НИЗКИЙ ПОКЛОН ВАМ, ЦЕЛИТЕЛИ… Из блокнота

НИЗКИЙ ПОКЛОН ВАМ, ЦЕЛИТЕЛИ…

Из блокнота

Мама не обременяла своими страданиями других. Пока это было возможно… Но вот 17 июня 1953 года ее настиг инфаркт, который врач «скорой помощи» назвал «бронебойным».

Воспоминание об этом есть в «блокнотной» главе «Прости меня, мама…» Позволю себе дополнить ее деталями.

Я позвонил Фриде Вигдоровой… Есть люди, к которым в тяжкий час припадаешь, словно к источнику спасения: они воспринимают твою беду, как свою личную. Фрида была таким человеком… Атаку дебилов от идеологии на Иосифа Бродского она ощутила, как наступление варваров на культуру вообще. Она была убеждена: те, которые объявили «тунеядцем» будущего лауреата Нобелевской премии (о премии Фрида, увы, не узнала!), могут объявить «тунеядкой» и всю талантливую интеллигенцию, всех творцов и интеллектуалов. Фрида отважилась вести дневник судебных заседаний, измывавшихся над поэтом. Это было категорически запрещено, но она умела переступать через запреты. А потом сделала свой «судебный дневник» достоянием мировой общественности. Думаю, тот подвиг стоил Фриде Абрамовне жизни… Спровоцированный нервным перенапряжением хронический недуг оборвал ее жизнь. Жизнь праведницы и защитницы праведных идеалов…

Фрида была безотказной и скорой «скорой помощью»: она, немедленно откликнувшись на мой звонок, связала меня с крупнейшим терапевтом Борисом Евгеньевичем Вотчалом (он в ту пору был удостоен золотого аппарата для измерения давления, который вручался Международной организацией целителей «кардиологу номер один»). Вновь вспоминаю…

Хоть он и был главным терапевтом министерства здравоохранения, да к тому же еще и советской армии, на груди у него, поскольку ворот рубахи был вольготно распахнут, я увидел крест.

— Отчего сердце останавливается? — спросил я затаенно и еле слышно.

— Сначала надо выяснить отчего оно бьется. Я лично понятия не имею, — ответил лучший терапевт мира. — Мои студенты знают и охотно вам объяснят. А я не смогу. Но маму вашу спасу.

Он выполнил обещание — и подарил мне четверть века маминой жизни.

Низкий вам поклон, великий целитель… Самого себя вы сберечь не смогли — и ушли из жизни задолго до срока. Впрочем, кому, кроме Господа, те сроки известны?

Дружил я с нейрохирургом Эдуардом Канделем — никогда не унывающим Эдиком, который имел основания и приуныть, почти ежедневно идя «на вы», то бишь в наступление на болезни головного мозга. Он, едва ли не один в стране, умел находить ту «спайку» в мозгу, в которую нужно было безошибочно попасть, чтобы «распаять» ее — и спасти человека от «болезни Паркинсона». Простите, нейрохирурги, если я что-то с медицинской точки зрения излагаю неточно. Многих избавлял Эдуард от послеинсультных бедствий, от опухолей мозга. Но себя от одного из подобных же мозговых недугов спасти не сумел… «Эдик и смерть — две вещи несовместные», — думал я. Но ошибся.

В Советском Союзе с дуболомным упрямством действовали необъяснимые «правила»: членов политбюро — допустим, Фурцеву и Полянского — бдительно охраняли, оберегали, а вот Льва Ландау — нет. И он стал жертвой банальной автомобильной катастрофы… Банальной, потому что подобных аварий было много, но уникальной, поскольку пострадал в результате гений. И не просто пострадал, а оказался на самом рубеже, на тончайшей грани между жизнью и гибелью. Но произошло, пожалуй, единственное в истории медицины событие: спасать гения с разных концов земного шара слетелись в Москву самые прославленные хирурги. Плацдарм же для их и своей спасательной деятельности заранее подготовили российские нейрохирурги — молодой Эдуард Кандель и его учитель профессор Егоров. Череп великого физика собрали буквально «по кусочкам». Звучит это не очень изысканно, но именно та фраза гуляла по страницами мировой прессы: «собрали по кусочкам».

