Перечитывая Унбегауна
Перечитывая Унбегауна
В одном из писем осени 1935 года Марина Цветаева писала: «Итог лета: ряд приятных знакомств (приятельств) и одна дружба — с молодым русским немцем — в типе Даля, большим и скромным филологом, — о нем был отзыв в последней книге Совр<еменных> записок: специалист по русскому языку XVI в. с странной фамилией (Унгеб) вот и ошиблась — Унбегаун». В чем Марина Ивановна точно не ошиблась — в сравнении немца Бориса Унбегауна с немцем (полудатчанином-полунемцем, если быть точным) Владимиром Далем. Обозначая удивительный немецкий триумвират нашей филологии, я бы добавил сюда еще одного ученого — Макса Фасмера, составителя самого авторитетного этимологического словаря русского языка. Три этих человека — каждый по-своему — коснулись важнейших струн нашей культуры и сделали их слышимыми.
Хотя, в отличие от трудов Даля и Фасмера, главная книга Унбегауна «Русские фамилии» не словарь, многими чертами словаря она, несомненно, обладает. Прежде всего — сотнями тщательно подобранных примеров. Но объединяет тройку великих не только вкус (очень, замечу, немецкий) к систематизации. Общим для них является дар одухотворять знание, превращать скучную, казалось бы, материю в настоящую поэзию.
Борис Генрихович Унбегаун, западным коллегам знакомый скорее как Boris Ottokar Unbegaun, родился в 1898 году в Москве. Начало пути было для филолога, вообще говоря, нетрадиционным: Константиновское артиллерийское училище в Петербурге. Участвовал в Первой мировой войне, затем сражался в Белой армии. Эмиграция. Учился в Люблянском университете и в Сорбонне. Среди его учителей — такие известные филологи, как А.Вайан и А.Мазон. Во время Второй мировой войны Унбегаун оказался в Бухенвальде. Выйдя на свободу, написал работу о славянском жаргоне в немецких концлагерях, что на удивленье напоминает судьбу Д.С.Лихачева, после советского концлагеря написавшего статью об особенностях воровской речи (все-таки устройство головы исследователя — особое, она не прекращает работу ни при каких условиях). После войны преподавал в Страсбурге, Брюсселе, Оксфорде. Последние восемь лет — до смерти в 1973 году — в Нью-Йоркском университете. В сфере интересов Унбегауна — морфология русского языка, история сербского языка, топонимика и много чего другого, но славу ему принесло прежде всего фундаментальное исследование русских личных имен.
Капитальный труд Унбегауна, вышедший за год до его смерти, представил новый вид истории России — историю, отраженную в фамилиях. Если такое утверждение кому-то кажется преувеличением, возьмем лишь один частный аспект — суффиксы русских фамилий. Как известно, по происхождению своему наши фамилии в большинстве своем являются краткими прилагательными и формируются посредством суффиксов — ов (-ев) или — ин. Почему при этом у нас менее распространены (в отличие, допустим, от Польши) фамилии с суффиксом — ский (-цкий, — ской, — цкой) — ведь суффикс этот вроде бы и для русского языка не чужой?
Вот здесь и начинается история. Всё дело в том, что на раннем этапе формирования фамилий (XV–XVI вв.) на Руси было мало вотчинных (то есть наследственных) владений, и поместья могли менять своих владельцев. Суффикс — ский связывал семью с определенным местом, и малочисленность подобных фамилий как раз и показывает отсутствие в земельном вопросе постоянства. От Московской Руси осталось очень немного таких фамилий, и относятся они в основном к княжеским родам: Волконский (река Волконь), Вяземский (город Вязьма), Пожарский (деревня Пожарка), Трубецкой (город Трубеч).
В той же Польше землевладение было наследственным, и фамилия на — ский стала не просто распространенным типом — она стала продуктивной моделью, по которой формировались фамилии самых широких масс, к наследственному землевладению не имевших уже, понятно, никакого отношения. Именно с этой моделью связано большинство наших нынешних фамилий на — ский, возникших в польско-украинско-белорусском языковом ареале и пришедших к нам в более поздний период.
