«Берегите свое здоровье. Оно еще понадобится для Европы»
«Берегите свое здоровье. Оно еще понадобится для Европы»
Несмотря на все победы, награды и признания, 1946 год оказался для Тито тяжелым в личном плане. Еще летом 1944 года Даворьянка Паунович отправилась в Москву на лечение: у нее обнаружили туберкулез. Она вернулась в Белград только осенью, после освобождения города, и поселилась на вилле Тито.
Впрочем, она в это время не так уж часто виделась с Тито, которого занимали срочные государственные дела. Сохранилось несколько писем, которые он написал ей. Все они начинаются словами «Дорогая Зденка!» и заканчиваются — «С сердечным приветом. Старый». В письмах Тито чувствовалась искренняя теплота и забота о своей подруге. Он посылал ей книги, газеты, лекарства, сообщал последние новости. Жаловался на усталость, загруженность делами, рассказывал о том, что делают его сыновья. «В Праге я купил для тебя небольшой подарок, — писал он, — это часы, которые я прошу тебя принять с пожеланиями выздоравливать как можно скорее»[268]. «Я знаю, что тебе сейчас тяжело, но сильная воля ведет к выздоровлению», — утешал он ее в другом письме.
1 мая 1946 года в Белграде, как и в других городах Югославии, проходили праздничные торжества. Они продолжались несколько часов, которые Тито простоял на трибуне и все это время с трудом сдерживался, чтобы не показать народу своего горя — в этот праздничный день умерла Зденка.
Смерть Даворьянки стала для него тяжелейшим ударом. После недолгих размышлений он решил похоронить ее в парке перед Белым дворцом. На похороны не пригласили даже ближайших соратников Тито, и они проходили без всякого торжественного ритуала. Все-таки Зденка была майором Югославской армии и могла рассчитывать на проводы с воинскими почестями.
Тито никому и никогда не рассказывал об этих похоронах. Остались только легенды. Одна из них гласит, что он лично похоронил свою Зденку, другая утверждает, что Тито был настолько расстроен, что даже не нашел в себе сил прийти на похороны. Говорили, что Зденка сама просила похоронить ее в парке, чтобы Тито как минимум два раза в день проходил мимо ее могилы: когда шел на работу в Белый дворец и когда возвращался обратно домой. Позже, когда хозяйкой его дома стала Йованка Броз, она предложила перенести могилу Зденки на кладбище в ее родной Пожаревац, но Тито резко отклонил это предложение[269]. До самой смерти он следил за тем, чтобы на ее могиле каждый день были свежие цветы.
Долго горевать из-за смерти Даворьянки у Тито не было возможности. Уже в конце мая 1946 года его ожидало важнейшее событие — визит в Москву.
Югославская делегация прибыла в Москву 27 мая 1946 года. Вместе с Тито были Ранкович, Кидрич, Коча Попович и другие. Попович подробно описал визит югославов в Кремль, где их ожидал Сталин. Первое впечатление от Кремля — «что ты находишься в каком-нибудь тихом санатории, вокруг стояла тишина, как будто все было погружено в вату». Еще югославам бросилась в глаза безупречная чистота. Простая обстановка и толстые ковры в коридорах, которые заглушали шаги.
Наконец их ввели в комнату с длинным столом для совещаний. Там уже находились Сталин, Молотов и советский посол в Югославии Лаврентьев. Сталин сразу же направился к Тито и поздоровался с ним. Тито представил ему членов югославской делегации. Сталин, пожав всем руки, сказал Молотову: «Вячеслав Михайлович, посмотри, какие красивые, сильные люди, сильный народ!»
После этого Сталин сел за стол, все остальные последовали его примеру. Сталин пододвинул к себе блокнот, начал в нем что-то чертить и в то же время задавал Тито различные вопросы. Сталин, например, спросил о здоровье Карделя и Джиласа. Тито ответил, что с ними все в порядке, они просто не смогли приехать. «Здесь и так половина нашего правительства», — заметил Тито. Он от имени всего народа поблагодарил Сталина за поддержку в вопросе о Триесте, но Сталин заметил, что «англичане и американцы не хотят отдать вам Триест». После этого он резко переменил тему, спросив Тито, каким будет в Югославии урожай и успели ли югославы провести посевную. Тито начал рассказывать о проблемах экономического развития страны, а Сталин, кивая головой, говорил: «Поможем. Поможем…»
Некоторое время они обсуждали экономические проблемы, затем Сталин заговорил о военных и внешнеполитических вопросах. Его очень интересовала Албания, он подробно расспрашивал об обстановке в этой стране, об отношениях в ЦК албанской компартии, о соотношении сил в ее руководстве. Тито ответил, что албанцы предлагают заключить с ними договор о защите независимости, поскольку это поможет им в случае угрозы со стороны итальянского флота. Сталин согласился, но заметил, что нужно найти для этого соответствующую форму. «Для создания федерации время еще не пришло, — сказал он. — С Болгарией тоже. Сейчас главный вопрос — это Триест. И его надо решить прежде всего. Но если вы хотите сейчас заключить договор с Албанией, то можно сделать и то, и другое».
