Глава 11 ПРОДВИЖЕНИЕ НА ЮГ
Глава 11
ПРОДВИЖЕНИЕ НА ЮГ
24 июля. В окрестностях Ростова-на-Дону грохочут пушки.
С передовых позиций мы можем наблюдать, как «Штуки» сбрасывают на красных с высоты в 150 метров смертоносные грузы. Слышится жуткое завывание их двигателей под крыльями.
В течение четырех часов тяжелая артиллерия обстреливает железную дорогу и шоссе Таганрог – Ростов-на-Дону. Русские же, видимо, отчаянно дерутся, и атаки нашей бронетехники отбиты почти повсеместно.
Мы занимаем оборону на невысоком холме – господствующая высота на самом южном краю Таганрогского залива. Отсюда наблюдается белая пенистая линия прибоя, которая бьется о берег, и чрезвычайно голубая вода залива.
Большевики противостоят нам на дистанции в 300 метров. Они беспрерывно бомбардируют нас снарядами и минами.
Если так будет продолжаться, этот сектор станет непригодным для обороны.
Все гадают, чего ждет Верховное командование и почему оно не вводит в действие главные силы против очага обороны Новочеркасск – Ростов-на-Дону.
Утром танки, в том числе «Пантеры» («Пантер» летом 1942 г. на фронте не было. – Ред.), пытались трижды прорваться сквозь оборонительные рубежи красных.
Но грозные пушки калибра 76,2 миллиметра отбивали атаки с тяжелыми для нас потерями. Броня наших танков стала толще и лучшего качества. Но их выигрыш в неуязвимости обернулся проигрышем в тактико-технических свойствах. Механики утверждают, что двигатели работают с натугой, поскольку не предназначены таскать такой груз брони.
Первые «Тигры» фактически одного образца – более крупные и с более толстой броней, чем у «Пантер», – появились на Южном фронте. Длинноствольные пушки делают их легкоузнаваемыми издали. (Автор ошибается. К этому времени (к лету 1942 г.) у немцев появились модернизированные Pz IV (T-IV) с длинноствольной 75-мм пушкой и усиленной броней. Pz V «Пантера» и Pz VI «Тигр» покажут себя только в следующем 1943 г. – Ред.)
С приближением солнца к зениту жара становится все более и более невыносимой.
Вокруг нас клубится пыль, поднятая бомбежкой железной дороги. Становится трудно дышать. Отсутствие ветра не позволяет развеять пыль.
Впервые русские заставили нас принять тактику окопной войны. Пытаясь остановить наше наступление, они, должно быть, подтянули к Ростову-на-Дону все свои резервы. Против нас, видимо, перебросили немало частей с Дальнего Востока, поскольку большинство солдат, попадающих к нам в плен, – монголы, ойраты или киргизы. Они на самом деле выглядят как дикари. Несмотря на свой свирепый вид, они становятся в плену робкими и трусливыми.
Непривычно наблюдать сейчас точно таких же типов в немецкой форме. Они из пленных, захваченных в прошлом году. Носят на левом рукаве подобие креста с меткой РОА (так называемая Русская освободительная армия) и сверху «X» – значение чего не могу понять, если это не голубой Андреевский крест на белом фоне. Представляю себе, если кто-нибудь из них попадет в руки соотечественников на той стороне, их судьба будет незавидной. (Формирования РОА с упомянутыми опознавательными знаками появились только в 1943 г. В 1942 г. на советско-германском фронте действовали «национальные легионы», сформированные из предателей соответствующего происхождения (например, туркестанские и грузинские). – Ред.)
Не прекращается жуткая артиллерийская бомбардировка. Ее вполне достаточно, чтобы свести человека с ума. Беспрерывная канонада, а также дробь пулеметов и автоматов сливаются в один запредельный грохот, который дергает нервы и подавляет волю.
– Я разделаюсь с ними, – говорил Геббельс.
Пока они, видимо, заняты тем, чтобы разделаться с нами!
Как странно: вдали – голубое небо, лазурное море, чуть заметные барашки волн на далеком пляже, слабое покачивание легким бризом сосен. Там покой и жизнь. Здесь же гибель и смертоносные снаряды.
Все же мы предпочитаем такое существование бесконечной войне, которую вели с партизанами у Кальмиуса. Тогда мы проводили неделю за неделей в охоте за тенями, которые ускользали от нас и пропадали без следа.
Когда поступил приказ начать наступление, ни один солдат дивизии «Викинг» не пожалел об этом, мы приготовились к атаке быстро и с легким сердцем.
– Ура-а-а, за Сталина! Ура-а-а, за Сталина!
Цепи русских устремляются на нас с бешеным ором.
Некоторые из них обнажены по пояс и ничем не экипированы, кроме пилоток. Они атакуют с примкнутыми штыками, пренебрегая опасностью, хотя огонь пулеметов косит их сотнями, образуя большие бреши в атакующих рядах.
– Ура-а-а, за Сталина! Ура-а-а, за Сталина!
В соответствии с пропагандистскими листовками красные презирают смерть. Они даже не думают о ней.
Когда же красного поражает пуля или осколок, он катается по земле, как младенец.
– Ура-а-а, за Сталина! Ура-а-а, за Сталина!
Третья волна наступающих войск стремительно катится на нас.
Лица большевиков перекошены. От ненависти или страха? Кто скажет? И все же растут груды трупов. Настоящая бойня, мертвые и раненые в одной массе.
Когда ряды атакующих сильно редеют, выжившие останавливаются в нерешительности и, объятые страхом, поворачивают назад. Но они встречают следующую цепь атаки, которая бежит с криками «Ура-а-а, за Сталина!».
Тра-та-та-та – строчат пулеметы.
И так час за часом, пока они не извлекут урока.
