исключении из состава ЦК Жуйовича и Хебранга. Правда, никаких замечаний на нем он не оставил, однако скорее всего многочисленные подчеркивания текста и отметки на полях красным карандашом сделаны именно им[343].
Несмотря на сталинские ехидные замечания, Тито прислал в Москву вполне достойный ответ. Он сделал все возможное, чтобы «сохранить свое лицо» и вместе с тем попытаться сгладить возникшие противоречия. Но его позиция, похоже, больше не интересовала Сталина. В Москве уже несколько дней знали, что напишут им югославы.
Дело в том, что сразу после окончания работы пленума ЦК КПЮ Сретен Жуйович снова отправился на встречу с советскими представителями. И снова рассказал все, что в секретной обстановке говорилось на заседании.
Чуть позже Лаврентьев послал в Москву детальный отчет о пленуме. Эта телеграмма содержит весьма любопытные подробности, которых нет в югославском протоколе заседания. «Тито останавливался на том, — пишет Лаврентьев со слов Жуйовича, — что Советский Союз пытался нанять в Югославии своих людей для сбора информации помимо компартии. Он привел случай вербовки советским шифровальщиком Степановым шифровальщика Тито… При попытке завербовать русскими одного югославского офицера последний застрелился…
Тито зачитал письмо ЦК ВКП(б). По поводу Велебита Тито сказал, что не имеется серьезных данных, позволяющих обвинить Велебита в связях с английской разведкой…
Тито сказал, что письмо ЦК ВКП(б) основывается на ложных сведениях и оскорбительно для КПЮ…
Был принят текст ответного письма. Все согласились, кроме С. Жуйовича, который… выступил против позиции, занятой ЦК КПЮ по отношению к Советскому Союзу и ЦК ВКП(б)…
Далее был поставлен вопрос о Жуйовиче… Джилас спросил, где Жуйович был 6 апреля, и, не дождавшись ответа, сказал, что „Жуйович был у Лаврентьева. Недостойно союзному министру ездить к послу“… На заседании было единогласно принято предложение комиссии об исключении С. Жуйовича из членов ЦК»[344].
Хотя переписка между Москвой и Белградом носила секретный характер, Сталин еще в начале апреля предпринял шаги, чтобы она стала известна другим компартиям — членам Информбюро. Им было направлено первое письмо в адрес Тито. В конце апреля в Белград начали поступать первые резолюции этих партий — естественно, с осуждением югославов. Тито был крайне возмущен этим фактом, и югославы выразили очередной протест Москве, однако он тоже уже ничего не мог изменить.
…Югославия торжественно отметила праздник 1 Мая. Города были украшены красными флагами и революционными лозунгами. В Белграде состоялась самая большая демонстрация после освобождения города — в ней приняли участие почти 200 тысяч человек.
Тито появился на правительственной трибуне ровно в 8 часов утра. За ним на нее поднялись другие партийные, государственные и военные руководители. Западные журналисты заметили, что среди них не было ни Жуйовича, ни Хебранга. Жуйович в тот день прошел мимо трибуны в колонне демонстрантов. По одной из версий, он оказался там потому, что у него был приказ из Москвы: попытаться использовать демонстрацию в своих целях. Если это даже и было так, то у него ничего бы не вышло: почти каждый его шаг контролировался органами госбезопасности, а телефоны прослушивались. «Где-то в это время, — вспоминал Кардель, — мы заключили в тюрьму Хебранга и Жуйовича, причем не за их взгляды, а из-за опасения, что они могут перейти границу и уйти в Румынию»[345].
Есть, впрочем, и такая версия: в случае успеха сталинского давления на Югославию Жуйович должен был стать генеральным секретарем ЦК КПЮ, а Хебранг — председателем Совета министров. Тито же, если бы признал свои ошибки, занял бы пост министра обороны. Естественно, маршала такой вариант не устраивал.
Жуйович и Хебранг были арестованы 7 мая. Их обвинили в «разглашении партийной и государственной тайны», а Жуйовичу еще инкриминировали попытку «провести внутренний путч в ЦК». Сначала они были доставлены в небольшой городок Сремска Каменица и находились там под усиленной охраной, пока комиссия ЦК расследовала их дело. Потом они были переведены в белградскую тюрьму Главняча. Джилас утверждал, что вопрос об их аресте принимал лично Тито[346].
Пока происходили все эти события, из Москвы (4 мая) пришло второе письмо. В нем насчитывалось 25 страниц, и оно было еще резче и категоричнее первого. Все югославские аргументы отвергались. Тито и других руководителей страны обвиняли в тех же грехах, что и в первом письме, только в более грубом тоне и более развернутом виде. Сталин и Молотов предлагали рассмотреть вопрос о КПЮ на ближайшем заседании Информбюро.
