ДЕНЬГИ, СЛАВА, ОСТРОВА И... СМЕРТЬ

ДЕНЬГИ, СЛАВА, ОСТРОВА И... СМЕРТЬ

Как ни бездарен был разработанный сотрудниками КГБ сценарий водворения Нуреева в Москву, но все же это был сценарий. Какое-то время все шло по плану: труппа улетела в Лондон, Нуреев остался в аэропорту, вот-вот объявят посадку на рейс Аэрофлота, который доставит Рудольфа в Москву. Но все карты спутала Клара Сэн — с ее появлением кагэбэшный сценарий полетел к черту!

— После того, как Нуреев поговорил с Кларой, он вернулся к нам и присел на подлокотник кресла, — рассказывал на допросе Стрижевский. — Клара куда-то ушла, но вскоре снова вернулась. Нуреев подбежал к ней, о чем-то коротко поговорил, вернулся к нам и как-то весь сжался. Я спросил, что с ним. Он пробормотал что-то нечленораздельное, вскочил и опять побежал к Кларе. «Куда ты? — закричал я. — Вернись! Скоро самолет на Москву». На что Нуреев проронил что-то невнятное, из чего я понял, что он что-то решил, что его решение окончательное и бесповоротное, и он его не изменит.

О каком решении шла речь, я так и не понял, тем более, что откуда-то появилось шестеро полицейских в форме, один в штатском, они скрутили мне руки и оттеснили от Нуреева. Воспользовавшись этим моментом, Нуреев исчез в одной из многочисленных комнат.

Мы с Романовым пошли туда же, заявили протест и позвонили в наше посольство. Вскоре приехал генеральный консул, и нам дали возможность поговорить с Нуреевым. Мы умоляли его одуматься, объясняли, что его поступок не что иное, как измена Родине, что он наносит непоправимый ущерб театру, родственникам и самому себе, что он губит не только свою карьеру, но и свою жизнь. Но Нуреев, как заведенный, твердил, что в СССР возвращаться не желает.

И тогда я предложил ему то, что надо было делать в самом начале этой истории. Я сказал, что пусть меня уволят, но я беру ответственность на себя и предлагаю первым же рейсом вылететь в Лондон, продолжить гастроли с театром и уж потом вместе со всеми вернуться в Москву. Нуреев задумался, а затем сказал, что это ловушка, что он перестал верить людям, что своего решения не изменит и просит прекратить встречу.

Нас тут же выставили. Но мы не оставили попыток отговорить Нуреева и попросили пустить к нему нашего осветителя Сергея Мельникова, у которого с Нуреевым были более или менее приличные отношения. Поговорите с ним, ведь Сергей был последним, кто общался с Нуреевым, — предложил следователю Стрижевский.

— Рудольфа я нашел в весьма растрепанных чувствах, — вспоминал вызванный в Большой дом Мельников. — Я сказал ему, что ошибку еще не поздно исправить, что власти его поймут и, конечно же, простят, тем более, что Стрижевский предлагает отправиться в Лондон, где ждут многочисленные почитатели его таланта. «Поздно, — сказал Нуреев. — Уже поздно. Я подписал прошение о предоставлении мне политического убежища». «Да брось ты, — сказал я. — Черт с ней, с этой бумагой! Дело не в ней, а в том, что если ты не вернешься, всех твоих родных и знакомых ждут большие неприятности». «Это я прекрасно понимаю, — бросил он. — Но мне никого не жалко. Никого, кроме Пушкина... Я знаю, что делаю и на что иду. А возвращаться мне нельзя. Теперь, когда меня можно обвинить в измене Родине, они могут меня расстрелять». «Бог с тобой, за что?—возражал я.—Ты же никого не продал и не предал». «Они знают, за что, — мрачно заметил Рудольф. — Ив Союзе мне не жить — расстреляют, и здесь — скорее всего, покончу с собой». «Не дури! — вскочил я. — Брось ты этот Париж и айда домой!»