И один Бог знает, когда это случится. У них ведь необъятные резервы живой силы. И все же в этот раз им потребуется несколько часов, чтобы доставить подкрепление.
Между тем немецкие танки идут в наступление и быстро прорываются через дезорганизованную оборону противника.
Громыхая на полной скорости через вспаханные поля и дороги, опрокидывая постройки, стоящие на пути, сбивая мертвых и раненых в одну кровавую массу, они упорно движутся вперед с жутким воем сирен. Они открывают путь мотопехоте и войскам СС.
Солдаты «Викинга» бегут за танками, пуская в ход автоматы, ручные гранаты, огнеметы и, конечно, бесценные кинжалы СС.
26 июля. Из тренировочных лагерей в Богемии (Чехии) и Моравии прибыл новый контингент добровольцев.
Проходя мимо небольшой группы новичков, получавших экипировку, я заметил вдруг Михаэля Стинсмана.
Стинсман! Невероятно.
Я подошел и похлопал его по плечу:
– Михаэль, старина! Что ты здесь делаешь, черт возьми?
Он быстро обернулся:
– Петер Нойман! Ну и ну! Ну и ну!
Михаэль издал продолжительный свист, когда увидел серебряный квадрат на лацкане моего кителя. Он не переставал с удивлением покачивать головой.
– Лейтенант! Это ж надо! Я слышал от Клауса, что ты офицер и служишь в «Викинге», но все равно я не думал, что встречусь здесь с тобой.
Я положил ему руку на плечо:
– Искренне рад увидеть тебя снова, Михаэль. Как там Виттенберге? Расскажи, каким образом ты надел этот мундир? Я всегда полагал, что СС тебя не привлекает.
Он смотрел на меня, слегка улыбаясь.
– Знаешь, народ меняется. Я принял решение в декабре. После того как папа Рузвельт начал показывать зубы. Во всяком случае, мне показалось, что все мои друзья на фронте. – Он предложил мне сигарету. – Кроме того, не я один здесь из Виттенберге. Несколько недель служба пропаганды СС читала нам лекции о Шиллере. Поразмыслив над ними, я решил, что лучше уехать в Брауншвейг, чем горбатиться с киркой и лопатой в Имперской трудовой службе.
Мне показалось, что он преднамеренно сдержался, чтобы не добавить: «…и остаться в покое».
Мы стояли у складов снабжения 2-й роты, где я рассчитывал найти Франца и Карла.
Поставив ногу на ступеньку лестницы, Михаэль добавил:
– В Брауншвейге время не теряли. Там была школа подготовки мотопехоты СС. Больше мы не возвращались в Виттенберге. Оттуда в Позен-Трескау (Трескау близ Познани. – Ред.), затем в Невеклов к югу от Праги, где находился анвертерлагер (лагерь обучения кадет СС). И вот я здесь.
В моей голове молнией мелькнула одна мысль. Что он говорил тогда – о своей еврейской матери?
Возможно, чуть напрягшись, я повернулся к нему.
– Скажи, Михаэль, ко мне это не имеет отношения, но как ты выпутался из…
– Из?.. – спросил он, став вдруг серьезным.
Между нами установилось минутное молчание. Затем мы направились в караульное помещение на первый этаж.
У двери Михаэль сказал:
– Знаю, что ты имеешь в виду. Только прошу тебя не говорить об этом ни одной душе!
Он произнес последние слова усталым голосом, затем пожал плечами.
– В любом случае это действительно ничего не значит. Мог бы я отделаться? Отправиться в Тарнув? Мне это надо?
Я грубо схватил его за руку.
– Но, боже мой, дружище! Что тебя заставило выбрать СС?
Он поджал губы.
– Не могу понять! Может, вызов судьбе или для жизненного опыта, а может, чтобы показать… кому-то из них!
Справившись в караульном помещении, где можно найти Франца, мы спустились в мастерскую по ремонту танков в подвальном помещении. Механики чинили поврежденные бронетранспортеры и танки.
Мы быстро нашли Франца. Увидев Михаэля, он вознес руки к небу:
– Стинсман! Боже мой! Ты решил провести отпуск на Черноморском побережье, да?
Пока они с большим энтузиазмом хлопали друг друга по спинам, я оглядывался вокруг в надежде увидеть Карла.
– Ты не найдешь его здесь, – сказал Франц, увидев мои старания. – Вместе с одним сослуживцем из 3-й роты он уехал с заданием. В Кривой Рог. Не думаю, что они вернутся до вечера.
– В любом случае приятно видеть вас обоих снова, – сказал удовлетворенно Михаэль. Он взял меня за руку. – Пойдем. В этой дыре должно быть какое-нибудь место, где можно выпить. Выпьем в честь воссоединения нас четырех или трех – в честь старого ордена рыцарей Виттенберге! – добавил он, смеясь. – Но кто я такой, чтобы приказывать? Я жалкий рядовой между парой лейтенантов!
28 июля. Ростов-на-Дону отвоевывается у красных в сражении за каждый дом (Ростов-на-Дону был захвачен немцами 23 июля. – Ред.)
Весь город объят битвой.
Два дня мы ведем атаки на то, что осталось от гигантской фабрики, которая, говорят, производила джем. В ней засела целая советская рота, которая держит под обстрелом привокзальную зону и сортировочную станцию.
Позиция ужасно опасная для нас. Вокруг привокзальной площади, которую мы занимаем, располагаются еще не зачищенные здания. Красные ведут из окон огонь очередями из пулеметов или новых противотанковых ружей Дегтярева, которые имеют большую пробивную силу. (Однозарядное ПТРД образца 1941 г. (появилось в августе). Ее 14,5-мм пуля с металлокерамическим сердечником пробивала броню толщиной до 35 мм на дистанции до 300 м. – Ред.)
– Если так будет продолжаться, нам всем достанется! – кричит мне на ухо Либезис.
