«Русское дело»
«Русское дело»
Суд продолжался два с половиной месяца, процесс вызвал международную сенсацию. Итальянские и французские газеты, писавшие о процессе, именовали Тарновскую «жадной куртизанкой», «вампиршей», превращая ее в живое воплощение распространенного в литературе Fin de si?cle – типа демонической женщины, привлекающей и губящей мужчин, как пламя мотыльков. Венецианцы прозвали Марию «angelo nero» («черный ангeл»). Тарновская превратилась в туристическую приманку – после площади Сан-Марко гондольеры предлагали туристам отвезти их к тюрьме Джудекка, где томилась главная героиня «Русского дела».
Не было сколько-нибудь известной в мире газеты, которая не аккредитовала бы на процессе своего корреспондента. Репортажи из Венеции всю весну увеличивали тираж и «Нью-Йорк таймс», и «Матэн», и «Русского слова». Ощущение сенсации привлекало в зал суда мировых знаменитостей: художника Эдгара Дега, великую французскую актрису Режан, знаменитую покровительницу искусств, подругу Сергея Дягилева Мизию Серт с мужем-художником, итальянских графинь Мончино, Папандолли, Альбрицци, Фоскари, баронесс Герхардт и Вандерговерн. Всеобщее внимание вызвали граф Николай О’Рурк, отец Тарновской, и бывший пермский губернатор Александр Наумов, отец убийцы Комаровского.
Русская газета «Руль» писала: «Знаменитый итальянский писатель Габриэль д’Аннунцио больше месяца провел в Венеции. Он пишет пьесу, героиней которой явится Тарновская. Несколько крупных европейских театров уже обратились к д’Аннунцио с выгодным предложением постановки предполагаемого произведения». Д’Аннунцио в результате увековечил Тарновскую стихотворением в прозе, а его русский «коллега по цеху» Игорь Северянин написал сонет «Тарновская», в котором есть такие строки: «По подвигам, по рыцарским сердцам, змея, голубка, кошечка, романтик, – она томилась с детства…», но в отсутствие «властительного принца» героиня «расцвела преступкой».
Звезда парижской сцены Сара Бернар шутила: «Как жаль, что Тарновская не сделала своим любовником театрального критика из “Ле Матэн” – сейчас он был бы уже в могиле или на скамье подсудимых, и я была бы спасена от его рецензий».
Но и те, кто не попал в зал суда, простые венецианцы, страстно интересовались происходящим. Тарновская вызвала всеобщее возмущение, ее называли «проклятая Богом». Этим прозвищем ее дружно обзывали, когда она в сопровождении конвоя выходила из гондолы в зал суда. В ее адрес летели оскорбления и отборная брань. На фасаде дома, где был убит Комаровский, появился лозунг «Тарновскую – на галеры!».
Распространялись слухи, что в Тарновскую влюблен то ли прокурор, то ли даже председатель суда, что приходится менять карабинеров, конвоирующих ее в зал суда, так как они поддаются ее невероятным чарам. Передавали: в тюрьме она тратит огромные деньги на туалет и косметику, что она пыталась подкупить стражников и бежать. Говорили, что между Тарновской и Перье существовали противоестественные отношения, чем и объясняется ее невероятная преданность своей хозяйке.
Председателю суда Фузинато даже пришлось обратиться к присяжным, напомнив венецианцам о традициях любезности и беспристрастности, со старинных времен характерных для города. «Тарновская, – сказал он, – имеет полное право на беспристрастие, и вы не должны поддаваться никаким влияниям извне, вы должны произнести приговор, перед которым все преклонятся, таким справедливым он будет».
Все известные мировые газеты аккредитовали на процесс своих корреспондентов
Огромный интерес вызвали показания подсудимых, которых подвергали перекрестному допросу. Мария Тарновская утверждала: она жертва своего мужа, негодяя, развратившего ее и ведшего существование, глубоко для нее отвратительное. Убийство Комаровского задумано Прилуковым и осуществлено Наумовым, она не виновата, что в нее безумно влюбляются мужчины.
Приведем цитату из тогдашней хроники: «Необычайно высокого роста, худощавая, элегантно одетая, с благородными чертами лица и сверкавшими жизнью, невероятно живыми глазами, всегда смеющаяся, кокетливая, находчивая и разговорчивая даже в тяжелые минуты. Она раба своей страсти к роскоши, удовольствиям, а следовательно, и деньгам».
Вот ее слова, сказанные журналисту: «В суде, когда я спокойна, меня называют циничной; если бы я плакала и теряла самообладание, мои слезы назвали бы крокодиловыми. Никто не подозревает, что я переживаю. Разве я, в самом деле, – авантюристка, преступница, убийца, какой меня изображают? Если я не являюсь конкуренткой на приз за добродетель, то все, по крайней мере, убедятся, что я – больная слабая женщина, а не мегера и не демоническая натура».
Наумов и Прилуков, напротив, все валили на Марию Николаевну. Она их опутала, подчинила себе, обобрала, и они действовали, как послушные марионетки. И Прилуков, и, особенно, Наумов, выглядели жалко. Наумов не раз начинал рыдать.