Статистические вопросы Б.Унбегаун решал на материале справочника «Весь Петербург» за 1910 год. Сразу скажу, что достигнутые им результаты можно считать в целом корректными и сейчас. Они, как правило, подтверждаются подсчетами, проведенными на современном нам материале. И это закономерно. В отличие от имен, бытование фамилий зависит от моды в очень небольшой степени, ведь фамилию не выбирают — по крайней мере мужчины. Строго говоря, и женщины выбирают не фамилию: в первую очередь они оценивают ее носителя.
Огромное множество русских фамилий образовано от крестильных имен. 60 % представленных в справочнике «Весь Петербург» фамилий восходит к полной форме крестильного имени. Из 20 самых употребимых фамилий 15 принадлежат к этой категории. В порядке убывания назову первые пять: Иванов, Васильев, Петров, Михайлов, Федоров.
Но многие фамилии, образованные от крестильных имен, восходят вовсе не к полной их форме, а к уменьшительной. Замечу в этой связи, что использование уменьшительных имен в прежнее время было несколько шире. Оно имело ряд оттенков, сейчас частично утраченных. Например, иерархический. Обозначение себя уменьшительным именем при обращении к начальству делом зазорным не считалось и, прямо скажем, приветствовалось. Современный телезритель был бы шокирован, если бы на встрече с президентом министр, допустим, образования и науки называл бы себя Андрюшкой. Телезрителя же средневекового это, полагаю, совершенно бы не смутило.
Так вот: уменьшительная форма крестильного имени дала большое количество известных ныне фамилий. Фамилия Аверинцев ведет свое происхождение от формы Аверинец, которая, в свою очередь, образована от имени Аверкий. Фамилия бывшего всероссийского старосты Калинина связана не с растением, как можно было бы подумать, а с формой Калина, восходящей к имени Калиник. Что же касается растений, то фамилия Мичурин связана с формой Мичура, образованной от Дмитрия. К уменьшительному имени Радища (Родион) восходит фамилия Радищев: в отличие от нашего времени, когда суффикс — ище стал увеличительным, в старину он был уменьшительным. Продолжая литературную тему, можно указать, что к этому же типу фамилий принадлежит и Есенин (Есеня от Есип).
От уменьшительных имен ведут свое начало фамилии современных режиссеров (Михалков — Михалко — Михаил), телеведущих (Малахов — Малах — Малахия), артистов (Леньков — Ленько — Александр), мимов (Полунин — Полуня — Полуект), футболистов (Алдонин — Алдоня — Евдоким), ученых (Велихов — Велих — Вельямин, Веньямин), генералов (Трошев — Трош — Трофим) и олигархов (Потанин — Потаня — Потапий).
Но в фамилиях отразились не только крестильные имена. Многие фамилии являются ответом на вопрос, выражаясь по-анкетному, о месте жительства и роде занятий наших предков. Так, выясняется, например, что у ряда лиц, профессионально связанных с пением, предки занимались вещами более прозаическими. Речь здесь может идти о Гребенщикове (гребенщик — изготовитель гребней), Сукачеве (сукач — прядильщик), Хлебниковой (хлебник — пекарь) и даже Токареве, чей уход от профессии предков кому-то может показаться ошибкой.
Особой частью антропонимии, связанной с родом занятий, являются фамилии русского духовенства. Есть несколько типов таких фамилий, которые легко узнаются. Это фамилии, образованные от названий церковных праздников (Вознесенский, Рождественский, Троицкий) или слов, связанных с церковной традицией вообще (Архангельский, Ливанов, Саульский), фамилии, имеющие церковнославянские (Глаголев), греческие (Аристов) или латинские (Кандидов) элементы. Человек, незнакомый с этой традицией, может подумать, что фамилия Велосипедов образована от слова «велосипед». На самом же деле фамилия эта — из среды духовенства и восходит (как и «велосипед») к латинскому veloces pedes («быстрые ноги»). К духовной же среде восходят многие «цветочные» (Тюльпанов), двусоставные (Добронравов) и некоторые другие фамилии. Тип этих фамилий в каждом конкретном случае связан со вкусами духовного училища, где учащимся, по большей части бесфамильным, фамилии присваивались в массовом порядке.
