У пристани

У пристани

Кхеррестадской пристани мы отправились в крытом экипаже и в дрожках да еще и с большим возом поклажи, потому что дядя Шенсон, Эрнст, Клас и Альма уезжают в Карлстад, а дядя Уриэль Афзелиус, тетя Георгина, Элин и Аллан — в Стокгольм.

Перед самым отъездом из Морбакки папенька сказал, что есть свободное местечко и кто-нибудь из детей тоже может прокатиться, если хочет. Вот так мы с Гердой попали на пристань. По дороге туда мы сидим не очень удобно, но знаем, что на обратном пути сможем расположиться в дрожках, собственно, из-за этого и поехали.

Папенька всегда тщательно следит, чтобы к пароходу гости выезжали загодя. Поэтому прощальный завтрак начался в девять, в десять мы отправились в путь, а в одиннадцать уже были у пристани.

Вне всякого сомнения, нам придется ждать здесь по меньшей мере час, потому что пароход «Андерс Фрюкселль» раньше двенадцати к херрестадской пристани никогда не подходит. Дядя Шенсон и дядя Уриэль были не в восторге от столь раннего отъезда, но папенька сказал: мало ли что может приключиться по дороге. Вдруг лошади охромеют, или ободья с колес слетят, нет, лучше иметь запас времени.

Спустившись к причалу, мы, конечно, идем к самому краю и глядим на восток, высматриваем пароход. Но никто не видит ни малейшего его признака, да и ждать покамест нечего.

Потом тетя Георгина усаживается на камень на лесистом холмике над пристанью, а дядя Уриэль бросается подле нее на мох, вытягивается во весь рост, прикрывает лицо шляпой и предупреждает, чтобы мы не забыли разбудить его, когда придет пароход. Дядя Шенсон устраивается на камне рядом с тетей Георгиной, рассчитывает побеседовать, однако тетя большой охоты не выказывает.

— Знаете, Шенсон, вы бы прилегли да вздремнули, как Уриэль, — говорит она. — Я скажу, когда придет пароход.

Эрнст, Клас, Альма, Элин, Аллан, Герда и я заходим в херрестадский парк. Смотрим на красивый павильон инженера Нурена, теперь мало-помалу разрушающийся, потому что Нурены живут нынче не в Херрестаде, а в крохотной усадебке под названием Эриксберг, неподалеку от церкви. Идем к Медвежьему гроту, показываем кузенам и кузинам диковинные кусты ежевики, единственные на весь приход.

Идем мы медленно, нога за ногу, знаем ведь, что в нашем распоряжении целый час, устраиваемся под сосною, которая склоняется над Медвежьим гротом, и по обыкновению рассуждаем о том, как бы все было, если б там внизу сидел медведь и пытался вскарабкаться к нам.

Но аккурат когда мы там сидим, прибегает какой-то мужик, кричит нам, что пароход уже отчалил из Сунне. Сейчас он причаливает в Роттнеросе, а через полчаса, поди, будет здесь.

Мы, конечно, вскакиваем, бежим к пристани. Снова стоим у самого края, высматриваем пароход и вроде как в самом деле примечаем дымок и что-то темное, продвигающееся к берегу далеко на северо-западе. И все теперь ужасно довольны и рады, что папенька так спешил их выпроводить, иначе-то могли опоздать.

Дядя Уриэль, и тетя Георгина, и дядя Шенсон проверяют, не забыли ли каких чемоданов, сумок и корзин, и тетя Георгина дает указания, кому что нести, когда придет время садиться на пароход. Они конечно же знают, что пароход будет здесь только через полчаса, но, надо сказать, с пароходом никогда нет полной уверенности. Порой так задувает и штормит, что он не может причалить в Херрестаде, а порой, когда тянет за собой большущие грузовые баржи, сильно запаздывает и, понятно, не поспевает к поезду во Фрюксте. Потому-то все так радуются и оживляются, зная, что сейчас он уже добрался до Роттнероса.

— Вправду хорошо, когда знаешь, что скоро продолжишь путь, — говорит дядя Шенсон. — Пожалуй, несколько рискованно выезжать в последнюю минуту, но ведь с милой Морбаккой так трудно расстаться.

— Вы, Шенсон, уже завтра приступаете к занятиям в школе? — спрашивает тетя Георгина.

— Завтра, в десять утра, — отвечает дядя Шенсон. — Вы, поди, считаете меня чудаком, Георгина.

— Я считаю таковыми всех мужчин, — говорит тетя Георгина. — Уриэль поступает точно так же. Послезавтра ему выходить на службу в Стокгольме, а домой мы доберемся лишь завтра вечером. Я бы на его месте уехала по меньшей мере с недельным запасом. Ведь мало ли что может случиться!

— Да, но мы ведь уже убедились, что пароход скоро будет здесь, — говорит дядя Шенсон. — А это единственный рискованный элемент. Дальше — железная дорога.

— Да уж, надо надеяться, все пройдет благополучно, — отзывается тетя.

Однако она явно нервничает, потому что идет к смотрителю, говорит с ним.

— Вам не кажется, что пароход очень уж долго стоит в Роттнеросе? — спрашивает она.

— По моему разумению, сударыня, он еще изрядно там простоит, — смеясь, отвечает смотритель. — Вчерась-то пароход доставил в Роттнерос целую компанию карлстадских господ, в гости они ехали к тамошнему хозяину. Кто их знает, может, они еще с прощальным завтраком не управились.

— Роттнеросский хозяин? — вопросительно произносит тетя. — Кому же теперь принадлежит имение?