Однако не остается ничего другого, кроме как держаться. По крайней мере, до тех пор, пока основные силы роты не окружат фабрику и вокзал.
Нас не так много, чтобы занять все здания на привокзальной площади. Два взвода держат целый квартал, их недостаточно. Либезис прав. Мы попали в трудное положение.
Приказы вполне конкретные. Держаться и, если возможно, выбивать засевших в зданиях красных.
Выбивать. Легко сказать. У нас нет ни одного танка, даже легкого танка с убогой 37-мм пушкой. (Имеются в виду легкие танки чехословацкого производства 35(t) и 38(t), использовавшиеся в вермахте. – Ред.) Если в ближайшее время не подойдут подкрепления, мы будем теми, кого они выбьют.
Я приказал своему взводу окопаться саперными лопатками насколько возможно. Узкий ход сообщения связывает наш взвод более или менее с позициями на Торговой улице, удерживаемыми взводом Рекнера, то есть взводом Карла. Этот ход сообщения стоил нам, между прочим, жизней трех человек. Он недостаточно глубок, поэтому нам приходится ползти по-пластунски, чтобы пересечь площадь.
Трем солдатам, получившим наряд на работы, угораздило подняться слишком рано. Один из проклятых снайперов – они засели на всех крышах – не дал им никакого шанса укрыться.
Бой продолжается. Ростов-на-Дону подвергается апокалиптической бомбардировке, которая не оставляет камня на камне. Немецкая артиллерия, «Штуки», пикирующие бомбардировщики, тяжелые орудия русских превращают город в дымящиеся руины.
Не замечаю, как ко мне подходит Карл, вскакиваю, когда он кричит мне на ухо:
– Вокзал взят! Я только что получил донесение: полроты Улкийая обошли привокзальную площадь у железнодорожного переезда и движутся к нам на помощь.
Вскоре прибывает около сотни солдат. Они движутся гуськом, перебежками. Ползут вдоль стен, используя малейшее укрытие – дерево или постройку. Впрочем, противотанковые ружья Дегтярева наносят потери, их жертвами стали несколько эсэсовцев.
Финский лейтенант Улкийай вваливается, запыхавшись, в наш окоп.
Он не без труда выдыхает:
– Атаковать надо немедленно! Наступление на фабрику ведет весь полк, затем – насосная станция. Командую я. – Увидев через мгновение наши отупевшие лица, он с улыбкой добавляет: – Не волнуйтесь! С юга атакуют танки.
Через пятнадцать минут начинаем продвигаться к фабрике. Красные осознают, что мы пришли в движение, и встречают нас длинными очередями из своих тяжелых станковых пулеметов.
Как бы то ни было, нам удается метр за метром продвигаться вперед, но с большими потерями. Жду каждую секунду, что меня поразит осколок железа, который разрешит все тактические проблемы наступления в обстановке уличного боя.
Вокруг меня долбят стены пули, посылая в воздух кусочки кирпича и штукатурки. Вспоминаю вдруг ковбойские фильмы детства, когда со свистом пролетают пули, за которым следует благозвучное завывание. Сейчас же я не слышу свиста пуль. Неужели русская сталь обладает способностью убивать в тишине?
Вот огромные деревянные раздвижные двери. За ними внутреннее помещение фабрики. Вижу несколько чанов большой емкости и какое-то число ржавых металлических ящиков.
В первом ангаре сейчас нет обороны. Отлично. Значит, русские отступают.
Осторожно продвигаемся вперед. Вверху огромная стеклянная крыша, но нет ни единого целого стекла. Наступаем на участок битого стекла.
Вдруг – страшный взрыв. Деревянные двери перед нами сорваны с петель. Грохот второго взрыва, затем третьего.
Тяжелое орудие русских, должно быть, нацелено на ангар.
Солдаты бросаются плашмя на землю. Огонь русских усиливается. Отовсюду на нас осыпаются камни, куски бетона и осколки металла.
Надо либо отступить и уйти, либо продолжать двигаться вперед. Если мы остановимся там, где находимся, то рискуем быть погребенными под развалинами ангара, который явно собирается обрушиться на нас сверху.
Я лежу животом на битом стекле, а крохотные осколки, которые взрывом поднимаются вверх, жалят мое лицо. Провожу рукой по щеке. Она вся в крови.
Улкийай подает команду, подняв руку.
– «Викинги», вперед!
Яростный бросок сокращает дистанцию между нами и советскими солдатами до ста метров. Эти свиньи все еще стреляют, и перекрестный огонь их стрелкового оружия наносит нам большие потери.
Пятьдесят метров, тридцать, двадцать, десять.
Красные раздеты по пояс и пронзительно кричат.
Гранатами по первой батарее. Удары прикладами карабинов, автоматные очереди, ужасный грохот, глухие взрывы. Пыль, жара. Внезапный рывок. Гранаты. Лежащие в крови тела. Разбитые лица, вспоротые животы. Снова очередь. Гранаты…
Трупы множатся. Автоматами и кинжалами мы овладеваем помещением и зачищаем его.
Неожиданно я замечаю, что русский, которого мы приняли за убитого, начинает снова стрелять. С гримасой агонии на лице он гибнет от автоматной очереди.
Проходящий мимо солдат кричит мне:
– Убьем всех. Никаких пленных!
Из его рта, перекошенного от бешенства, выделяется пена, как у сумасшедшего. Взрыв гранаты в метре от этого солдата заставляет его прекратить движение, он падает.
Растянувшись на земле, выдыхает:
– Ублюдки! Они меня достали…
Он пытается опереться на один локоть, но поток крови, вылившейся в рот, гасит его последние возгласы.
Меня вдруг охватывает страх, заставляющий внутренне напрячься. На этот раз хочу остаться там, где стою. Нет никакой возможности двинуться дальше.