Огромное значение имела психиатрическая экспертиза. Директор венецианского сумасшедшего дома Каплетти утверждал: Наумов, закончив лицей, начал службу в канцелярии губернатора в то время, когда его место было, по меньшей мере, в санатории: это мазохист и дегенерат.
Профессор Бельмондо рассказал о Захер-Мазохе – выросшем на Украине авторе «Венеры в мехах». В договоре, который писатель заключил со своей возлюбленной, было написано: «При каждом его проступке, упущении или оскорблении ее величества госпожи, она может наказывать своего раба, как ей заблагорассудится. Со своей стороны, госпожа обещает по возможности чаще носить меха, особенно тогда, когда она выказывает жестокость».
Жена Захер-Мазоха, которая присвоила себе имя Ванды – персонажа книги «Венера в мехах», не только научилась обращаться с плетью, но и сама стала писать рассказы. В них она «пытается удовлетворить свои сексуальные желания и не позволяет мужчинам-мазохистам препятствовать ей в этом». Героиней одной из ее новелл стала прекрасная вдова-аристократка, которая покупает мужчин-рабов и пользуется ими для удовлетворения своих сексуальных желаний, а когда они ей надоедают – убивает.
Сохранился и договор, заключенный между Захер-Мазохом и его законной женой: «Мой раб! Условия, на которых я принимаю вас и терплю рядом с собой, таковы: полный и безусловный отказ от собственного я. Мне дается право наказывать и карать вас, как мне заблагорассудится. Вы признаете за мной власть и право замучить вас до смерти при помощи всех мыслимых пыток. Когда вы не сможете более выносить моего господства, тогда вы должны убить себя сами, свободу я вам не верну никогда». Примечательно, что Венера-Ванда покупает для своего возлюбленного именно русский хлыст, «какие в России держали для непокорных рабов». Да и мазохистские атрибуты взяты из славянского быта: отороченная мехом кацавейка (меховая шуба, звериная шкура) и плетка (хлыст, кнут).
Профессор Бельмондо заключил: мазохизм – типичное свойство славянских мужчин, а садизм – женщин. Нам, настоящим европейцам, трудно разобраться в этом этнически обусловленном извращении.
Психиатр Бианки, бывший министр народного просвещения, ученик великого итальянского криминалиста Ломброзо, говорил о том же. В России до сих пор существуют «психические эпидемии средневековой Европы – флагелляции, демономания, детские крестовые походы. И коллективный гипноз. Гипнотизер – Тарновская, типичный пример сивиллы, сводящей с ума множество мужчин». Италия родила великих законоведов Беккариа и Ломброзо и умеет судить, глубоко проникая в суть вещей. Здесь царит справедливость. Кому, как не венецианским присяжным, определить степень вины каждого из подсудимых.
Профессор Босси – генуэзский гинеколог – защищал в своей экспертизе Марию Тарновскую: эта женщина абсолютно невменяема. Алкоголь, морфий, эфир и кокаин подорвали ее и без того раненую психику. Она клептоманка и меланхоличка. Ее следует не наказывать, а лечить; Тарновская – ненормальна.
Профессор Марселли говорил, что «психика славянской души, движение которой загадочно и непонятно для жителей Западной Европы, требует особых подходов. Тарновская перенесла тиф, ее кусала бешеная собака, она нюхала эфир и кокаин и у нее ужасная наследственность: среди родственников – дегенераты, эпилептики, идиоты и маньяки. Это ненормальная, невменяемая истеричка».
Ему возражал профессор флорентийского университета Борби: Тарновская холодна и расчетлива, она идет через трупы любовников к тому, в чем нуждается – праздной, беспечной, богатой жизни. Смерть Комаровского – на ее совести.
Адвокат Наумова Бертачиоли утверждал, что несчастный, не вполне здоровый молодой человек, являлся объектом безжалостных манипуляций Тарновской, в которую был страстно влюблен. Весь план использовать Наумова как убийцу принадлежал Прилукову, задумавшему всю эту комбинацию, чтобы самому избегнуть рискованного преступления.
Второй адвокат убийцы – Дриусси – сказал, в частности, что такой дегенерат, как Наумов, только в России мог служить чиновником по особым поручениям. В любой европейской стране его бы немедленно положили в психиатрическую клинику. Но русские все не совсем нормальны. Эту мысль Дриусси высказал и в своем интервью газете «Адриатико». За это один из русских журналистов, присутствовавших на процессе, вызвал его на дуэль. Дриусси пришлось извиниться.
Надо сказать, что Наумов вызывал все большие симпатии у присутствовавших на процессе. Свидетели, прибывшие из России, характеризовали его как доброго, хотя и не вполне нормального молодого человека. Подчинение сильной женщине у Наумовых в роду. Недаром его двоюродный дед Иван Тургенев сначала подчинялся властной матери, а потом – Полине Виардо.
Сам Наумов на скамье подсудимых рыдал и искренне проклинал тот день, когда он познакомился с Тарновской. Он полностью раскаивался в содеянном и умолял родственников Комаровского, по возможности, его простить.