Тито и его соратники не были, конечно, безгрешными людьми. И некоторые из обвинений в их адрес можно было бы, наверное, признать справедливыми — например, в зажиме демократии, контроле органов госбезопасности за гражданами, раздувании культа личности Тито и т. д. Однако напрашивается вопрос: «А судьи кто?» Когда читаешь письма Сталина, то иногда появляется впечатление, что диктатора Тито критикуют демократы-правозащитники, а не Сталин с Молотовым, которые с помощью органов госбезопасности фактически разгромили свою собственную партию, да и не только ее.
Обида югославов была такой глубокой еще и потому, что при всей своей показательной самостоятельности они, как уже отмечалось, старались максимально копировать советскую модель социализма, искренне считая, что она является самой передовой общественной системой в истории. И вдруг за это их объявляют чуть ли не врагами! И кто объявляет — тот самый человек, о котором в Югославии пели: «Ой, Сталине, ти народне боже, без тебе се живети не може».
Югославы резко сменили тон. Их ответ был составлен корректно, но уже холодно и отстраненно. Письмо состояло всего из четырех абзацев — фактически Тито ставил точку в споре.
«Товарищам И. В. Сталину и В. М. Молотову.
Получили ваше письмо от 4 мая 1948 года. Излишне писать, насколько тяжкое впечатление произвело на нас и это письмо. Оно убедило нас в том, что напрасны наши попытки доказать даже с помощью фактов, что все обвинения против нас — результат неправильного информирования.
Мы не избегаем критики по принципиальным вопросам, но в этом деле чувствуем себя настолько неравноправными, что не можем согласиться с тем, чтобы сейчас решать проблему в Информбюро. Партии-участницы уже получили без нашего предварительного уведомления ваше первое письмо и выразили свою позицию. Содержание вашего письма не осталось внутренним делом отдельных партий, а вышло за дозволенные рамки. Последствия таковы, что сегодня в некоторых странах, например в Чехословакии и Венгрии, оскорбляют не только нашу партию, но и страну в целом, как это было во время пребывания нашей парламентской делегации в Праге.
Последствия всего этого для нашей страны очень тяжелые.
Мы хотим ликвидировать вопрос и на деле доказать, что обвинения против нас несправедливы, то есть что мы настойчиво строим социализм и остаемся верными Советскому Союзу, остаемся верными учению Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Будущее покажет, как и прошлое уже показало, что мы добьемся того, что вам обещаем.
По поручению ЦК КПЮ И. Броз Тито, Э. Кардель.
Белград, 17 мая 1948 г.»[347].
Несмотря на отказ Тито обсуждать конфликт на сессии Информбюро, Сталин продолжал упорно настаивать, чтобы югославские руководители присутствовали на ней. 19 мая в Белград прибыл заместитель заведующего отделом внешней политики ЦК ВКП(б) Мошетов, который привез еще одно письмо из Москвы. Оно было подписано Сусловым. Письмо удивляет, во-первых, своим никудышным литературным стилем, а во-вторых, дружеским тоном по отношению к Тито.
«Товарищу Тито.
Дорогой товарищ. ЦК ВКП(б) вносит предложение созвать в первой половине июня, примерно 8–10 июня, Информбюро девяти компартий для обсуждения вопроса о положении в компартии Югославии.
Что касается созыва Информбюро, то ЦК ВКП(б) со своей стороны предлагает созвать Информбюро в одной из южных областей Украины, что было бы, по мнению ЦК ВКП(б), удобным для большинства компартий с тем, чтобы в случае Вашего приезда ЦК ВКП(б) определил конкретный пункт, где будут проходить заседания Информбюро, и сообщил об этом дополнительно.
Просьба по возможности в кратчайший срок сообщить в ЦК ВКП(б) свои мнения по нашим предложениям о порядке дня, сроке и месте созыва Информбюро.
С товарищеским приветом,
Секретарь ЦК ВКП(б) М. Суслов»[348].
Мошетов вручил это письмо Тито лично, в его кабинете. Как вспоминал маршал, он читал краткое послание Суслова с предложением приехать в Киев (скорее всего, о Киеве упомянул в разговоре Мошетов, так как в письме он не упоминается. — Е. М.) и думал про себя: какая разница, куда ехать — в Киев, Москву или еще куда-нибудь? А потом обратился к Мошетову. «Я сказал: нет, мы не поедем. Сказал, что нас уже обвинили, а теперь приглашают сесть на скамью подсудимых, а мы не знаем почему», — вспоминал Тито[349].