В адской пыли носятся раскаленные осколки и камни – непреодолимый барьер.
Вижу перед собой гимнастерку цвета хаки. Стреляю первым. Желтое лицо, перекошенное страхом и злобой, медленно оседает к моим ногам.
Я неистово пинаю ногами перекошенное лицо снова и снова.
Все еще слышу выстрелы противотанковых ружей. Неужели нет способа подавить их?
Вдруг начинается глухой гул, который заставляет дрожать землю. За ним следует нарастающий грохот 75-миллиметровых орудий. Это признаки того, что танки здесь. Они прибыли вовремя. Выбита из строя половина атакующих сил.
В нескольких местах образуются бреши, когда бронированные монстры таранят стены. Они мелькают всюду в облаках пыли. Страшная вибрация, как в землетрясение.
Через час фабрика в наших руках. Русских, которые могли бы рассказать, как была захвачена фабрика по изготовлению джема, не осталось.
1 августа. После серьезного боя у Батайска в нескольких километрах от Ростова-на-Дону путь к дальнейшему наступлению был открыт.
Мы движемся на юг по окаймленным фруктовыми деревьями дорогам, которые постепенно поднимаются к подножью гор Кавказа.
Флаги со свастикой развеваются от Воронежа до Дона, и мы ведем наступление по всему фронту. Летняя кампания проходит успешно.
Эсэсовцы, оголенные до пояса, поют в своих грузовиках песню о танках:
Весь мир, где кости изъедены червями,
Трепещет перед нашим наступлением!..
Их кожа загорает на ярком солнце, энтузиазм, переполняющий сердца этих людей и заставляющий их петь, неописуем.
В каждой деревне, которую мы проезжаем, крестьяне долины реки Ея машут нам руками. Они, видимо, несколько смущены внезапно появившейся лавиной немецких войск, двигающейся в сторону Кубани.
Оборонительные линии русских прорваны, и нам следует воспользоваться этим успехом для дальнейшего наступления.
Быстрее, еще быстрее.
Впереди Кавказ, затем Грузия и Турция.
А за Евфратом – Сирия и Египет, где сражаются дивизии Африканского корпуса Роммеля.
Каким величественным эпосом станет наш поход, если из Причерноморья немецкие танковые дивизии дойдут до Каира и пирамид!
Верховное главнокомандование, очевидно, воодушевлялось этой идеей, когда направило большую часть группы армий «Юг» в сторону турецкой границы.
Эсэсовцы русского фронта в черных мундирах и герои войны в пустыне встретятся в каком-то пункте страны фараонов – какая безумная и вместе с тем прекрасная мечта!
К сожалению, «Викинг» отделяет от Суэцкого канала расстояние в полторы тысячи километров.
4 августа. Ожесточенные бои вдоль нефтепровода.
На окружавших местность холмах засели арьергардные части казачьей дивизии. С лесочка над долиной речки, притока Кубани, они держат под постоянным обстрелом всю дорогу на Кропоткин. Они беспрерывно бьют по нам с рассвета. До сих пор нам не удалось сколько-нибудь засечь их позиции точно. Должно быть, ночью они бесшумно установили свои 122-миллиметровые батареи, поскольку, когда стало светло и мы захотели снова двинуться по дороге, чтобы соединиться с остальными силами дивизии, на нас обрушился шквал снарядов.
Командование полка немедленно сообщило об этом в штаб дивизии, откуда поступил приказ о зачистке местности, прежде чем полк продолжит движение.
Деревня, которую мы занимаем, расположена рядом с нефтепроводом. Сначала мы подумали, что русские предпримут попытку контратаковать, чтобы вывести из строя насосную станцию в нескольких километрах отсюда. По здравом размышлении, однако, мне показалось, что такой маневр был бы глупым и бесцельным. Нефтепровод, поврежденный на протяжении сотен километров, больше не представляет стратегической ценности.
Нефтепровод представляет собой большое скопление труб, по которым нефть из скважин близ Орджоникидзе и из Прикаспийской области перекачивается на нефтеперегонные заводы Ростова-на-Дону. Отныне русским придется транспортировать сырую нефть танкерами. Естественно, им это не понравится.
Как мы и ожидаем, обстрел продолжается. Казаки бомбардируют нас большим количеством снарядов, и это уже вызвало значительные потери среди личного состава полка. Убито по крайней мере десять солдат.
Находясь в укрытии в виде кирпичного здания на небольшой площади, я замечаю рядом с артиллерийской батареей Михаэля, внимательно изучающего через полевой бинокль поросшие лесом холмы. Подхожу к нему.
– Хочешь посмотреть? – спрашивает он, уступая мне место.
Навожу резкость и через несколько секунд могу различить крохотные грибовидные облачка от орудийных выстрелов.
Огонь поочередно ведут по крайней мере две батареи из четырех орудий. У казаков, должно быть, имеется также несколько станковых пулеметов – судя по тому, что пули постоянно сбивают черепицу с крыш.
Выбить их оттуда будет чертовски трудной работой. Но они блокируют дорогу. Все это просчет штаба дивизии, который не счел необходимым выслать передовые части для подавления сопротивления красных или даже разведывательные самолеты «Шторьхи» для выявления обстановки в горах.
К нам подходит майор Штресслинг, временно прикомандированный к нашему полку.
– Так, Нойман, что-нибудь наблюдаете?
Он улыбается, выглядит, как всегда, добродушным ребенком. Мне показалось легкомысленным следовать примеру Стинсмана, который вытянулся по стойке «смирно».
– Все в порядке, приятель. Расслабься! – весело говорит ему майор.
Он – блондин с румяным лицом. Его бычья шея тесно стянута воротником кителя и сзади наползает на спину. Должно быть, ему за пятьдесят. Странно, что в таком возрасте он всего лишь майор. Возможно, он был унтером в СА, который прошел по служебной лестнице все звания.
