«ТЕХ ДВОИХ Я НЕ СЧИТАЮ!»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«ТЕХ ДВОИХ Я НЕ СЧИТАЮ!»

Популярность Ковпака была исключительной. Его имя хорошо знали и за рубежами Советской страны. Уважение к знаменитому партизанскому генералу проявилось и в том, что правительства ряда стран удостоили его высоких воинских наград. Он был кавалером ордена «Белого Льва» и Чехословацкого креста, Креста Грюнвальда Польской Народной Республики, медали «Венгерского партизана», итальянских Золотой и Бронзовой Звезд Гарибальди. Партизаны и борцы Сопротивления Европы считали его как бы своим старейшиной. Не случайно один из партизанских отрядов Франции в 1943 году принял имя Ковпака. Легендарный генерал был желанным гостем многих стран и сам охотно принимал иностранных гостей.

За границей Ковпак ни на йоту не изменял себе ни в чем. Держался просто и естественно, как привык дома, не подлаживался к чужим нравам и обычаям, хотя относился к ним уважительно, как и подобает гостю, соблюдающему достоинство и свое, и хозяев.

Куда бы ни приезжал Ковпак, он сразу же оказывался в центре всеобщего внимания. Многих удивляла и поражала уже сама его внешность: небольшой рост, крутой лоб, переходящий в сверкающую лысину, острый клинышек белой бородки, лукавые глаза, приветливая улыбка на губах, умеющих, однако, мгновенно сжиматься и твердеть, когда старик чуял перед собой явного или тайного врага. В поездках случались и такие встречи.

Люди труда сразу понимали, что перед ними — старый, умудренный большой и нелегкой жизнью крестьянин, такой же простой и доступный, как они сами. И вдруг — генеральские зигзаги на погонах, блеск множества орденов на парадном мундире, золото двух Звезд Героя Советского Союза. Это поражало, даже сбивало с толку, невольно наводило на вопрос: что же умеет этот обыкновенный, мирный и приветливый старик, чего не умеют остальные, чем снискал он такую поистине легендарную славу? В чем ее секрет?

Конечно, за границей были люди, которые отлично знали, почему в СССР простой крестьянин мог стать национальным героем, генералом, депутатом двух парламентов, членом Центрального Комитета правящей партии, видным государственным деятелем. Им это было понятно, потому что они никогда не забывали, что легендарный Джузеппе Гарибальди тоже не являлся выходцем из знатного рода и никогда не кончал военных академий, а герой французского Сопротивления «полковник Фабиан» на самом деле был рабочим-коммунистом. Для таких Ковпак был не только понятным, но своим, близким, родным, их скорее удивило, если бы он оказался каким-то другим.

Эти люди — коммунисты, единомышленники, сами бывшие партизаны и подпольщики, мужественные антифашисты. Встречи с ними за рубежом всегда особенно волновали и радовали Ковпака. Впрочем, не только радовали…

Как-то, вернувшись из очередной поездки, он с горечью рассказывал одному из друзей:

— Кстати, насчет партизанских дел. Эх, навидался же я по заграницам, какие они, дела эти. Виделся, конечно, с тамошними партизанами и подпольщиками. Их там, понимаешь, взяли моду называть «эти, из Сопротивления». Отношение к ним сволочное. Вчера эти ребята, можно сказать, свое отечество спасали от верной гибели, а сегодня страдают, от безработицы пропадают. Их первыми швыряют за решетку, они ведь самые опасные для господ буржуев. И получается, Гитлеру голову свернули, а теперь их свои гитлеры домашние в бараний рог сгибают…

Надо сказать, что Ковпак читал решительно всю литературу о партизанском движении в годы второй мировой войны, и советскую, и переводную. До глубины души его бесили труды некоторых западных историков и воспоминания бывших фашистских генералов, которые утверждали, что партизанская война — дело незаконное, выходящее за рамки международных правовых норм.