Он тоже встал, обнял меня, заплакал и вроде бы даже сделал движение в сторону двери, но полицейский схватил меня за плечи и выпроводил из комнаты. У меня создалось впечатление, что Рудольфа можно было уговорить вернуться на Родину, но он боялся, очень сильно боялся самого сурового наказания.

К такому же выводу пришел и Александр Грудзинский, не побоявшийся заявить: «Я считаю, что этот позорный случай ни за что бы не произошел, если бы Нурееву не предложили в столь грубой и нетактичной форме вернуться в Москву. Думаю, что ничего бы не случилось, если бы он улетел в Лондон, а оттуда вместе с театром вернулся в Москву. Если уж так понадобилось, то арестовать его можно было и после гастролей».

Золотые слова! Но сказаны они были, к великому сожалению, не тем руководителем КГБ, который отдавал приказ о немедленной доставке Нуреева в Москву, а простым театральным администратором, который на поверку оказался куда мудрее и, если хотите, профессиональнее высокопоставленного чиновника с Лубянки.

Но... дело сделано. Рудольфа Нуреева спровоцировали на впоследствии оказавшийся трагическим поступок. Французские газеты захлебывались от восторга, рассказывая о «прыжке артиста к свободе», о его баснословном контракте с труппой де Кюэваса, который подписала лично маркиза де Кюэвас-Рокфеллер, о его успехе в первом же спектакле труппы.

В довольно сложном положении оказались советские дипломаты. Они писали ноты, заявляли протесты, давали лживые интервью, но успокоить мировую общественность не удавалось еще довольно долго. Само собой разумеется, копии этих материалов немедленно отправлялись в Москву. Одна из них, своеобразный отчет первого секретаря посольства СССР во Франции М.Ф. Клейменова, представляет несомненный интерес.

«Вскоре после прибытия в Париж Ленинградской балетной труппы в театральных и газетных кругах стали ходить слухи о том, что один из главных артистов труппы Нуреев (азиатик, как его называли в этих кругах) недоволен своей жизнью и подумывает о невозвращении на Родину. Эти слухи привели к тому, что на него началась подлинная охота с целью убедить его остаться во Франции.

Искусителями при этом руководили разные мотивы. Парижские газеты сообщили по этому поводу много неверных сведений, вроде романа Нуреева с француженкой или даже англичанкой. На самом деле погоня за Нуреевым шла по трем линиям, причем ни одна из них не имела политической окраски.

Наиболее активную роль в попытках сманить Нуреева играл Пьер Лакотт — балетный предприниматель, неоднократно прогоравший, но продолжающий вести широкий образ жизни. Источники его богатства известны: Пьер Лакотт — гомосексуалист, имеющий обширные знакомства в этом специфическом кругу, насчитывающем немало крупных промышленников, банкиров и всякого рода дельцов.

Привлечение Нуреева в эту порочную среду сулило Лакотту немалые выгоды. Помогали Лакотту в его затее журналист Тевнон и балетный деятель Курнон, тоже гомосексуалисты.

Встречи между ними и Нуреевым проходили в ресторане “Пам-Пам”, что на улице Обер, напротив здания Оперы. Свидетели утверждают, что Нуреев не шел навстречу Лакотту и даже не делал вида, что понимает, чего от него хотят.

Равным образом слабо Нуреев реагировал на особое внимание, которое проявляла к нему Клара Сэн — молодая, взбалмошная миллионерша, слишком часто менявшая любовников. Нуреев приглянулся ей с первого дня знакомства, и она не отставала от него ни на шаг, сопровождая его днем в прогулках по Парижу, а вечером — в ресторанах. По отзывам свидетелей, это внимание со стороны молодой, красивой и богатой женщины Нурееву льстило, но романтического сближения между ними никто не замечал.