Я поворачиваюсь к нему.
– Стараюсь определить, сколько у них орудий, майор. Могу различить восемь – десять единиц, а также несколько станковых пулеметов.
Он неопределенно улыбается, ничего не говорит, поворачивается вдруг на каблуках сапог и удаляется.
Странный тип. Интересно, в чем именно состоит его работа в полку.
Я обтер лоб. Жара как в печке. С восходом солнца к зениту носить каску становится невыносимо.
Оставляю Михаэля с его биноклем и иду укрыться в полковом штабе, поскольку свободен от дежурства. Вокруг разрывы мин минометов, поэтому пробираюсь вдоль стен очень осторожно.
Вдруг слышу отдаленный шум, который быстро усиливается. Он исходит, видимо, от высоких бетонных зданий, вероятно зернохранилищ.
Затем угол улицы огибает странная процессия.
Удивительно. Она кажется абсолютно равнодушной к свистящим и воющим вокруг пулям и снарядам.
Вдруг, услышав стенания, я понимаю.
Это – похороны.
Очень странное явление – эти похороны на Кубани.
Впереди идет священник, который носит крест и подобие вышитой тиары на голове. За ним идут женщины с лицами, почти полностью закрытыми черными платками. Они нескладно рыдают, трясутся и дергаются, как будто поражены какой-то нервной болезнью. За ними следуют другие женщины без платков, которые плачут даже громче, чем те, что идут во главе процессии.
Далее несут подобие носилок, на которые помещено мертвое тело женщины, одетой в шелковое платье. У нее почерневшее лицо, и над ней роятся черные клубы мух. Труп женщины с сомкнутыми на животе руками покрывают многочисленные цветы.
Покойную несут мужчины, у одного из них на щеках слезы. Очевидно, это муж покойной.
Скорбящие заводят необычное мелодичное пение, мягкое и благочестивое. Оно начинается по знаку одного из несущих покойную. Траурная мелодия зловеще плывет над мрачной процессией.
Процессию сопровождает приторно-сладкий запах смерти и цветов. Ее участники медленно проходят мимо, их руки раскачиваются в такт исполняющегося нараспев молебна.
Прикованный к своему месту, я усилием воли собираюсь с духом. Похоронный кортеж проходит в нескольких метрах, нарочито не обращая на меня никакого внимания. Да, сейчас в этой местности большое число эсэсовцев. Или, возможно, женщину убила немецкая пуля.
Снаряды с жутким свистом постоянно падают на деревню, разрушая дом за домом. Не прекращается грохот взрывов. И мерный, слишком мерный, звук шагов. Пронзительные вопли скорбящих. Плач женщин и прочих, которые следуют за покойной к месту захоронения, где она упокоится навеки. Продолжающееся выражение пением скорби и прощания с покойной со стороны людей в опасной для них обстановке… Во всем этом что-то глубоко бесчеловечное, почти безумное.
Пытаюсь представить на мгновение траурную церемонию на деревенском кладбище.
Возникают в воображении странные символы захоронения, сделанные из металла и часто увенчанные серпом и молотом – проржавевшие железные звезды, которые раскачиваются и скрипят над небольшими металлическими надгробиями из кованого железа и погнутых железных стержней. Странные символы без очевидного смысла. Таковы могилы в Советской России… Звезды ржавеют, завывает ветер в железных надгробных памятниках. Но это не имеет значения. Видимо, после захоронения должна быть связь между живым и мертвым.
Игнорирование смерти. В этом, возможно, один из аспектов большевистской философии.
Я вздрогнул, когда кто-то похлопал меня по плечу. Погруженный в свои довольно мрачные размышления, не заметил, как подошел Карл.
– Привет! Ты выглядишь несколько печальным. Должно быть, эта мало бодрящая церемония настроила тебя на минорный лад.
– Здравствуй, Карл! Я размышлял.
– Понятно. Но старайся размышлять на расстоянии в полкилометра дальше. Ты, кажется, не замечаешь, что обстрел продолжается. И если осколки заденут тебя, будет большая неприятность.
Крохотные металлические фрагменты действительно носились со свистом вокруг нас, роковые фрагменты. Отлетая рикошетами от более или менее использованных фрагментов снарядов, они сохраняли тем не менее способность нанести значительный урон.
– Пойдем укроемся в штабе, – предлагает Карл.
Вспоминаю, что именно туда шел, перед тем как меня охватила меланхолия в связи с похоронной процессией.
Пока мы идем, Карл сообщает, что полковник крайне взбешен. Он клянет штаб дивизии за то, что его не предупредили о проникновении казаков через долину реки Егорлык. В результате нам придется провести наугад карательную операцию.
Войдя в помещение штаба, мы обнаруживаем несколько офицеров, столпившихся вокруг командира. Они почтительно слушают и вынужденно выражают свое одобрение его гневу.
Склонившись над картой масштабом 1:100 000, он дает распоряжения.
– Боевая группа Ляйхтернера выдвигается прямо на высоту 604 по руслу высохшего ручья. Взводы под командованием Колдена и Никсена прикрывают боевую группу 2 с юга, запада, севера и востока. Остальная часть роты Колдена идет в обход по долине и атакует в… – он смотрит на часы, – 16.30 с северо-запада.
Карл, стоящий рядом со мной, бормочет:
– Вот так награда. Целый день сбор грибов в лесу!
Через час отправляются бронетранспортеры, а чуть позже мы переходим через нефтепровод, затем пересекаем железнодорожную линию Ростов – Баку. Нам придется ехать минимум 15 километров вокруг небольшой гряды скалистых холмов, что позволит нам застигнуть казаков врасплох слева, в то время как боевые группы поведут фронтальные атаки.
Это скорее мелкая операция, чем битва при Каннах, – при условии, что русские позволят застать себя врасплох. Лично я в этом сомневаюсь.