— Не по правилам воевали! — горячился Дед. — А почему? Потому, видите ли, что партизаны не носили форму и знаков различия! Эти словоблуды смеют что-то говорить о законе! Что они смыслят в законах? Только то, что закон — это их выгода, нет ее — нет и закона. Фрицы, помню, нас тоже бандитами называли. Интересно получается, настоящие бандиты считали себя солдатами, а воинов народных — бандитами… И тоже — по своему закону. От этих законов страна наша миллионов народу лишилась…

Быстро разобрался Ковпак в ложной концепции довольно интересной и «по возможности» объективной книги англичан Диксона и Гейльбрунна «Коммунистические партизанские действия»:

— Тоже все вверх ногами, хотя сами, чую, отлично правду знают. Получается, что советское партизанское движение не народное вовсе, оно, видите ли, коммунистическое, одних лишь коммунистов дело, да и то всех, а только фанатиков. Да знают ли эти господа, что у меня из пяти с половиной тысяч бойцов, что в разное время были в соединении, коммунистов не набиралось и девятисот, а остальные — беспартийные? К тому же многие из этих девятисот в партию вступали уже в отряде, став партизанами и отличившись в боях. Так-то!

Старик не только ругался в адрес всевозможных: фальсификаторов истории, в том числе из среды осевших после войны в Западной Европе и за океаном украинских буржуазных националистов. Защитой исторической правды, данью глубочайшего уважения всем советским патриотам, коммунистам и беспартийным, спасшим мир от фашизма, стали его собственные книги, переведенные на многие языки: «От Путивля до Карпат», «Из дневника партизанских походов», «Солдаты Малой земли». Эти книги — сплав страстности активнейшего участника великих событий со скрупулезной объективностью и честностью историографа.

«Терпеть не могу брехни!» — этого простого и лаконичного принципа Ковпак неуклонно держался всю свою жизнь и во всем. Верен ему остался Сидор Артемьевич и в своих литературных трудах.

Даже в крайнем раздражении он не терял чувство юмора, а потому разговор о фальсификаторах закончил так:

— Это, знаешь, как те два кума. Чокались они, понимаешь, усиленно и до того дочокались, пока один предложил: «Ты, брат, уже того, пьян, и хватит с тебя. Будя. А вот я — в порядке, так что еще ну». — «А с чего это ты взял, — возражает другой, — будто я пьян и мне уже хватит?» — «А с того, — отвечает первый, — что я тебя уже не вижу».

«Загадка Ковпака». А ее не существовало. Встречаясь с Ковпаком, беседуя с ним, обмениваясь мнениями, слушая его оценки, замечания, суждения, люди сами находили ответ на вопрос: в чем секрет его личности? Зарубежные собеседники Ковпака быстро удостоверялись, насколько он прям, честен, доброжелателен, насколько чужды ему лесть, лицемерие, ложь в любой форме. Ковпак представал перед ними в своем многообразии: человеком большой и щедрой души, простым, но далеко не простоватым, умницей, правдолюбцем, солдатом и военачальником одновременно, государственным мужем.

Раньше Ковпак никогда за границей не бывал, если не считать пребывания в Польше во время первой мировой войны, впрочем, Польша была тогда окраиной Российской империи. Казалось бы, Деду, всю жизнь прожившему в селах и небольших городах, многое должно было на Западе показаться в диковинку. Он и в самом деле приглядывался ко всему с живейшим интересом и с нескрываемым, однако тактичным любопытством. Но и в непривычной, порой сложной обстановке зарубежной поездки он, как всегда, схватывал самое главное, самое существенное, соответственно и реагировал на то, что видел.

Скажем, задают ему традиционный вопрос: «Нравится ли вам наш город?» Заранее предвидится вежливо-банальный, никого и ни к чему не обязывающий ответ. А тут вдруг такое:

— Как-то цыгану поднесли кварту водки. Он выпил. Его спрашивают: «Ну, как?» Отвечает: «Не распробовал!» Подают вторую кварту. Он и эту опрокинул. «Ну а теперь как?» — «А теперь, понимаете, перепробовал я!» — отвечает. Вот и я, извините, скажу так: «Не разобрался еще, каков он, ваш город». Не знаю еще, как здесь живется людям, — вот главное. Ну а выглядит он, конечно, хорошо, красиво, ничего не скажешь…

Римляне как-то полюбопытствовали:

— Синьор Ковпак, ваше мнение о Колизее?