О фамилиях, отражающих географические названия, я уже упоминал. На более поздних этапах образования фамилий к этому типу, представлявшему первоначально социальную верхушку, примкнули и другие слои населения. Так, параллельно с княжеской фамилией Белозерский (Белоозеро) образовалась фамилия Белозерцев. Подобным же образом появились параллели Оболенский — Оболенцев (город Оболенск), Вяземский — Вяземцев (город Вязьма). В русскую антропонимию в позднее время вошло большое количество «топонимических» фамилий на — ский, принадлежащих славянскому и еврейскому населению западнорусских областей. Еврейские фамилии, образованные по подобному типу, отражают, как правило, «черту оседлости»: Гомельский (город Гомель), Овруцкий (город Овруч), Слонимский (город Слоним).
Если этимология «профессиональных» фамилий более или менее прозрачна, то для выяснения значений фамилий второй категории требуется хорошее знание топонимики — не только нынешней, но и исторической (некоторые названия могут исчезать). Так, анализ фамилии Коварский предполагает обращение не к существительному «коварство», а к топониму Ковары.
Самую, может быть, любопытную страницу в истории русской антропонимии составляют фамилии, образованные от прозвищ. Прозвище — это наименование, граничащее с творчеством. Прозвище учитывает внешние данные, черты характера, манеры. По выражению Гоголя, «каркнет само за себя прозвище во всё свое воронье горло и скажет ясно, откуда вылетела птица». И не так уж трудно представить, что у советского премьера Косыгина был в роду Косыга, косоглазый человек, у первого президента СССР — человек горбатый (Горбач), а у известного кинорежиссера и депутата — человек говорливый (Говоруха).
С той же степенью вероятности мы можем предположить, что олигарх Мордашов ведет свой род от гипотетического Мордаша, человека с крупным лицом: для основателя династии качество, на мой взгляд, незаменимое. В этом контексте нельзя не вспомнить и Черномырдина. Несмотря на некоторую смазанность фонетики (влияние диалекта), ни для кого не секрет, что предка Виктора Степановича окружающие именовали Черной Мордой. Последний антропоним обращает наше внимание на тот факт, что на длине прозвищ в прежние времена не экономили. Нередко прозвища состояли не из одного слова.
Чтобы дать читателю почувствовать аромат древнерусского источника, приведу некоторые прозвища по Вкладной книге Кирилло-Белозерского монастыря (то есть книге, фиксировавшей вклады в монастырь. Хранится в Кирилло-Белозерском собрании Российской Национальной библиотеки, № 78/1317, XVI в. Орфография примеров упрощена): «Лета 1580, февраля. Псковитин, московьской жилець Гаврило Тряси Солома, во иноцех Галасиа, дал вкладу 175 рублевъ. <…> Да Федоръ, а прозвище Пятой, Ивановъ сынъ Каргополець Брянцовъ, дал полдвора и пол-анбара вкладу. <…> Старець Елисея Подкованая Вошь, постриженикъ Угрешского монастыря, дал вкладу 14 рублевъ. <…> Дал старець Антоней Вшивой ковшикь да корчикъ серебряны. <…> Из Горъ старица Феодосья Каргополка, Пятого дочи Брянцова, дала вкладу 3 рубли без гривны. <…> Кузнец Торокан, во иноцехъ Панфилъ. <…> Крестьянин Козел, а имя ему Данило Орифин, во иноцех Деонисей. <…> Крестьянинъ Горемыка, во иноцех Еуфимей. <…> Москвитинъ Иаковъ Тимофеев Синева Носу. Дал меринъ гнед да кобылу рыжу, обое за 13 рублев. <…> Дал Григорей Сухоплюевъ, серебряной мастеръ, бархат цветной».