Полугусеничные бронетранспортеры свернули в опасный каменистый проход, который с трудом можно называть дорогой, но Колден говорит, что проход отмечен красным цветом на карте. Это означает: «Пригоден для прохода транспортных средств». Впрочем, так случается не в первый раз. Так, во время наступления на Киев Верховное командование распространило штабные карты, на которых была отображена сеть прекрасных дорог, существовавшая лишь в воспаленном воображении картографа. Утверждали, что эти карты были вычерчены на самом деле агентами красных, которым, несомненно, хорошо заплатили за труды.
Во всяком случае, эта чертова карта ведет нас в добрую старую неразбериху. Движение все более и более затрудняется, поскольку проход изобилует глубокими колдобинами. Приходится освобождать путь от больших обломков скальной породы, поскольку объехать их не представляется возможным.
В последние несколько минут мы передвигаемся сквозь густой лес. И вот передний бронетранспортер останавливается. Водитель дает сигнал другим, следующим за ним машинам, что дальше ехать нельзя. Мы выбираемся из кузовов и вынуждены признать, что так оно и есть. Проход вдруг сужается, становится слишком узким для наших бронетранспортеров.
Здесь мы попали в пиковое положение, и пути назад нет. Налево – скалы, направо – глубокий овраг, поросший соснами и кустарником.
В подлеске ужасная жара. Лес кишит множеством птиц и насекомых. Война забывается. Вверху, в залитых солнечным светом кронах сосен, цикады верещат бесконечную песню о мире.
С нас, полусонных, стекает пот.
– Черт. Нам нельзя торчать здесь целый день! – говорит Колден, стирая со лба пот.
В отдалении продолжается слабый, глухой шум артиллерийской канонады. Горы между нами и казаками создают непроницаемый звуковой барьер. Но если полагаться на пресловутую карту, мы должны быть сейчас ближе к позициям красных, чем тогда, когда выезжали на операцию.
Одно жалкое подразделение немцев посреди кубанских земель, застрявшее в незнакомом лесу в жутком одиночестве без признака или запаха присутствия какого-нибудь русского, в которого можно было бы вцепиться зубами.
Может, нам попытаться постучаться в дверь какой-нибудь избы, если таковая имеется, и вежливо справиться о дороге?
И как назло нам, эти казацкие свиньи решили преследовать наш арьергард.
Черт бы их побрал!
Между тем остальные подразделения дивизии продолжают продвижение к Большому Кавказу. А мы здесь оказались в крайне дурацком положении.
Колден связывается по радио со штабом полка для получения инструкций. Ответ пришел только что. Полковник приказывает нам двигаться дальше в пешем порядке.
Ну и доля нам выпала! Подразделение СС играет в войну в непроходимом лесу и более того – пешком. Над этим неделями будет смеяться вся группа армий «Юг».
Солдаты с ворчанием выбираются из бронетранспортеров. Проходим подлесок, потому что, посовещавшись с Колденом и лейтенантом Машем, решаем совершить бросок прямо через лес.
Оставляем около десятка солдат охранять бронетранспортеры. Они не очень довольны. Возможно, еще не забыли нападение партизан в Красной.
Меня беспокоит одна мысль. Быстро подбегаю к Колдену:
– Послушай, Колд, все утро говорили о казаках. Откуда они знают?
Голландец, запыхавшийся оттого, что убирает кусок скалы с дороги, останавливается и поворачивается ко мне.
– Что за вопрос, старина? Жара ударила тебе в голову? Разве в дивизии нет офицера разведки? В любом случае никто, кроме этих безумных казаков, не втащит орудия такого калибра на позицию, расположенную на неприступных высотах и в такой короткий срок.
Мы продолжаем набирать высоту, и у меня пропадает желание продолжать разговор.
Выбираемся на подобие пустынной равнины, вдоль которой посвистывает ветер.
Но больше не слышим русской артиллерии.
Колден тоже обратил внимание на внезапное молчание со стороны красных, мы вопросительно смотрим друг на друга. Солнце быстро садится. Почти шесть часов вечера. Мы совершали переход более двух часов. Что происходило все это время с боевыми группами и группами поддержки? Среди холмов завывает ветер. Вокруг нас водные потоки, но не прослеживается ни одного дымка или какого-нибудь признака боя.
– М-да, – бормочет Колден, – никогда не сталкивался прежде с чем-либо подобным.
Вдруг один рядовой кричит:
– Смотрите туда! Кажется, это лошади!
Смотрим в указанном им направлении. Быстро навожу свой полевой бинокль.
Да, ей-богу. Это могли быть только казаки. Они, видимо, отступают или меняют позиции. Кричу:
– Быстро ложитесь на землю! Мы как раз на солнце, и они могут заметить нас!
Что может означать этот поспешный отход? Напрасно я пытаюсь улучшить резкость в окулярах бинокля, перевожу обзор с одной стороны на другую. Не видно никаких признаков присутствия солдат СС.
– Если бы у нас был радиопередатчик, – сокрушается Колден. Однако RF-107 оставлен в бронетранспортере.
Пытаюсь подсчитать приблизительное число всадников. Их сто, может, сто пятьдесят. Они, во всяком случае, не выглядят слишком обеспокоенными, так как безмятежно скачут галопом по подобию ущелья.
В конце колонны я отчетливо различаю артиллерийские орудия на конной тяге.
Невероятно! Они выглядят как войска, возвращающиеся в лагерь после маневров.
– Они, должно быть, отходят в связи с подходом наших боевых групп, – слышу голос совсем близко от себя.
Опираюсь на один локоть. Это голос лейтенанта Маша. Он тоже лежит животом на земле, приставив к глазам полевой бинокль.
На холмы наползает фиолетовый цвет. Ветер, дующий на равнине, становится холоднее. Время принимать решение.