Адвокат Прилукова Луцатти описывал нравственные мучения своего подзащитного, которого Тарновская пыталась принудить к самоубийству. Вначале тот отказывался писать записку «В смерти моей прошу никого не винить». После 12 часов истерики Марии Николаевне удалось заставить его согласиться на самоубийство. Он написал записку, но Тарновская раздумала и уничтожила его предсмертное письмо. Прилуков – раб Тарновской, он мазохист. Она дала ему презрительную кличку «мужик», а себя заставляла называть генеральшей. Донат Прилуков оказался в безнадежном положении: он, ради Тарновской, украл чужие деньги, и в России ему угрожала тюрьма, – «генеральша» могла теперь им манипулировать как угодно.
Адвокат Прилукова Флориан много цитировал классиков судебной психиатрии Рибо и Крафта-Эбинга. Он доказывал, что Тарновская – нимфоманка и садистка, а Россия наполнена мужчинами-мазохистами. В Российской империи жизнь человека вообще ценится ненормально дешево. На скамье подсудимых – «три варвара, переодетых европейцами». Эту цивилизацию трудно понять иностранцу: с одной стороны – бедность и невежество, с другой – утонченный разврат парижского происхождения.
В отличие от Николая Наумова, Донат Прилуков публике не нравился. Все валил на Тарновскую, выглядел как-то не по-джентльменски. К тому же никакой ненормальности, как у Наумова и Тарновской, в нем не было и следа. И как выяснилось из судебного следствия, именно он первым начал разрабатывать план убийства графа Комаровского.
Защитник швейцарки, горничной Тарновской Элизы Перье, Луцатти-младший привел такое высказывание своей подзащитной: «Я так предана мадам, что если бы меня осудили для ее пользы, я была бы вполне удовлетворена!» Перье – не «сводница», не «продажная душа», как утверждало обвинение. Она честно и преданно служила своей нанимательнице. Тарновская – элегантная светская дама – четырежды в день меняла свои туалеты с помощью швейцарки. Горничная возилась с Васей Тарновским и Евграфом Комаровским, вслед за своей непоседливой хозяйкой за год объехала всю Европу. А получала за это всего 25 рублей в месяц.
Еще один защитник Элизы Перье, старый социалист Музатти, начал с того, что принес извинения всем русским, присутствующим на суде, за расистские выходки своих коллег. «Да здравствуют славянские души!» – провозгласил он. Трое подсудимых (Перье, Прилуков, Наумов), по его словам, – жертвы чудовищной Тарновской, воплощенного дьявола. Все они должны быть оправданы.
Последним из адвокатов выступил Диена – защитник Тарновской. Во время его речей в зале был полный аншлаг. Основная линия защиты – медицинская: Тарновская – безумна и не отвечает за свои ошибки. Ужасная наследственность, тяжелая болезнь в детстве, тиф, укус бешеной собаки. Праздный и развратный муж, заставлявший ее страдать. Когда же она полюбила, и взаимно, Боржевского, тот был убит. С этого момента безумие Тарновской выразилось в маниакальном желании мстить мужчинам вообще. И вскоре она стала жертвой манипуляций Прилукова. Это он задумал и исполнил всю комбинацию, приведшую к гибели графа Комаровского. «Недаром, господа присяжные заседатели, у нас столько улик. Прилуков специально сохранил все письма и телеграммы Тарновской. Он хотел шантажировать ее и получить деньги Комаровского себе». Тарновскую надо лечить, а Прилукова осудить на жестокое наказание.
Выступление Диены вызвало огромный интерес, и было скорее успешным. Но впечатление смазал гражданский истец, родственников Комаровского, адвокат Карнелутти. Он назвал Тарновскую вульгарной убийцей, бесстыжей, хладнокровной, расчетливой. А Прилуков – ее советник-юрист, энергичный соучастник и сутенер.
После этого Тарновская оскорбилась и сказалась больной, так что процесс затянулся на целую неделю.
20 мая присяжные заседатели вынесли вердикт после трехчасового совещания. Публика, следившая за процессом примерно так, как сейчас смотрят увлекательный телесериал, внимала старшине присяжных с напряженным вниманием. Чтение вердикта оживленно комментировалось.
Присяжные сочли Тарновскую и Прилукова виновными в заговоре с целью убийства графа Комаровского и не заслуживающими снисхождения, Наумова – в нанесении Комаровскому ран (но не в убийстве!) и заслуживающим снисхождения, а Перье оправдали. Вердикт Тарновская и Перье выслушали спокойно, а Наумов и Прилуков были заметно удручены. Председатель объявил, что Перье оправдана, свободна; Наумов приговорен к 3-м годам и 4-м месяцам тюрьмы, Тарновская – к 8-ми годам и 4-м месяцам, Прилуков – к 10-ти годам. Наумов, арестованный в сентябре 1907 года, был из тюрьмы вскоре освобожден, Прилуков должен был выйти в 1917 году, а Тарновская – в 1916-м.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.