Сколько раз я просил Эдуарда Канделя — благожелательного и безотказного Эдика — помочь жертвам инсультов, злокачественных мозговых опухолей, «болезни Паркинсона». И он помогал, помогал, помогал… Его хирургическое искусство отменяло «смертные приговоры», самые пессимистические прогнозы. А сам погиб от болезни мозга.

Низкий поклон тебе, целитель…

В гостях у нас побывал и мой дорогой друг Аркадий Вайнер — один из двух знаменитых братьев Вайнеров. Прибыл Аркадий на Обетованную землю с женой… Вспомню, что Агния Барто терпеть не могла, когда, представляя ее мужа, видного ученого-энергетика, члена Академии наук, говорили: «А это — муж Барто!» «Он, конечно, мой муж, но в той же мере я — его жена. Чем и горжусь!» — ставила Агния Львовна «на место» поклонников ее поэтического дара.

Тут противоположная ситуация, но фактически та же самая.

Доктор медицинских наук, профессор Софья Дарьялова, как говорится, у меня на глазах спасала людей не только тем, что вовремя обнаруживала у них «рак» (и сражалась с ним, нередко его побеждая!), но и тем, что не обнаруживала… Я знаю десятки (а значит, их были тысячи!) людей, направлявшихся к Софье Дарьяловой в убийственном настроении и с диагнозом-приговором (правда, иногда в скобках стоял успокоительный знак вопроса, который больного не успокаивал), да, знал таких, которые шли к ней обреченными, а возвращались освобожденными от приговора. Врачебный и человеческий дар Сони состоит и в том, что она умеет вовремя не дать больному свихнуться, от отчаяния сойти с ума (случается, что и в буквальном смысле). Почти так было со мной… Я знал, что судьба обрекла меня на «высшую меру наказания»: от рака лимфатических желез спасения в те времена не было. «За что мне такая «мера»? — смятенно размышлял я. — За что?»

Его, тот диагноз, начертала открыто, предоставив мне возможность, так сказать, ознакомиться, хирург-онколог, тоже обладавшая врачебным талантом, но не обладавшая, мне кажется, в должной мере талантом человечности. Вопросительный знак был в скобках выведен ею так, что показался мне знаком восклицательным. Не ставившим диагноз под вопрос, а его утверждавшим…

Жена Таня была в те дни неотторжима от меня и моего горя. Я был еще относительно молод: столько надежд, столько, простите за казенное слово, «замыслов»! Таня убеждала, что все они сбудутся. Она всегда была для меня первым другом в тяжких жизненных ситуациях, в литературных моих бдениях, во всех метаниях моего тревожно-мнительного характера (об этом я расскажу в особой главе!).

Но из медицинских светил только Соня Дарьялова — всеми почитаемая в онкологическом институте Софья Львовна — тайком (вопреки желанию «лечащего врача»!), как изобретательная, хитроумная школьница, умудрялась проникать в мою отдельную палату: «Все будет хорошо!» Она утешала, но не жалостливыми, неаргументированными обещаниями, а своим авторитетом, который был в институте непререкаем. Изобретенная Дарьяловой барокамера (лишь одно из ее открытий!) схватывалась один на один с раком легких и заставляла его отступать.

Отдельная палата… Она вроде бы привилегия, но панические раздумья обреченного наедине с самим собой превращают привилегированную палату в палату номер шесть. Если бы не Соня и не жена моя Таня, не оставлявшие меня в одиночестве ни на мгновенье (присутствуя в палате или отсутствуя в ней!), боюсь, было бы скверно…

Искусно располосовав меня от живота до позвоночника, лечащий врач при встречах со мной не расставалась со своей драматичной многозначительностью. Я знал, что через десять дней утром должна явиться та, что с помощью микроскопа снайперски точно определит: «быть» мне на свете или «не быть».