– Отходят? – говорит Колден. – Но где взвод Никсена? Ему следует находиться там, позади казаков.
– Может, они потеряли связь или пошли не по той дороге? – предполагает Маш.
Все солдаты лежат на земле, ожидая приказов. Мы не можем торчать здесь бесконечно, рассуждая о причинах отхода русских в долине.
Поворачиваюсь к голландцу:
– Что будем делать, Колд? Больше нельзя тратить время. Через час наступит темнота.
– Остается только одно, – басит он. – Попытаться зайти им во фронт. Нас сотня. Мы располагаем восемью пулеметами, и у всех автоматы. Немного везения – и мы сумеем совладать с ними. Прикажи своим солдатам быстро выдвигаться к опушке леса. Там мы перережем им путь.
Через несколько минут мы спускаемся вниз по другой стороне холма, стараясь производить минимум шума. Но, несмотря на наши усилия, шум камней, скатывающихся вниз, и треск ломающихся веток деревьев несется эхом от долины к долине. Нам повезет, если они не услышат, как мы приближаемся.
Становится темнее и темнее. Прошло пятнадцать минут с тех пор, как мы заметили красных.
Наконец, все еще как можно незаметнее двигаясь вперед, мы слышим цоканье копыт о камни. Они совсем близко.
– Мы их обогнали, – шепчет Колден. – Рассредоточьтесь полукругом и ставьте на позиции пулеметы. Начинайте огонь трассирующими пулями.
Внезапно в ста метрах от нас появляется головной всадник.
– Беглым – огонь!
Все стреляют одновременно, и лес сразу же резонирует ужасным грохотом.
Трассирующие пули создают причудливый рисунок. Тысячи полосок света во мгле дают нам возможность видеть цели.
Лошади с неистовым ржанием садятся на задние ноги, затем грохаются мертвыми на землю. Русские в крайнем замешательстве. Проходит некоторое время, прежде чем они осознают случившееся.
Крики, стоны, яростные возгласы, затем вдруг резкая дробь тяжелого ворошиловского пулемета (12,7-мм ДШК. – Ред.), и на нас начинают падать срезанные пулями ветки. Они приходят в себя после первоначальной паники.
Теперь уже совсем темно. Ночной бой, эта фантастическая битва призраков особенно впечатляет. Смерть крадется среди деревьев, свистит в ушах, завывает, подобно растревоженному гнезду шершней. Стараемся как можно надежнее укрываться за валунами и соснами.
Слева бегут неясные тени. Даю несколько длинных очередей в ту сторону. Мой автомат раскаляется, поскольку я вставляю в него магазин за магазином. Только сухой щелчок, указывающий на то, что израсходована последняя пуля, подсказывает мне в темноте, что наступило время вставить новый магазин.
Сопротивление красных все более слабеет. Осознав, что они обратились в бегство, мы отправляемся в лес. Преследовать их в темноте было бы совсем глупо.
Осторожно, с автоматами у бедра, мы продвигаемся вперед. Фонарики держим на вытянутой руке, чтобы какой-нибудь снайпер случайно не подстрелил нас. Брошенные автоматы, трупы солдат и лошадей под деревьями – вот что осталось от отступившего казачьего отряда.
Наклоняюсь и переворачиваю тело офицера, которого легко опознать по двум металлическим звездам. На его плечах золотистые галуны на фоне ярко-синего кителя. Офицер разведки был совершенно прав. Это определенно казаки. На левом кармане убитого красно-белая полоска. Кажется, это планка ордена Суворова, звезды из платины. (Автор ошибается (или привирает). Орден Суворова трех степеней (платиновый, золотой, серебряный) в это время был только что учрежден (указ от 29 июля 1942 г.). Планка орденов Суворова – золотисто-зеленая. Первым кавалером ордена Суворова 1-й степени (т. е. платинового с золотом) стал маршал СССР Г.К. Жуков (28 января 1943 г.). А красно-белая планка, которую упоминает автор, – планка ордена Красной Звезды. – Ред.) Прекрасный сувенир для меня, я срываю его с кителя мертвеца.
Слышу рядом чей-то стон. Направляю свет фонаря в эту сторону. Раненый русский, его широко раскрытые глаза пристально смотрят на меня.
Губы едва шевелятся.
– Добей меня, товарищ…
Как ни глупо, меня трогает этот неровный голос, хриплое карканье. Несмотря на почти полное незнание русского языка, я понимаю его сразу. Казак молод и светловолос. Из уголка рта течет тонкая струйка крови.
Я бы сделал для его спасения все, что мог, но это невозможно. Нас едва хватает, чтобы доставить в долину одного убитого и одного раненого немца.
Вынимаю из кобуры свой пистолет.
Увидев оружие, казак почти дружелюбно улыбается. Он не боится смерти. Трудно хладнокровно убить человека. Но было бы негуманно оставлять его здесь заброшенным, обреченным часами на предсмертные муки.
Приставляю дуло пистолета к его виску.
– Прощай, Иван. В конце концов, все мы братья.
Нажимаю на спуск.
Он дергается на мгновение, затем жуткая улыбка смерти искажает его лицо, обнажая белизну зубов.
Встаю и отвожу свет фонарика, чтобы не видеть больше эту трагическую маску.
Помещаем нашего убитого на брезентовые носилки, которые спереди и сзади несут два эсэсовца.
Раненого солдаты несут на спине.
Чуть позже колонна медленно движется в долину, к бронетранспортерам. Солдаты спотыкаются о камни, не освещенные нашими карманными фонариками.
Заря занялась до того, как мы вернулись на базу. Выяснилось, что боевые группы фактически не смогли установить путь отхода казаков и встретились с группами поддержки около 15.00. Потерпев неудачу, они отправились к нефтепроводу и вернулись на базу.