— Колизей? Пожалуй, когда его строили, то, наверное, с таким расчетом, чтобы всякий глядел на него снизу вверх. А кто может глядеть именно так? Раб, конечно. Его-то Рим и пугал такими вот Колизеями — громадными, вечными. Смотрите, мол, рабы, и знайте: вечно Рим будет вашим господином… А что вышло? — Ковпак лукаво улыбнулся провожатым. — Понятное дело, вы об этом не задумывались, я знаю. Вам просто ни к чему… А вышло то, что хоть Колизей и стоит, да память о времени, когда его строили, можно сказать, повержена, человек смотрит сверху. Потому что человека не сделать навсегда рабом никому. Прошу не думать, будто это открытие мое. Ничуть! Просто я ответил на вопрос, как мог.

Однажды Ковпак посетил парламент. Он, сам депутат Верховного Совета, видел это буржуазное учреждение вблизи впервые. Слышал, конечно, многое. Шло очередное заседание. Ковпак быстро оглядел зал и усмехнулся. Так, чуть-чуть, чтобы не обидеть сопровождающих. Те, однако, поняли: половина присутствующих депутатов откровенно дремала на своих скамьях. Почти никто не слушал оратора, что-то бубнившего на трибуне.

— Что он говорит? — спросил Ковпак переводчика.

— Читает библию, — отозвался тот.

— Зачем? — удивленно вскинул седые брови генерал. — Это же парламент, а не церковь.

— Видите ли, синьор Ковпак, у нас демократия, свобода, и потому всякому депутату предоставлено право говорить или читать что угодно..

— Вот оно как! Спасибо за пояснение о свободе и демократии. Теперь я буду знать, что это свобода делать что вздумается..

Переводчик молчал. Не мог же он объяснить советскому гостю, что многочасовое чтение библии или, скажем, прошлогодней газеты вовсе не такое бессмысленное занятие, как могло показаться неискушенному человеку. Это проверенный парламентский трюк, используемый депутатами какой-либо фракции, если им нужно по тактическим соображениям тянуть время, чтобы не уступать трибуну своим политическим противникам.

Между тем Ковпак встрепенулся:

— У меня вопрос!

— Прошу, синьор…

— Кто является здесь депутатом?

— О, синьор, но ведь это общеизвестно! Конечно же, самые уважаемые сограждане…

— То есть рабочие и крестьяне?

Переводчик замялся. Он понимал, куда бьет этот остроглазый старик, но попытался ответить заученным:

— Синьор Ковпак, наверное, согласится, что простые рабочие и крестьяне просто не сумеют управлять государством…

— Вы так думаете? — прищурился генерал. — Только напрасно думаете, что я с вами соглашусь. Никогда! Моей страной правят рабочие и крестьяне. Один из них — я сам, крестьянин. Судите сами, могу ли я с вами согласиться. Получается, что ваша демократия без рабочих и без крестьян. Стало быть, без народа. Тогда с кем же она и для кого? Впрочем, чего я спрашиваю, и так понятно…

И друзей, и врагов за границей Ковпак повстречал немало. Он один, пожалуй, знал по-настоящему, чего ему стоило давать отпор всякого рода молодчикам, пытавшимся спровоцировать старика. Зато он же бесконечно радовался, видя, как любят и чтут его Родину люди труда. Провокаторов же обрезал решительно, не стесняясь в выражениях. В одной из поездок Ковпака буквально преследовал по пятам корреспондент какой-то, судя по поведению ее представителя, антисоветской газеты. На одной из пресс-конференций этот корреспондент спросил Ковпака:

— Господин Ковпак, вы коммунист и воевали за коммунизм?

— А вы как бы хотели?

Журналист смешался, но попытался выкрутиться:

— О да, мы понимаем… Как же иначе. Потому-то вы собираетесь насадить коммунизм и в некоммунистических странах тем же вооруженным путем?

Их глаза встретились. Ковпак словно целился из нагана по врагу — так остер и беспощаден был его прищур. Он весь подобрался, как, бывало, в бою.

— Подойдите ближе, молодой человек! Хочу получше разглядеть ваши глаза… Одна ли там пустота, или, может, хоть кроха порядочности осталась. Не хотите? Ладно, не надо. Тогда я издали скажу. Ничего у вас не выйдет. Ничего! Вы же ловите тех, кто глупее вас. А таких нет. Перевелись, понятно? С той поры люди поумнели, как Гитлеру шею свернули. Они сразу раскусывают тех, кто вроде вас коммунизмом стращает и экспортом революции запугивает. И вас насквозь видно тоже, видно и тех, кто вам платит за ваши старания.