Сталин спросил, каковы планы югославов на вечер. Тито ответил, что их нет. «Правительство, а государственного плана нет», — улыбаясь, заметил Сталин и предложил всем перекусить.
Вскоре подали машины и все поехали из Кремля на сталинскую дачу в Кунцево. В столовой сели за длинный стол. Из советских руководителей на ужине были также Молотов, Жданов, Булганин и Берия. Обстановка за столом была простой и дружеской.
Сталин налил себе перцовки и произнес тост за гостей. Тито тоже произнес тост — за Сталина и советский народ. Так, за тостами и разговорами проходил час за часом. Потом Сталин встал, завел патефон и стал ставить на него различные пластинки. В основном это были русские народные песни. Он даже стал приплясывать и напевать под музыку. Его соратники разразились восторженными восклицаниями. Но настроение у Сталина вдруг изменилось. «Я долго не проживу, — сказал он. — Физиологические законы не отменишь». Все принялись доказывать ему, что он не прав и проживет еще долго. «Нет, нет, — повторял Сталин, — физиологические законы необратимы». Затем, посмотрев на Тито, сказал: «Тито должен беречься. С ним не должно ничего случиться. Так как я долго не проживу, а он останется для Европы… Черчилль мне рассказывал о Тито, говорил, что Тито — хороший человек, а я ответил Черчиллю: „Мне это неизвестно, но если вы говорите, значит, так оно и есть. Постараюсь и я узнать Тито“».
Сам Тито рассказывал об этом эпизоде примерно то же самое, но все-таки немного по-другому. По его словам, Сталин сначала спросил его: «Как ваше здоровье?» Тито ответил, что с ним все в порядке. «Берегите свое здоровье, — сказал Сталин, — оно еще понадобится для Европы»[270].
После этого он взял рюмку с перцовкой и предложил Тито выпить с ним на брудершафт. Они чокнулись и обнялись. «Сила у меня еще есть», — сказал вдруг Сталин и, подхватив Тито под мышки, три раза приподнял его под звуки какой-то русской народной песни, доносившейся из патефона. Потом он предложил и другим югославам выпить с ним на брудершафт. Поповича он мягко ударил по руке с рюмкой и сказал: «Когда пьют на брудершафт, рюмку держат в правой руке!» Настроение у него снова улучшилось. Он стал шутить. Ранковичу, например, посоветовал остерегаться Берии, а Берию спросил: «Ну, кто из вас двоих друг друга завербует?»
Снова начались тосты. Сталин советовал югославам разводить в своей стране эвкалипты, пообещав прислать им саженцы, говорил, что это самое лучшее дерево для строительства кораблей. Ужин закончился только в пять часов утра.
Второй раз Сталин пригласил Тито к себе на дачу вместе с Димитровым, и на этом ужине они обсуждали возможность создания организации, которая должна заменить Коминтерн. Сталин, Тито и Димитров договорились, что возобновление деятельности Коминтерна в какой-либо форме исключено и что новая структура должна иметь сугубо информационный характер[271]. Сталин спросил Димитрова: «Как вы думаете, кто мог бы быть инициатором: вы, Вальтер или французы?» Димитров предложил Тито, но Тито ответил, что «лучше пусть будут французы».
Тито находился в Советском Союзе 15 дней. Как и в прошлый раз, югославы привезли подарки для советских руководителей. Только теперь это были отнюдь не партизанские винтовки и не опанки. Сохранился список этих подарков:
платиновые часы с бриллиантами для дочери генералиссимуса И. Сталина;
золотые часы с бриллиантами для супруги господина В. Молотова;
золотой браслет дочери господина В. Молотова;
золотые часы марки «Патек» супруге господина А. Микояна;
золотые часы марки «Юго» супруге господина А. Жданова;
золотые часы марки «Этерна» супруге господина Л. Берия;
золотые часы марки «Ревю» супруге господина Н. Булганина;
платиновое кольцо с камнем овальной формы супруге господина Вышинского;
золотые часы марки «Этерна» супруге господина Деканозова;
платиновые часы с камнем круглой формы супруге маршала Толбухина.
