Sieht verdächtig aus
Sieht verd?chtig aus
Осенью 1999 года Ира почувствовала напряжение в левой груди. Пошла к гинекологу. Та ничего не нашла и очень не хотела направлять пациентку на маммографию. Вообще, немецкая страховочная медицина имеет много недостатков даже по сравнению с постоянно нами ругаемой российской, сохраняющей рудименты советской. во-первых, врач, к которому вы прикреплены (по вашему выбору), считается домашним, но его не такто просто вызвать на дом. Во-вторых, если вызовете «Скорую помощь», машина придет, но кто в ней приедет, неизвестно. Когда мне однажды пришлось вызвать, приехали сильные ребята, готовые мои 80 килограммов снести по лестнице вниз и донести до машины, но не имеющие никакого медицинского образования. Это добровольцы, члены общества самаритян или мальтийского ордена. Пока я жил в Штокдорфе и долгое время потом, домашним врачом у меня был доктор Брехенмахер, уверенный в том, что своего персонажа в «Москве 2042» Руди Миттельбрехенмахера я списал с него. Это большого роста, симпатичный, общительный человек. Любит порассуждать о тайнах и загадках человеческого организма. В очередной раз осматривая меня, задавал разные вопросы, в том числе и дежурный: «Wasser leuft?» — то есть течет ли вода (водой врачи для приличия называют мочу). С некоторых пор я стал ему говорить, что вода течет, но langsam, то есть медленно. «Langsam?» — переспрашивал он и переходил к другому вопросу. Мне было уже за шестьдесят, когда московская врачиха нашла у меня аденому и спросила, консультируюсь ли я у уролога. И очень удивилась, узнав, что я у врача этой специализации вообще ни разу не был. В следующий раз в Мюнхене, посетив Брехенмахера, я спросил его, почему, слыша от меня, что вода течет медленно, он на это никак не реагирует, не посылает меня к урологу, которого каждый мужчина лет после сорока должен регулярно посещать.
— Ах, — сказал он, пожав плечами, — вы хотите посетить уролога? Никаких проблем. Вот вам направление к доктору Шаперреру, это очень хороший врач, передайте ему привет от меня.
После этого я стал регулярно наблюдаться у доктора Шаперрера, пил таблетки, пока моя аденома не потребовала оперативного вмешательства, что и проделал в Боткинской больнице профессор Лоран.
Даже при моем относительно небогатом опыте общения с немецкими врачами, я знаю слишком много случаев, когда по невнимательности они пропускали начало серьезной болезни у пациента.
В отличие от меня Ира не относилась к медицине беспечно. Регулярно посещала нужных врачей, в том числе гинеколога, но слишком им доверяла. Когда начала чувствовать необычное напряжение в груди, ее гинекологиня ничего не нашла и никакого дополнительного обследования не назначила. Тем временем напряжение росло. В очередной раз Ира даже повысила голос, настаивая на том, чтобы быть направленной на маммографию. И когда врач, проводивший это обследование, насторожился и сказал: «Sieht verd?chtig aus (выглядит подозрительно)», — оказалось, что дело зашло слишком далеко.
В больнице Dritte Orden (Третий Орден) профессор Габка сказал:
— Вам осталось жить пять лет.
Ира не захотела лечиться у него. Отправились в Гроссхадерн, лучшую университетскую клинику Мюнхена, а может быть, даже и всей Германии. Это огромное здание, больше Онкоцентра на Каширке, прозванного пациентами Блохинвальдом. Длинные и широкие коридоры первого и второго этажей называются Patientenstrasse и Besucherstrasse, то есть улица Пациентов и улица Посетителей. Здесь лечат все болезни и делают все операции. Иру положили, и все пошло своим чередом: биопсия, операция, которую провел доктор Инго Бауэрфайнд, — смешная фамилия, буквально переводится как враг крестьян.
После операции, естественно, была химиотерапия с полным выпадением волос и другими последствиями.
Я познакомился с Ирой до ее двадцатилетия, когда она была естественной блондинкой. И потом всю жизнь была блондинкой, я даже не думал, что она может быть седой. Теперь увидел: да, поседела. Впрочем, это было неважно, потому что все волосы, какие бы ни были, выпали. Купили парик, Ира в нем ходила днем и спала ночью. Я говорил:
— Сними его, дай голове отдохнуть.
Она не снимала, стеснялась. Я продолжал уговаривать:
— Ты не должна стесняться, я же твой муж. Я тебя все равно люблю любую. Кроме того, сейчас это модно. Даже фотомодели ходят с бритыми головами.
Она продолжала ходить в парике.
Но новые волосы отросли, и довольно быстро. И целый год прошел в относительном спокойствии и надежде. Мы ездили в Америку и провели два месяца в колледже штата Вермонт. Съездили и в Москву.
Казалось, что болезнь побеждена. Перед глазами был положительный пример. У нашей подруги Ингрид Штикль было то же самое: рак, операция, химия. Тридцать лет назад. Теперь уже сорок. Она до сих пор жива. Могло и у нас быть так же. Кажется, доктор Габка ошибся, как ошиблись когда-то врачи, приговорившие к преждевременной смерти моего папу.
Но через год появились признаки возвращения болезни, пока невнятные. Просто стал увеличиваться показатель наличия раковых клеток, по-немецки — тумормаркер. Нормальный показатель, кажется, 20–30 единиц. У Иры их стало 40–50–60, и через какое-то время число достигло нескольких тысяч. Профессор Унч, румынского происхождения, с самого начала предвещал фатальное развитие событий, но делал это не к месту бодрым тоном, как анекдотический оптимист, который на предположение пессимиста, что хуже уже не будет, говорит уверенно: будет, будет. Унч сообщал Ире очередную цифру. Она говорила: «Но я ничего не чувствую». Он бодро обещал: скоро почувствуете. Потом появились реальные признаки: боли в печени, в костях, тошнота. Были и другие проявления. Однажды ночью она проснулась в страхе с вопросами: «Кто я? Где я?» И очень не сразу успокоилась.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.