Гораздо большее влияние на Нуреева оказал третий нажим, ведшийся не по гомосексуальной и не по женской линии, а в области весьма прозаической — чисто коммерческой. Этот нажим вели балерина Парижской оперы Клэр Мотт, а также Ларрен, который является руководителем балетной труппы маркиза Юоэваса. Эта труппа прогорела и находилась накануне распада, им позарез нужна была новая “звезда”, и именно в таком качестве они видели Нуреева. Его захваливали, задабривали, пели дифирамбы, утверждая, что в Париже его будут на руках носить, Америка осыплет золотом и, вообще, “Запад ждет Нуреева”. Эти слова произвели на него особенно сильное впечатление.

В результате этой обработки Нуреев внутренне созрел для измены, но продолжал колебаться. План побега, который разработали представители всех трех “линий нажима”, мог лопнуть в мгновение ока, так как Нуреев все еще не принял окончательного решения. Лакотт утверждает, что не будь “счастливого обстоятельства”, то есть неожиданно объявленного решения о возвращении Нуреева в Советский Союз, побег вряд ли бы состоялся. Об этом же говорил и Нуреев корреспонденту одной из газет: “Я в одно мгновенье понял свое положение: если вернусь, меня уже никогда не выпустят за границу. Выбора у меня не было. И я принял решение остаться”.

По мнению известного в парижских артистических кругах Сержа Лифаря, своим поступком Нуреев погубил себя как артиста. Ни в Европе, ни в Америке он не найдет труппы, достойной его. А без твердой руки балетмейстера, без коллективной дисциплины он быстро распустится и так же быстро увянет.

Судя по всему, отдает себе отчет в этом и сам Нуреев. По рассказам лиц, находившихся в общении с ним, в течение первых семи—восьми дней после бегства он находился в подавленном состоянии, и к нему дважды вызывали врача. Репетиции, а затем торжественная обстановка выступления 23 июня в “Спящей красавице” несколько подбодрили его, но уже после третьего акта с ним приключился нервный припадок.

Теперь Нуреев высказывает недовольство своими партнерами, порядками в труппе и т.п. Он с нетерпением ждет возможности поехать в Америку, где, как он продолжает верить, его будут не только на руках носить, но и осыплют золотом».

Что касается балетной карьеры, то так оно и было: Нуреева носили на руках в прямом и переносном смысле слова. Не было проблем и с деньгами — гонорары Нуреева достигли таких неправдоподобных величин, что он стал приобретать не только квартиры, картины, дворцы и ранчо, но даже целые острова.

А вот в личной жизни счастья не было. Его любовники были один корыстолюбивее другого, к тому же изменяли ему направо и налево.

Нуреев расстраивался, переживал, искал утешения в дешевых притонах — ив конце концов подхватил СПИД. О том, что это СПИД, Нуреев понял далеко не сразу, хотя все признаки были налицо: он заметно похудел, стал страдать выпадением памяти, терять сознание... Ему советовали «притормозить» и хотя бы не размениваться на уличных мальчишек, но Рудольфа, если так можно выразиться, понесло. В одном из интервью он ничтоже сумняшеся заявил:

— Да, я женоненавистник. И мужчин я считаю существами с более развитым интеллектом. Они лидируют во всех пластических искусствах и в архитектуре. Они могут воевать. Они лучше готовят. Они все делают лучше. Не надо вставать перед женщиной на колени. Ее надо презирать!

Лишь через четыре года врачи установили диагноз. Это произошло во время посещения Нуреевым самого известного парижского госпиталя Салпетриер. Практически моментально это стало известно журналистам.

Реакция на сенсационные публикации была настолько ошарашивающей, что на какое-то время Нуреев сбежал из города. Другого выхода просто не было, ведь вчерашние друзья, коллеги и добрые знакомые, опасаясь, что болезнь заразна, перестали подавать ему руку.

Когда Нуреев понял, что за беда с ним приключилась, он не впал в отчаяние и не сложил руки. Лечился он довольно своеобразно — изматывающим до потери пульса трудом. Он много танцевал, ставил спектакли, дирижировал оркестрами, мотался по всему свету и... жил. Врачи недоумевали — обычно вирус иммунодефицита расправляется с жертвой за год, максимум за два, а Нуреев сражался с ним восемь лет!