Как говорилось в сопроводительной записке, эти «скромные подарки» передаются в знак «глубокого уважения Маршала к этим людям»[272]. «Сталин был очень расположен по отношению ко мне», — вспоминал Тито.
Во время визита Тито в Москве умер председатель Президиума Верховного Совета СССР Михаил Калинин. 5 июня, во время церемонии его похорон, Сталин неожиданно пригласил Тито — единственного из находившихся на Красной площади глав иностранных делегаций — подняться на центральную трибуну Мавзолея Ленина. На Западе тут же поспешили объяснить это тем, что Сталин готовит себе наследника в лице Тито.
1946–1947 годы можно назвать апогеем любви и дружбы между Москвой и Белградом. В июне 1945 года Кардель даже заявил советскому послу: «Мы бы хотели, чтобы Советский Союз видел в нас представителей одной из будущих советских республик, а не представителей другой страны, самостоятельно решающей свои вопросы; а КПЮ — как часть ВКП(б)»[273]. Имя Сталина в югославских газетах ставили даже впереди имен Маркса, Энгельса и Ленина.
В январе 1947 года у Тито случился острый приступ аппендицита. Когда его уже готовили к операции, позвонил Сталин и предложил прислать советских хирургов. Уже через несколько часов на виллу Тито в Словении прибыли хирурги Смотров и Бакелев. Югославские врачи могли и сами выполнить эту операцию, но внимание, проявленное Сталиным, говорило о многом. В итоге маршала оперировала смешанная советско-югославская команда медиков.
Тито хорошо перенес операцию, однако через некоторое время у него воспалились швы. Вызвали советских хирургов. Как вспоминал начальник охраны Тито генерал Жежель, доктор Бакелев принес какие-то препараты и начал смазывать швы, но в этот момент Жежель почувствовал от него сильный запах алкоголя. Он буквально вытолкал его из комнаты и приказал немедленно позвать югославских врачей. Как утверждает Жежель, они сказали ему, что он спас маршала от заражения крови и смерти.
Хирург Бакелев, по словам Жежеля, протрезвел и, поняв, что произошло, покончил жизнь самоубийством. А доктора Смотрова отвезли в Загреб, где он должен был осмотреть еще одного высокопоставленного пациента. Когда Смотров поднимался к нему по лестнице, у него случился инфаркт и он умер на месте[274]. Жежель утверждал, что предотвратил покушение на Тито, которое было организовано по приказу Сталина. Но эта версия выглядит странно. Да и сам Тито впоследствии ни разу не упоминал об этом случае как о попытке покушения на него.
Возможно, имела место врачебная ошибка, усугубленная еще и тем, что советские хирурги хорошо «отметили» удачно проведенную операцию. И не очень трезвый доктор Бакелев мог обработать швы Тито не тем препаратом. Осознав, к чему могла привести его ошибка, Бакелев наверняка мог свести счеты с жизнью. Он прибыл к Тито по личному указанию Сталина и знал, что «вождю народов» станет известно все…
19 апреля 1947 года эта тема косвенно затрагивалась на переговорах в Кремле, когда Сталин принимал Эдварда Карделя. Он передал Сталину «сердечные приветы от товарища Тито». «Как чувствует себя товарищ Тито?» — поинтересовался Сталин. «Как прошла операция?» — добавил Молотов. «Товарищ Тито чувствует себя очень хорошо, — ответил Кардель, — операция прошла удачно. Жаль только, что врач Смотров умер». — «От чего?» — спросил Сталин. «От сердечного приступа», — сказал Кардель. «Может, много выпил? Хирурги, знаете, любят много выпить», — заметил Сталин. «Нет, он вообще не пил, насколько нам известно», — ответил Кардель. Сталин, улыбаясь, обратился к Молотову: «Ты направил Тито ноту по этому поводу?» — «До этого не дошло, так как Тито обо всем нас заблаговременно проинформировал. Поэтому вопрос считается исчерпанным», — также улыбаясь, ответил Молотов. После этого разговор перешел на другие темы. Поскольку стороны решили считать вопрос исчерпанным, они, вероятно, согласились с тем, что причиной инцидента было поведение советского хирурга.