— Валль — вот как его зовут, Густав Адольф Валль, — сообщает смотритель, — мужчина хоть куда.

— Верно, — говорит тетя Георгина, — теперь припоминаю, я слыхала о нем. Но ведь пароход должен следовать по расписанию, хоть этот господин Валль и дает прощальный завтрак?

— Хе-хе-хе, — смеется смотритель. — Сразу видать, вы, сударыня, не имели дела с Валл ем. Коли пароходный капитан рискнет уйти из Роттнероса без его гостей, считай, больше ему на мостике «Андерса Фрюкселля» не стоять.

— Вот как, — говорит тетя Георгина, — ладно, тогда я пойду, пожалуй, посижу еще на камешке.

Тетя опять поднимается вверх по холму, садится на прежнее место. Дядя Шенсон и дядя Уриэль вскоре тоже подходят к ней. Эрнст, Клас, Элин и Аллан стоят у причала, а Альма, Герда и я садимся на камни подле взрослых.

— Я слышал, вы, Георгина, спрашивали смотрителя про владельца Роттнероса, — говорит дядя Шенсон. — Удивительно встретить человека, который не знает о Г. А. Валле.

— Вы что же, Шенсон, считаете его человеком выдающимся?

— Безусловно, самым замечательным во всем Вермланде, — отвечает дядя Шенсон. — Невероятно, как он сумел поднять роттнеросский завод. Каждый год что-нибудь да строит. И думает не только о выгоде. Главный дом, говорят, прямо с княжеским размахом отремонтировал. Сад и парк опять же превосходно содержит. Я несколько раз собирался туда съездить, когда бывал в Морбакке, но так просто не нагрянешь, коли семейства меж собой не общаются.

Дядя Уриэль, за все время после отъезда из Морбакки не сказавший ни слова, теперь вставляет:

— Лагерлёф правильно делает, что не общается с этим Г. А. Валлем.

— Разумеется, имущественное положение у них разное, — говорит дядя Шенсон, — но Валль вообще-то не чванлив.

— Прохвост он, черт побери! — говорит дядя Уриэль. — Через пяток лет обанкротится!

— Но, Уриэль! — возражает дядя Шенсон. — Он ведь еще до войны был состоятелен, а при нынешней отличной конъюнктуре, говорят, вообще невероятно разбогател. Скупает старые фабрики и землю по всему суннескому приходу. Мне рассказывали, ему уже принадлежат Лёвстахольм, Бада, Турсбю, Кристинефорс, Стёпафорс и Эйервик.

Дядя Уриэль лежит на мху, со шляпой на глазах. И даже не сдвигает ее, отвечая:

— Так-так, он еще и недвижимостью спекулирует. Обанкротится через четыре года!

— Послушай, Уриэль! — Дядя Шенсон, кажется, вправду становится слегка нетерпелив. — Уверяю тебя, этот человек вовсе не авантюрист. Говорят, к примеру, он весьма добр к своим работникам. Представь себе, в каждом работницком хозяйстве Роттнероса каждую осень забивают по свинье и телку! А в неурожайном шестьдесят восьмом, когда здесь, в Фрюкенской долине, народ пек хлеб из коры, кузнецы в Роттнеросе питались пшеничным хлебом да салом.

Тут дядя Уриэль сдергивает с глаз шляпу и приподнимается на локте.

— Еще и транжира, — говорит он. — Банкрот через три года!

А мы, трое детей — Альма, Герда и я, — никак не можем понять дядю Уриэля. Знаем ведь, что фабрикант Валль человек могущественный, словно владеет лампой Аладдина. Ему достаточно лишь пожелать — и желание тотчас исполнится. Нам кажется, дядя Уриэль просто хочет подразнить дядю Шенсона, ведь нельзя не признать, что дядя Уриэль, большой остроумец, любит подразнить народ.

Дядя Шенсон не уступает, упорно старается защитить Г. А. Валля:

— Ты не представляешь себе, каким уважением он пользуется. Его ведь выбрали депутатом риксдага.

— Он еще и разбрасывается! — восклицает дядя Уриэль. — Банкрот через два года!

— Нет, с тобой просто невозможно разговаривать, Уриэль, — говорит дядя Шенсон. — На него и на его деловую хватку возлагают огромные надежды. Он намерен возобновить давний проект и соединить каналом Фрюкен и Венерн.

— Ну-ну, вдобавок строитель каналов! — восклицает дядя Уриэль. — Через год обанкротится!

Дядя Шенсон не отвечает. Достает часы.

— Без малого час дня, — говорит он. — Пожалуй, пора спуститься на пристань да посмотреть, скоро ли придет пароход.

На полпути к пристани дядя Шенсон оборачивается.

— Ты вот о чем подумай, Уриэль, — говорит он. — Коли случится так, как ты говоришь, падет не один только Валль, а вся Фрюкенская долина.

— А что я могу поделать? — вопрошает дядя Уриэль. — Так уж всегда бывает, оттого что народ не умеет отличить разумных людей от неудачников.

— Но какие у тебя доказательства? — упорствует дядя Шенсон.

— Шенсон, голубчик, — говорит дядя Уриэль, — зачем мне доказательства? Я на много лет старше тебя и повидал в мире куда больше, чем ты или любой другой в Вермланде. И я знаю, видишь ли, что когда человек устраивает прощальные завтраки, да такие долгие, что другие люди вынуждены часами сидеть и ждать, рискуя не попасть вовремя к месту назначения, то человек этот близок к краху. Попомни мои слова!

Я толком не понимаю, шутит дядя Уриэль или говорит всерьез, но на обратном пути домой никак не могу выбросить его слова из головы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.