Как видите, проблем и забот у Рудольфа было предостаточно, и его совершенно не интересовала кагэбэшная возня вокруг его имени. Но машина репрессий была запущена, против Нуреева возбудили уголовное дело об измене Родине, а 2 апреля 1962 года состоялся суд. Суд как суд, с допросом свидетелей, выступлениями сторон и т.п. Но вот что знаменательно: даже представитель обвинения прокурор Ронжин нашел смягчающие вину обстоятельства. Вот что он, в частности, сказал:

— При вынесении приговора прошу учесть, что Нуреев молод, неопытен, имеет неуравновешенный характер. Со стороны наших работников были допущены неправильности при сообщении ему о вылете в Москву. Прошу определить ему минимальное наказание.

По большому счету, выступление прокурора—оглушительная пощечина КГБ. Ведь «неправильности» — это непрофессионализм, глупость и бездарность чиновников с Лубянки. Справедливости ради надо сказать, что первые лица в руководстве КГБ довольно объективно оценили ситуацию, строго наказав, а то и уволив из органов участников этой операции.

Напомню, что в соответствии со статьей 64 «а» Нурееву грозил смертный приговор. Прокурор просил минимального наказания, а назначенный адвокат Отмегова попросила «определить Нурееву наказание ниже низшего предела, с учетом личности и обстоятельств совершения преступления».

Суд все это учел и, как мы уже знаем, приговорил Нуреева к семи годам лишения свободы с отбыванием в исправительно-трудовой колонии усиленного режима.

А теперь вернемся к тому документу, с которого начали этот рассказ. Но сначала — небольшой комментарий Галины Федоровны Весновской:

— В Генеральную прокуратуру поступило письмо от сестры Рудольфа Нуреева Разиды с просьбой о реабилитации брата. Как известно, Рудольф Нуреев умер в январе 1993 года и похоронен под Парижем на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Уже будучи тяжело больным, Нуреев трижды приезжал на Родину, в том числе как танцовщик и как дирижер. Гарантии его неприкосновенности были весьма зыбкими, ведь приговора Ленинградского городского суда никто не отменял. Разида просила вернуть брату его доброе имя, она хотела, чтобы никто и никогда не считал его изменником Родины. Мы рассмотрели это заявление и приняли соответствующее решение.

Вот оно, это решение, исправившее роковую ошибку более чем сорокалетней давности. Начнем с последней строчки первой части этого документа.

«Факт отказа Нуреева возвратиться из-за границы в СССР доказан материалами дела.

Вместе с тем, ответственность за это деяние, согласно действовавшему в тот период уголовному законодательству, могла наступить в случае, если оно было совершено в ущерб государственной независимости, территориальной неприкосновенности или военной мощи СССР. Однако в уголовном деле нет никаких данных о наступлении указанных выше последствий.

Что касается приобщенных к делу публикаций “буржуазной” прессы, которые, наряду со свидетельскими показаниями, положены в основу обвинения, то они освещают лишь имевший место факт отказа Нуреева возвратиться из-за границы в СССР и связанные с этим интервью, не содержащие враждебной информации, направленной против СССР.

При таких обстоятельствах в действиях Нуреева Р.Х. отсутствует состав вмененного ему в вину преступления, предусмотренного ст. 64 “а” УК РСФСР.

Кроме того, в соответствии с постановлением Конституционного Суда Российской Федерации от 20 декабря 1995 года по делу о проверке конституционности ряда положений ст. 64 “а” УК РСФР, квалифицирующих бегство за границу или отказ возвратиться из-за границы как форму измены Родине, эти положения признаны не соответствующими Конституции Российской Федерации и утратившими силу.

С учетом изложенного, на Нуреева Р.Х. распространяется действие Закона Российской Федерации “О реабилитации жертв политических репрессий”».

Итак, Рудольф Нуреев чист. Отныне его имя принадлежит лишь богине танцев Терпсихоре, но никак не богине правосудия Фемиде.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.