Кардель на этом приеме у Сталина затронул вопрос «о положении и поведении советских специалистов в Югославии». Ранее Тито заявил, что правительство Югославии будет вынуждено сократить число советских военных специалистов, поскольку их оклады в четыре раза выше окладов командующих армиями и в три раза выше, чем оклады министров ФНРЮ[275]. Тогда Сталин, у которого еще была свежа в памяти история с высказываниями Джиласа в адрес советских офицеров, усмотрел в этом нежелание югославов усваивать опыт Советской армии. Теперь же, когда Кардель высказался в том смысле, что было бы неплохо, чтобы советские и югославские специалисты больше консультировались друг с другом, Сталин не менее резко ответил: «Специалисты находятся там для того, чтобы их слушали, а не для того, чтобы сидеть у вас сложа руки». Кардель поспешил выразить благодарность советским специалистам[276].
Вопрос о советских специалистах еще больше обострился летом 1947 года. В это время югославское правительство приняло решение запретить партийным и государственным органам предоставлять им какую-либо информацию экономического характера, а контроль за исполнением этого решения был возложен на УДБ. В Москве расценили это решение как «проявление недоверия и недружелюбия» и как попытку установить слежку за советскими специалистами.
Югославам пришлось объясняться: они уточнили, что ЦК КПЮ и правительство по-прежнему готовы делиться информацией с советской стороной[277]. Казалось бы, инцидент был снова улажен, но, как показало время, в Москве о нем не забыли.
Тито в это время исправно следовал в фарватере советской политики. В июне 1947 года американский госсекретарь Маршалл предложил помощь США странам, пострадавшим от Второй мировой войны. Сталин считал, что этот план подорвет советское влияние в Европе. Под давлением Москвы союзники СССР бойкотировали совещание по «плану Маршалла», которое открылось 12 июля в Париже, и Югославия не была исключением.
С 22 по 27 сентября 1947 года в польском курортном местечке Шклярска Поремба в окрестностях Вроцлава прошло совещание представителей коммунистических и рабочих партий девяти стран. Семь из них представляли страны Восточной Европы. Приехали также делегации французской и итальянской компартий. От КПЮ на совещание направились Кардель и Джилас.
Основной доклад делал первый секретарь Польской объединенной рабочей партии ЦК (ПОРП) Владислав Гомулка. Было решено создать новую международную коммунистическую организацию — «Информационное бюро коммунистических и рабочих партий» (Коминформ). Местом для штаб-квартиры Коминформа и редакции его печатного органа был избран Белград. Это говорило о высоком доверии «вождя народов» к Тито.
Для штаб-квартиры Коминформа в Белграде было выделено солидное здание в центре города — до войны в нем размещался крупный банк. В конце октября в столицу Югославии прибыл советский представитель в Коминформе Павел Юдин — философ по образованию. Как пишет Дедиер, о нем ходила такая поговорка: «Юдин — лучший философ среди шпионов, и лучший шпион среди философов».
Газета Коминформа «За прочный мир, за народную демократию!» тоже печаталась в Белграде. Она выходила на русском, английском, французском и сербскохорватском языках. Печатала ее типография «Борбы», в которой для этих целей было выделено несколько специальных помещений. Первые экземпляры каждого номера специальным самолетом отправлялись в Москву. Однажды по требованию Юдина был сожжен уже отпечатанный тираж газеты — оказалось, что Сталину не понравилась опубликованная в газете речь первого секретаря компартии Греции Захариадиса[278].
Но, конечно, роль Юдина не ограничивалась выпуском газеты. Югославы впоследствии будут считать его одним из тех людей, которые должны были выполнить тайный сталинский замысел — обуздать независимость Югославии с помощью Коминформа.
Интересны в этом смысле оценки сложившейся осенью 1947 года ситуации в официальных «Очерках истории российской внешней разведки». Их авторы отмечают, что высокое положение, которое заняли югославы в Коминформе, для Тито таило «серьезную опасность». «Все его действия стали взвешиваться как бы на аптекарских весах, и в Москве с этого момента возросло стремление жестче контролировать югославов, так как все их возможные новации в деле построения социализма непосредственно отражались на авторитете „старого центра“»[279]. Действительно, поток критической информации о Тито и его окружении уже шел в Москву по дипломатическим и разведывательным каналам.