Наступил тот день… Ни в девять, ни в десять никого не было. «Значит, конец… — думал я. — Если б все было хорошо, как обещала Соня, даже мой лечащий врач взбежала бы наверх, ворвалась бы в палату со спасительным сообщением».

И ко мне ворвались… Но записки от Сони и от жены Тани. Их тайно всучила мне, опасливо оглядываясь по сторонам, больничная нянечка. «Толенька, все хорошо…» — писала мне Соня. Она выполнила свое обещание. Злокачественного образования у меня не оказалось… Но психику-то могла сразить какая-нибудь другая болезнь «злого качества». Если бы не Соня Дарьялова. Профессор, доктор наук… Но прежде всего — целительница организма и души человеческой!

Здесь, в Тель-Авиве, я показал ей записку, которую она прислала мне двадцать четыре года назад тем печально памятным утром. Записку, которую я храню. И буду хранить до конца своих дней…

Давно уж я болен. Недуг мой не связан с онкологией, но и неизлечим, последствия его необратимы — болезнь можно лишь попридержать. Здоровье Татьяны куда дороже для меня, чем свое собственное. К несчастью, необратимы и последствия разрушительных злодеяний ее болезней. Однако и ее недуги можно взять под уздцы, тоже приостановить.

Целители, исцеления… Жизнь веками доказывает, что лечение физических недугов почти всегда неотделимо от лечения недугов душевных. Нет, я имею в виду не психические болезни, а заболевания психологические, которые мы часто именуем «нервными расстройствами» и которые, к несчастью, редко покидают человека. Тут на помощь приходят и музыка, и литература. Они тоже искусные врачеватели. Как часто на встречах с читателями — а их, возрадуюсь, очень много! — я слышу: «Когда нападает депрессия, перечитываю классику и вообще любимые книги, припадаю к музыке. И становится легче». Примерно так говорят люди здесь. И в России, и в Америке… Так что создатели произведений, способных лечить и излечивать, в какой-то степени коллеги тех, что врачуют в прямом смысле.

Врачеватели и те, что приносят, рекомендуют, словно доктора, прописывают «литературные лекарства», могущие спасти от тоски, от ощущения безысходности. Я говорю в том числе и о вернейших друзьях писателей — библиотекарях. И напомню об одном из главных таких целителей в Израиле — о директоре библиотеки Сионистского форума Кларе Эльберт. Честное слово, памятник бы поставил при жизни! И считал бы, что в данном случае культ — от слова «культура».

Ну, а завершу главу благодарением целителям (в понятии буквальном!). Спасибо вам, русские врачи-маги, спасавшие моих родителей, меня и моих близких — хирурги Бурденко, Спасокукоцкий, Борис Розанов, Владимир Виноградов, Топчиашвили, Очкин, Борис Григорьевич (простите, запамятовал фамилию!), и вам, кардиологи-маги Борис Вотчал, Долгоплоск, Евгения Физдель, и вам, Семен Файн, Геннадий Поволоцкий, и вам, онкологи-маги Сергей Сергеев и Софья Дарьялова.

А здесь, на Святой земле, мы встретили спасателей и спасителей, которым тоже высокие благодарения и низкий поклон! Кланяемся вам, нейрохирург Иоанна Шифер, и вам, многоопытные врачеватели Зинаида Вайнштейн, Борис Шаргородский и Александр Фельдман, и вам, офтальмологи, благодаря которым я еще вижу мир, — профессор Марк Иоффе, Александр Вайншток, Рапопорт, Савий Давидов…

Слишком длинен перечень имен и фамилий? Но разве может быть «слишком», когда речь идет о спасителях? Перечень имен героев, спасших планету от Гитлера, тоже длинен. Но и короток… Потому что должны быть названы все. До единого!