27 августа. Вчера отряд горных стрелков под командованием лейтенанта Шпиндлера достиг вершины Эльбруса. (Неверно. Обеих вершин Эльбруса (5642 и 5621 м) достигли 21 августа горные стрелки капитана Грота. – Ред.) Штандарт со свастикой развевается теперь на вершине горы, господствующей над всем Кавказом, на высоте более пяти с половиной километров над уровнем Черного моря.
Мы наблюдали в полевые бинокли за этим фантастическим подвигом из района селения Шахар, где расположились лагерем. (Очевидно, автор имеет в виду город Микоян-Шахар (современный Карачаевск). Однако от него до Эльбруса по прямой более 70 км. – Ред.)
29 августа. Мы повернули в северо-восточном направлении, в сторону Пятигорска, затем пересекли равнину в районе реки Малка.
С начала месяца мы беспрерывно вели наступление, несмотря на отчаянное сопротивление красных.
Произошло несколько ожесточенных боев вокруг Прохладного. В ходе одного из них был убит лейтенант ван Колден. Я заменил его в качестве командира роты. Теперь лацканы моего черного кителя украшают два серебряных квадрата. (Офицеры СС носили на лацканах маленькие квадраты, вышитые серебряной ниткой. Один квадрат обозначал звание унтерштурмфюрера (лейтенанта), два квадрата – оберштурмфюрера (обер-лейтенанта).)
8 сентября. Все нефтяные скважины района близ Грозного, через который мы сейчас наступаем, разрушены.
Погнутые фермы металлических буровых вышек стоят, как черные скелеты, среди огромных облаков дыма, висящих над ними и заслоняющих небо.
Горит нефть.
Перед отступлением советских войск специальные команды НКВД взорвали все нефтяные сооружения и подожгли скважины.
Несколько дней наши специалисты борются с гигантскими пожарами, которые свирепствуют во всей этой зоне. По всей долине Терека слышится глухой рокот горящей нефти.
Периодически воздух содрогается от мощных взрывов подрывных зарядов, предназначенных для тушения горящих скважин.
По ночам огромные факелы освещают горные вершины.
15 сентября. Мы прошли от Ростова-на-Дону почти 800 километров.
Кавказ предоставляет широкий спектр запоминающихся контрастов.
В субтропической зоне вдоль Черного моря, где мы были в начале лета, произрастают в больших количествах огромные пальмы, апельсиновые и лимонные рощи. (Автор путается. До субтропиков с пальмами и мандаринами немцам прорваться не удалось. – Ред.) По обеим сторонам дорог встречаются фруктовые деревья, обширные табачные и чайные плантации. По склонам холмов располагаются виноградники, где извиваются и тянутся к вечно голубому небу виноградные лозы.
Ближе к Каспийскому морю – дикие и безлюдные горы без плодовых деревьев. Их склоны покрыты густыми смешанными лесами из дуба, клена, бука и каштана. Выше растут сосны, а еще выше – другие хвойные деревья.
Прекрасный ландшафт. Представляю, какие замечательные виды открываются, должно быть, с вершин Казбека или Эльбруса.
С этих заснеженных вершин, возможно, просматриваются горные хребты Армении и Грузии (Армения не видна. – Ред.), а также зеленые долины Азербайджана. В долинах трава растет в человеческий рост, а разноцветные цветы достигают высоты наших кустов.
В обширных темных лесах охота еще представляет собой рискованное занятие. Медведи, дикие кабаны, рыси и волки неустанно преследуют диких коз, куниц, безоаровых козлов вплоть до горных пиков. (Так в оригинале! – Ред.)
В вышине величественно парят могучие орлы и стервятники и, высмотрев добычу, пикируют вниз.
Необычный край и необычные люди.
Это горячие, самобытные воины. У меня такое впечатление, что они одинаково равнодушны и к нашей оккупации, и к диктатуре большевиков. Они обладают, очевидно, неукротимой любовью к свободе.
Именно эти люди построили небольшие каменные и глинобитные укрепления с наблюдательными башнями, которые усеивают склоны гор над горными проходами. В последние несколько дней советское командование, обеспечивающее отход главных сил Красной армии, укрывается в этих укреплениях.
Засев в этих старинных укреплениях, русские сражаются до конца. Когда мы берем штурмом маленькие крепости, то не находим там ничего, кроме мертвых тел.
25 сентября. Танки пролагают себе путь прямо через позиции красных. Мы следуем за ними, зачищая по ходу очаги сопротивления в этой местности. Так продолжается день за днем.
В результате череды коротких переходов мы приближаемся к Баку и Каспию.
Вдоль всего большого южного горного хребта на завоеванной русской территории развеваются немецкие флаги. (Немцы вышли на перевалы Главного Кавказского хребта только за Западном Кавказе и позже на западе Центрального Кавказа. – Ред.)
С равным успехом наступление развивается на других фронтах.
Пал Севастополь (4 июля. – Ред.). На севере большое наступление Москвы развивается так, как и предвидело германское Верховное командование. (Имеются в виду операции Красной армии под Ржевом. – Ред.) Объединенные силы фельдмаршала фон Лееба и финского маршала Маннергейма окружили второй по величине русский город Ленинград. (Блокада Ленинграда началась с 1 сентября 1941 г. В дальнейшем Красная армия в 1942 г. неоднократно пыталась прорвать блокаду, что удалось только в январе 1943 г., а снята блокада была в январе 1944 г. – Ред.) На востоке будет реализован план форсирования Волги у Сталинграда, осада которого только что началась.
Наше победоносное наступление продолжается в каждом секторе.
Было бы справедливо отметить, что никто не питает иллюзий относительно предстоящих трудностей. Однако величие того, что мы уже достигли, является очевидной гарантией нашей окончательной победы.
Каждый немец надеется, что 1943 год станет свидетелем окончательного триумфа германского орла.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.