К официальному документу XVI века стоит присмотреться повнимательнее. Помимо неоднократного упоминания таких средневековых (и не только средневековых) реалий, как вши и тараканы, он знакомит нас с рядом важных обстоятельств. Какими бы забавными ни казались нам сейчас приведенные в документе прозвища, именно в официальной бумаге без прозвищ было не обойтись: это было вопросом идентификации (только читая такого рода тексты, можно понять, какое благо фамилия). Небезынтересно и то, что в этих отрывках употребляется характерное для Древней Руси наименование по очередности рождения: при тогдашнем обилии детей в семье это имело особый смысл. Именно от таких прозвищ были образованы фамилии Третьяков — «родившийся третьим», Меньшиков — «меньший» и Вешняков — «родившийся весной» (чтобы закруглить семейную тему, замечу, что фамилия Богданов порой указывала на незаконнорожденность родоначальника династии). Наконец, в этом тексте мы находим одно из типичных охранительных имен: Горемыка (ср. фамилию Горемыкин). В другой части рассматриваемой рукописи упоминаются сходное по задачам прозвища Истома (ср. фамилию Истомин). По большому же счету подобную роль могла выполнять и добрая половина вышеперечисленных прозвищ.
Охранительные имена или прозвища-обереги для Древней Руси были характерны в высшей степени. Кто мог назвать своего ребенка Злобой, Кручиной или Некрасом (давшим соответственно фамилии Злобин, Кручинин и Некрасов)? Только тот, кто хотел, чтобы ребенок стал добрым, веселым или красивым. По этой же причине существовали такие прозвища, как Беда, Бздячий, Говно, Грех, Пердло, Сука, Упирь Лихой, Хер, Чорт. О том, что сходные процессы существовали и на Западе, говорит фамилия современного немецкого политика Эрвина Тойфеля (Teufel — Дьявол). Справедливости ради следует отметить, что от таких фамилий их носители впоследствии пытались по возможности избавиться.
Многие прозвища отсылали к месту жительства их носителей (и здесь мы снова возвращаемся к географическим названиям), в том числе и в цитированном тексте. Занимаясь в свое время рукописями Кирилло-Белозерского монастыря, я столкнулся с тем, что в нем было по меньшей мере три монаха по прозвищу Рукинец. Прозвище восходит к названию деревни Рукина Слободка, принадлежавшей монастырю.
Помимо множества предоставленных Борисом Унбегауном сведений (а точнее — вместе с ними), читатель усваивает одну важную мысль: всё на свете переплетено. История культуры и — шире — цивилизации невыразимо богата. Может быть, потому ничто не присутствует в ней в «чистом виде». Самый польский поэт носил белорусскую фамилию (Мицкевич восходит к Мiцка, уменьшительное от Дмитрий), а главный грузин СССР — фамилию, восходящую к осетинскому корню (с точки зрения Унбегауна, Джугашвили — от осетинского «джуха» — «мусор»). Самые русские фамилии — и в этом отражена православная основа нашей культуры — образованы от еврейских и греческих имен. Большое количество тюркских фамилий отражает непростую политическую историю России: Аксаков (восходит к тюркскому «хромой»), Аракчеев («пьяница»), Бердяев («давший»), Каракозов («черноглазый»), Карамзин («чернявый»), Колчак («железная рукавица»), Кутузов («неистовый»). Частью русской антропонимии стали белорусские по происхождению фамилии (Ростропович, Шостакович, Ходасевич), украинские (Коротич, Петлюра, Шевченко), польские (Врубель, Твардовский, Циолковский), еврейские (Бродский, Мандельштам, Эфрон), греческие (Канделаки, Мавроди), молдавские (Фрунзе), сербские (Вучетич), грузинские (Баланчин от Баланчивадзе), а также невероятное множество других. Обо всем этом нам неплохо помнить.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.