Тут Тито заметил, что взгляд Мошетова устремлен на что-то за его спиной, и сразу понял, что привлекло внимание советского представителя. В кабинете Тито висели большие портреты Ленина и Сталина. По странному совпадению, буквально перед приходом Мошетова портрет Сталина сорвался с гвоздя. Его поставили на шкаф и прислонили к стене. «А он подумал, что я снял портрет, но еще не успел его спрятать», — рассказывал Тито[350].
20 мая пленум ЦК КПЮ единогласно подтвердил, что КПЮ не будет участвовать в заседании Информбюро. Помимо принципиальных соображений у Тито имелись вполне прагматические причины не уезжать из страны в этот напряженный момент. «Я хорошо понимал, что означала бы эта моя поездка, — говорил Тито впоследствии. — Ну хорошо, я уже прожил свою жизнь, мог бы поехать и там погибнуть… Но я знал, что от этого не будет пользы, наоборот, трагедия будет продолжаться»[351]. По словам Джиласа, Тито в это время сказал ему: «Если нам суждено погибнуть, то пусть нас убьют на нашей территории»[352]. Суслову был направлен ответ. Югославы не остались в долгу — он тоже начинался обращением «Дорогой товарищ». И если письмо Суслова удивляет своим косноязычием, то ответ ему — огромным количеством ошибок. Вероятно, это связано с волнением того, кто перепечатывал послание.
«ЦК ВКП(б), товарищу Суслову.
Дорогой товарищ.
Ваше пысьмо я получил 19-го мая с. г. Вручил мне его тов. Мошетов. Нашу точку зрения о приглашению представителя ЦК КПЮ на заседание Информбюро, мы сообщили, два дня до получения Вашего пысьма, в ЦК ВКП(б) через Советское Посольство в Белграде.
Ваше пысьмо мы обсудыли на заседанию Пленума ЦК КПЮ и одиногласно принято решение не принять приглашение на заселение Инфомбюро иза причин которие указаны в пысьме ЦК ВКП(б).
С товарищеским приветом,
По поручению ЦК КПЮ Тито». (Орфография и пунктуация оригинала сохранены. — Е. М.)[353]
Москва, однако, продолжала настаивать на приезде Тито. Ведь заседание Информбюро должно было превратиться в своего рода «идеологический процесс» над ним, а он своим отказом приехать срывал Сталину все планы.
В мае было сделано несколько попыток предотвратить разрыв. Генсек и лидер Польской объединенной рабочей партии Владислав Гомулка предлагал выступить посредником между Москвой и Белградом. Такое же предложение сделал и первый секретарь Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) Вильгельм Пик. Но никто из лидеров стран Восточной Европы не прислал Тито поздравлений по случаю его дня рождения 25 мая. Исключением стал Димитров, от которого пришла короткая телеграмма: «Братские поздравления и самые лучшие пожелания по случаю Вашего дня рождения».
17 июня поздравление Димитрову послал и Тито — вождь болгарской компартии отмечал свой день рождения. Димитров не отвечал на эту телеграмму больше недели, и Тито думал, что он вообще на нее не ответит. Тем более что в Бухаресте в это время уже шло заседание Информбюро, на котором гневно осуждали Югославию. Однако 26 июня телеграмма от Димитрова все-таки пришла. Она гласила: «Сердечно благодарю за Ваши поздравления по случаю моего дня рождения». В сложившейся ситуации это был весьма смелый шаг…[354]
Тем временем в Москве узнали об аресте Жуйовича и Хебранга, и эта новость еще больше разозлила Сталина. Тито предупредили, что если их ликвидируют физически, то Политбюро ЦК КПЮ будут считать уголовными преступниками. Далее ЦК ВКП(б) потребовал, чтобы следствие по их делу проходило «с участием представителей ЦК ВКП(б)». Это из ряда вон выходящее требование в Белграде отклонили. Но в Москве не унимались. 19 июня Тито было передано еще одно письмо, в котором прямо заявлялось, что «всю ответственность за судьбу Жуйовича и Хебранга несет отныне главный представитель государственной власти в Югославии — премьер Тито».
В этот же день в Белграде получили еще одну телеграмму: «ЦК КПЮ. Информбюро, собравшись для обсуждения вопроса о положении в КПЮ, приглашает представителей ЦК для участия в работе Информбюро. В случае Вашего согласия Информбюро будет ожидать Ваших представителей не позднее 21 июня в Бухаресте…» Однако и это приглашение ЦК КПЮ отклонил, заявив, что не может направить своих представителей на заседание Информбюро, так как не согласен с его повесткой дня и вообще считает «глубоко неверным основывать обвинения против братской компартии на односторонней информации»[355]. Было понятно — обратной дороги уже нет.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.