Насчет же экспорта революции, то вы хоть раз в жизни попробуйте, если сможете, сказать людям правду… Какую? А ту, что всякая революция дело свое, домашнее. Понадобится она людям, они и совершат ее, ни у кого не спросясь. Понятно! А таких, как вы, — тем более. Вот оно и получается, что «экспорт революции» — это не наше дело, а ваша басня. Вот ежели поговорить о контрреволюции, то это уже точно, ваше дело! И как оно бывает — я лично знаю. Имел с нею дело в нашу гражданскую. Чем она кончилась, наверное, слыхали? Вот я и говорю: еще кому захочется руки обжечь — пусть пробуют. Не советуем! Так и запишите, молодой человек.

…Чехословакия, 1948 год. В феврале народ сокрушил последнюю, как и казалось тогда, попытку старых хозяев вернуть буржуазные порядки. Порядки, прямой дорогой приведшие страну к Мюнхену и гитлеровской оккупации. Коммунистическая партия подняла рабочих и крестьян — настоящих хозяев, и они доказали, что возврата к прошлому нет и не будет. Буржуазная Чехословакия умерла в мае сорок пятого, и никакие силы в мире, ни внутренняя, ни внешняя контрреволюция, ее не воскресят. Ковпак посетил Чехословакию вскоре после февральских событий. (Кстати, Украинским отделением Общества советско-чехословацкой дружбы Сидор Артемьевич руководил около 10 лет.) Гостей из СССР повсюду принимали как кровных братьев, как самых близких и дорогих людей, без чьей помощи не стала бы свободной их родина — народная Чехословакия. Прага… На городской площади — море голов. Идет митинг в честь чехословацко-советской дружбы. Выступает Сидор Артемьевич Ковпак:

— Друзья и братья! Товарищи! Пражане! Ценю ваше внимание и потому буду краток. То, что у вас сей час происходит, — это экзамен. Да, экзамен, который, как известно, без знаний и подготовки сдать успешно нельзя. Рабочие и крестьяне это понимают, поэтому они сорвали затею врагов новой, народной Чехословакии. Ленин учит, что всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться. И вы теперь это знаете не хуже меня!

Гул одобрения всколыхнул площадь. Ковпак поднял руку, прося тишины, и продолжал:

— Я знаю, все мы знаем: трудно вам сейчас. Да, трудно. Ну и что из этого? А нам было легче все эти годы? И что же? Мы не согнулись. Наоборот, мы всё одолели. Так и вы, братья!

И снова гул прокатился по площади: это Прага отвечала Ковпаку согласием…

— Помните, друзья, как двенадцать держав нам веревку на шею готовили? А что вышло?

Старик явно оговорился: вместо четырнадцати назвал двенадцать. Беда, конечно, не столь уже велика, простая промашка, которую легко исправить. Именно этим и руководствовались члены делегации Лидия Кухаренко и Кузьма Дубина. Оба, не сговариваясь, шепнули Деду:

— Не двенадцать, а четырнадцать!

По-видимому, они плохо знали Ковпака. Он, правда, был не из тех, кто отвергает помощь товарищей, но и не из тех, кто согласен публично краснеть за собственный грех. Именно публично — Сидор Артемьевич, конечно же, сообразил, что мощные микрофоны разнесли подсказку на всю площадь! Как быть? Как доказать пражанам, что никакой промашки не было? Тут было от чего растеряться…

И все же старик остался верен себе. Сохранил присутствие духа. Выручили прирожденная находчивость и остроумие.

Усилители зазвучали снова — голос Ковпака был по-прежнему бодр, лицо невозмутимо:

— Пражане, вы слышали поправку? Четырнадцать, дескать, а не двенадцать государств жаждало нашей крови. Что на это сказать? А то, что для историков это именно так — четырнадцать. Все правильно. Но я не историк, я — солдат. Я дрался с этими государствами, не считая их, мне было ни к чему. Важно было их одолеть — хоть двенадцать, хоть четырнадцать. А если их оказалось на два больше, то, значит, тем более велика наша победа, вот что я хочу сказать, братья! А потому я тех двоих, что поменьше, просто не считаю!

Площадь громыхнула овацией и хохотом. Едва ли не громче всех смеялся сам Ковпак. Смеялся, отлично понимая, что все сообразили: Ковпак все же так и не знает, что это за «двое», которых он не считает…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.