27 сентября 1947 года — в последний день работы учредительного совещания Коминформа — Тито выступил на II съезде Народного фронта в Белграде. Вот как выглядело это выступление в интерпретации советского посла Лаврентьева. «Тито, — отмечал он в своем донесении в Москву, — ни словом не обмолвился о помощи Советского Союза, оказанной Югославии в этой борьбе (за освобождение Югославии. — Е. М.), о его влиянии на весь ход освободительной борьбы, хотя элементарно ясно, что Югославия освобождена была Красной Армией и что Советский Союз как внешнеполитический фактор играл решающую роль в процессе становления Югославии… Тито рассматривает процесс освобождения Югославии, процесс социально-экономического преобразования страны лишь с местных национальных позиций, тем самым впадая в национальную ограниченность».
В этом донесении Лаврентьев явно передергивал факты. Доклад Тито был посвящен Народному фронту «как общенародной политической организации» и совершенно не был связан с теми вопросами, о которых писал советский посол. Поэтому его претензии к Тито в данном случае были надуманными.
Но мало того что Лаврентьев оценивал действия и выступления Тито, он еще и давал рекомендации своему руководству в Москве: «Не сочтете ли Вы возможным, чтобы критические замечания по докладу Тито были высказаны в рабочем порядке представителю югославской компартии в Москве?»[280]
Конец 1947 года ознаменовался прямо-таки необыкновенной активностью советского посла. 31 декабря 1947 года Лаврентьев послал в Москву подборку материалов по теме «Тито и армия». А 8 января 1948 года направил в Центр телеграмму, в которой эти материалы были подвергнуты разгромной критике. Комментируя статью начальника Генштаба югославской армии генерал-полковника Кочи Поповича «Тито — организатор побед народно-освободительной войны», Лаврентьев писал в Москву: «Возведение Поповичем маршала Тито в ранг крупных военных теоретиков является не чем иным, как просто угодничеством перед Тито, который, очевидно, принимает это угодничество за действительную оценку своих военных качеств». И снова он дает советы Москве: «…не сочтете ли целесообразным дать критику указанных документов в журнале „Военная мысль“, который поступает и для военных руководителей Югославии? Кроме того, не сочтете ли возможным по военной линии высказать критические замечания Джиласу, который во время своей поездки в Москву по поручению Тито поставит на рассмотрение Совпра (советского правительства. — Е. М.) ряд военных вопросов?»[281]
10 января к критике Тито подключился и советский военный атташе в Белграде генерал-майор Сидорович. Он зашел еще дальше посла Лаврентьева. Генерал указал, что непонятно, «какой идеологии придерживаются сейчас и будут придерживаться в Югославии». Более того, советский военный атташе (!) предлагал Москве (!) «указать на эти ошибки в порядке обмена опытом по линии Информбюро некоторых компартий» (!). Это первый известный документ, в котором сделано предложение рассмотреть «югославские ошибки» на заседании Коминформа.
Складывается какая-то парадоксальная картина. Посол СССР предлагает своему руководству критиковать ближайшего в то время стратегического союзника, причем сделать эту критику предметом политических дискуссий между двумя партиями. А всего лишь военный атташе посольства осмеливается предложить сделать критику Тито вопросом международного коммунистического движения, вторгаясь в область деятельности самого Сталина. Факт по тем временам просто невероятный.
Что же заставляло советских дипломатов действовать именно так? Вряд ли они проявляли самостоятельность в таком деликатном и опасном вопросе. Скорее всего, они уже тогда выполняли задание Москвы, собирая, на всякий случай, компромат на Тито. Очевидно, что такое задание могло исходить только от одного человека — Сталина.
8 января 1948 года, анализируя причины допущенных Тито идеологических ошибок, Лаврентьев прямо обвинил маршала в «проявлении вождизма». Но, конечно, Лаврентьева возмущал не «вождизм» Тито сам по себе. Советский посол вполне откровенно писал об этом: «Известно, что именно тов. Сталин призвал развивать партизанскую вооруженную борьбу в условиях оккупации и обосновал необходимость этой борьбы»[282].
Другими словами, вина югославского руководства состояла в том, что возвеличивание Тито зашло так далеко, что его фактически поставили вровень с самим Сталиным. И в этом, надо признать, Лаврентьев был прав. В самом деле, «великим вождем», «любимым учителем», «отцом народов» и «гениальным полководцем» в мире до недавнего времени был только один человек — Сталин, а теперь им стал еще и Тито.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.