Глава сорок вторая На баррикадах

Глава сорок вторая

На баррикадах

Минуло всего три месяца с момента проведения референдумов, как в России состоялись выборы ее первого президента. Выбирать населению пришлось из семи кандидатур: Бориса Ельцина (от движения «Демократическая Россия»), Николая Рыжкова (недавний премьер-министр), Вадима Бакатина (недавний глава МВД СССР), Амана Тулеева (от коммунистических фракций союзного парламента), Альберта Макашова (от Российской компартии) и Владимира Жириновского (лидер ЛДПР). Победил Ельцин, который поступил хитрее всех: предложил ввести пост вице-президента и объявил, что в случае своего избрания президентом отдаст этот пост одному из лидеров «левых» Александру Руцкому. В итоге именно этот тандем и выиграл выборы, собрав уже в первом туре 57,3 % голосов. Однако жить этому союзу предстояло недолго – всего два месяца.

Горбачевцам (а Филатов принадлежал именно к ним) эта победа была будто острый нож в сердце, зато для их противников – подлинное счастье. «При Борисе Николаевиче мы точно заживем лучше!» – орали на митингах последние. Вся история перестройки ничему россиян так и не научила. Юрий Любимов в ту пору находился в Иерусалиме и воспринял победу Ельцина с огромным воодушевлением. Даже позвонил в Москву Борису Глаголину и попросил его переговорить с Ельциным на предмет, чтобы тот сделал ему вызов (Любимов не был на родине больше года).

17 августа Николай Губенко справлял 50-летие. На юбилей были приглашены и Леонид Филатов с Ниной Шацкой. Все разговоры, что велись за столом, касались в основном политики, поскольку время тогда было тревожное: в воздухе носилось ощущение надвигающейся грозы. И она грянула.

Два дня спустя случился путч: Государственный Комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП), пытаясь не дать Горбачеву и Ельцину развалить страну, взял власть в свои руки и ввел в Москву танки. Горбачев оказался под домашним арестом на госдаче в Крыму, в Форосе. Однако подавляющая часть москвичей и практически вся либеральная интеллигенция встала на сторону Горбачева. Возглавил же этот процесс Ельцин, которого гэкачеписты арестовать почему-то не посмели. Поскольку Филатов числил Горбачева в своих друзьях, он, естественно, вступил в ряды сопротивления. Все три дня путча он писал листовки, собирал подписи у своих коллег под различными воззваниями и дежурил на баррикадах у Белого дома. А Губенко 20 августа подал в отставку с поста министра культуры СССР.

Увы, но гэкачеписты оказались неважными путчистами. В итоге путч завершился победой «демократов». ГКЧП был низложен, его члены арестованы и помещены за решетку. Горбачев был освобожден и доставлен в Москву вместе с семьей. Столица ликовала. Цену этого ликования россияне почувствуют на своей шкуре уже очень скоро. Но пока никто ни о чем не догадывается. Как пишет В. Золотухин: «Ты вел себя прилично?» – спросил меня Филатов. И тут же быстренько перечислил свои заслуги – листовки, подписи. «Ну, это на три года», – подсчитал он себе срок. Во, блин, какая выясняловка началась – кто баррикаднее был…»

Кстати, Золотухин на баррикадах не был, испугавшись дождя и возможной простуды, о чем долго потом жалел. Тогда в интеллигентской среде модно было задавать друг другу вопрос: «А что ты делал 21-го?» И если человек отвечал, что сидел дома или, например, спал, то его считали чуть ли не выродком рода человеческого. Поэтому, когда в конце сентября «Таганка» приехала с гастролями в Белград и Любимов спросил у Золотухина, был ли он на баррикадах, тот ответил: «Обязательно». Любимов в ответ одобрительно похлопал его по плечу: «Ну, я не сомневался!» Как пишет Золотухин: «Слава Богу, это было, кажется, один на один. Никто не слышал моего вранья. Сутки не выходит из головы – как ему сказать, что я не был на баррикадах, я хотел, я послал старшего сына и остался с младшим. Хотел в утреннем письме ему (Любимову. – Ф.Р.) об этом написать – и тоже не хватило кишки. И что, если какой-нибудь Феликс в отместку уличит: «На каких баррикадах ты был? Что ты врешь? Ты же дома сидел!» Скорее бы улетал Любимов и забыл бы это мое «обязательно»…»

Сегодня мы уже можем дать трезвую оценку событиям того августа, поскольку времени прошло достаточно. Поэтому приведу слова известного в прошлом киноведа Даля Орлова, который заявил следующее:

«Пока историки неторопливо размышляют, мы, печальные современники самих себя, вправе задаться простодушными вопросами. И можно, например, спросить: а вот те бабушки, что приносили баррикадникам домашние пирожки и воду, чтобы те держались, стали бы они это делать, зная, какие пенсии дарует им новое государство? А молодые бизнесмены, тогда почти сплошь кооператоры, громоздили бы ржавые трубы на проезжую часть в ожидании танков, если бы могли предположить, как встанет на дыбы против их частных инициатив государственная бюрократия со всеми ее справками, взятками да крышами? А как повели бы себя там инженеры и научные работники, которым бы намекнули, что их заводы и институты скоро исчезнут с лица земли, стали бы они колотиться? А те трое юношей, что воплотились в скульптуры на Ваганьковском кладбище, легли бы под броню ради ошеломившей нацию гайдаровской финансовой реформы, когда молодые только крякнули и ничего не поняли, но на всякий случай перестали рожать, а старые поняли, что жизнь надо начинать сначала, но никаких сил на это уже нет. Именно тогда вокруг помоек появились согбенные фигуры, на вокзалах – беспризорники, а в подъездах – дурно пахнущие бомжи.

Заодно можно, кстати, вспомнить, что, получив благодаря тем трем дням свое, власть поспешила обезопасить себя от подобных эксцессов в будущем: Белый дом окружили таким чугунным забором, что теперь ни пешком не подойдешь, ни на танке не подъедешь. И Манежную площадь, собиравшую миллионные митинги у стен Кремля, сначала огородили щитами, а когда открыли, то площади не оказалось – только стеклянные волдыри да цементные животные Зураба Церетели.

Те пожилые ребята, рассевшиеся рядком перед телевизором во главе с Янаевым, объявившим себя отцом нации, но забывшим, что его пальцы предательски выделывают жалкое тремоло, совершили непоправимую для себя ошибку. Народ посмотрел и понял: это не жильцы. ГКЧП на том кончился. Но народ не понял другого: те, за кого драли глотку, бегая с митинга на митинг, в честь кого несли распластанный российский триколор размером с половину Тверской, тоже оказались отнюдь не гигантами исторических свершений. Беспощадная кадровая селекция, проводившаяся в стране в течение семидесяти лет, последовательно вырубавшая достойных, нравственных, способных, а если и не вырубавшая, то категорически не дававшая им хода во власть, сделала свое пагубное дело. Для появления своих Рузвельтов и де Голлей уже давно не было почвы.

Думаю, что большинство тех, кто оборонял Белый дом, можно уверенно назвать праведниками. Может быть, последними на Руси. В их действиях не было корысти – только идеалы. Им обрыдла коммунистическая уравниловка, они желали быть лично свободными, ездить по миру, читать, что захочется, говорить без оглядки. Они искренне верили, что все их личные инициативы теперь будут с радостью подхвачены государством, что им принадлежащее им и будет принадлежать, что каждому будет гарантирована безопасность. О том, что большинству придется жить, лечиться и учиться на доходы ниже прожиточного минимума, они и подумать не могли. Заблуждения массового сознания бывают катастрофическими. Оно порой не учитывает, что, никого не спросив, за большие дела могут ухватиться маленькие люди. Сныть растет быстрее яблонь. Низкая корысть расползается сама, высокие идеалы требуют ухода.

Горькая правда состоит в том, что, когда участников команды ГКЧП благополучно распределили по тюремным камерам, в наших верхних эшелонах власти не оказалось праведников. Иначе говоря, там не нашлось людей, способных думать о благополучии не своем, а других…»

Не соглашусь с автором этих строк лишь в одном: что в августе 91-го закончились праведники на Руси. А как же тогда объяснить события октября 93-го, когда тысячи людей не побоялись сложить свои головы в попытке сбросить ненавистную ельцинскую власть? Впрочем, об этом разговор еще пойдет впереди. А пока вернемся в август 91-го.

Аккурат в дни путча Филатовы получили ордер на новую квартиру на Краснохолмской набережной (это была «однушка», поскольку на большую у них денег не хватило – все съела инфляция) и в конце августа справили новоселье. Правда, на новом месте стали обитать только трое: Филатов, Шацкая и их любимая кошка Анфиса. А вот Денис остался жить с бабушкой, матерью Шацкой, в старой квартире на Рогожской.

Филатов в те дни почти не играл на сцене «Таганки» (он был занят в «Пире во время чумы» и «Владимире Высоцком»), зато попробовал свои силы в антрепризе. Он согласился сыграть одну из главных ролей в постановке Сергея Юрского «Игроки-XXI» на сцене ефремовского МХАТа. Это был некий памфлет по мотивам произведений Н. Гоголя, который был близок всем его участникам, а особенно Филатову. В нем красной нитью проходил протест против «режиссерского своеволия и попрания свободы тех, кто испокон века определял дело театра – актеров». На фоне того, что в те дни происходило в Театре на Таганке (а также и в других российских театрах), этот спектакль выглядел очень актуально. Помимо Филатова в нем были заняты не менее известные исполнители: сам постановщик Сергей Юрский, а также Евгений Евстигнеев, Александр Калягин, Вячеслав Невинный, Наталья Тенякова и даже Геннадий Хазанов. В те осенние дни 91-го шла подготовка к репетициям и именно Филатов помог Юрскому подыскать художника. Им стал таганковец Давид Боровский.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.