IX

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

IX

Если бы все шло своим порядком, наше прибытие на дачу г-жи Леонар могло бы произвести впечатление. Это было, так сказать, первым появлением на местной сцене. Робина решила не жалеть расходов. Каретник предложил экипаж, в котором одному из нас пришлось бы сидеть на козлах. Я доказывал Робине, что это принято на даче. Но Робина утверждала, что многое зависит от первого впечатления. Дик, вероятно, займет место на козлах и закурит трубку. Она выбрала ландо необыкновенных размеров, выкрашенное в желтый цвет. Мне оно казалось более пригодным для выезда лондонского мэра, чем для обыкновенных обывателей. Но Робина отличалась большей щепетильностью в таких вопросах, и я не возражал. Экипаж оказался поместительным. Старик Глоссон его запряг парой серых, как мне казалось, резвых лошадей. Но кучер не выдерживал критики. Не знаю почему, но он напоминал собою парня, привыкшего развозить поутру молоко.

Мы выехали благополучно. Вероника, хлопотавшая все утро, сидела неподвижно на краю сиденья, в позе существа, умершего для мира. Дик в светлых перчатках, купленных Робиной. Этельберта, предубежденная против семьи мистера Леонара, сидела молча. Я забыл свой портсигар. Я пробовал выкурить сигару Сен-Леонара. Он предлагает курить своим друзьям, но сам не курит, уверяя, что число курящих убавляется. Я не предвидел возможности курить ранее трех часов. Нет ничего досаднее, когда люди спешат. Робина, опасаясь веснушек, закрылась зонтиком вместе с матерью. Они держали его перед собою горизонтально, скрывая вид. Я удивлялся, заметив улыбку людей, встречавшихся по дороге. Исключая экипажа, в нас не было ничего смешного. Какие-то велосипедисты громко расхохотались. Робина заметила, что нам следует остерегаться только одного: как бы жизнь в деревне в связи с уединением на свежем воздухе не подействовала вредно на наш мозг. Она уверяла, что, по ее наблюдениям, деревенские жители быстро глупеют. Я не разделял ее опасений, догадавшись, что всех рассмешило. Дик нашел за подушкой, забытый, вероятно, после свадьбы, большой молитвенник, обыкновенно употребляемый в церквах, и принялся его читать с Вероникой. Глядя на них, можно было вообразить вдали звуки органа.

Дик наблюдал за зонтиком, и когда, въезжая в тень, его закрывали, они с Вероникой любовались полетом ласточек. Робина хотела жаловаться каретнику на оскорбления, которым приходилось подвергаться благодаря экипажу. Ей казалось, что ему следует принять меры против этого. Она предложила подняться на гору пешком, оставив мамочку в экипаже.

Этельберта сказала, что и она предпочитает пройтись, проехав две мили, свесив ноги, что ее очень утомило. Она бы предпочла экипаж обыкновенных размеров. Наш кучер, обратив внимание на полдневную жару, советовал нам остаться на местах. Но его совет не был принят. Робина, может быть, немного слишком чувствительна, когда вопрос касается животных. Я помню, когда мы были детьми, она ударила Дика по голове за то, что он не хотел говорит шепотом и мог таким образом разбудить кошку. Можно, конечно, доводить до крайности сострадание к животным; но это ошибка простительная, и я ее не осуждаю. Веронике позволили остаться в экипаже, так как у нее заболела нога. Эта боль у нее появляется внезапно, без всяких внешних признаков, но ее лицо выражает такое страдание, что может тронуть каменное сердце. Как видно, боль у нее началась уже с утра; но она ничего не говорила, не желая тревожить мать. Этельберта думает, что боль наследственная, так как у нее была тетка, страдавшая судорогами. Она поместила Веронику на переднем сиденье, окружив ее подушками; все остальные пошли пешком. Я не могу положительно утверждать, имеют ли лошади свои причуды, но иногда я готов этому верить. У меня однажды была лошадь, которая очень любила дразнить молодых девушек. Иначе я не могу объяснить ее причуд. Завидев, например, за четверть мили какую-нибудь разодетую барышню, весьма довольную собой, эта лошадь, когда мы приближались, оглядывала ее с ужасом и удивлением. Это было слишком очевидно, чтобы не заметить. На сто ярдов далее лошадь начинала пятиться перед ней. Я замечала, как бедная девушка краснела от досады за такое оскорбление. Очутившись впереди нее, лошадь переходила на противоположную сторону дороги, выражая желание лягаться. Обратившись назад, я мог заметить, что девушка удивленно оглядывалась, как бы спрашивая себя, в чем дело. «Что такое случилось, — спрашивала она себя, — что даже животные меня как будто боятся, принимая за пугало?»

Взбираясь на пригорок, наша пристяжная с левой стороны обратила свой взгляд на нас. Мы отстали от экипажа шагов на сто; день был жаркий и пыльный. Первая лошадь что-то шепнула своей соседке, которая тоже на нас взглянула; я угадал, что будет. Мне приходилось испытывать такие проделки. Я крикнул нашему вознице, но поздно. Лошади пустились в галоп и исчезли на повороте. Если бы на козлах сидел опытный кучер, я бы не беспокоился. Дик просил мать не пугаться, и сам быстро зашагал вперед, с быстротой пятнадцати миль в час. Я подвигался с быстротою десяти миль в час, что для человека средних лет довольно похвально, принимая во внимание одежду, стесняющую движение. Робина в нерешительности, следовать ли ей за Диком или оставаться при матери, перебегала от одного к другому. Этельберта надеялась прибыть вовремя на место крушения, чтобы принять последние распоряжения Вероники.

В таком порядке явились мы в дом миссис Сен-Леонар.

Вероника, сидя под навесом, составляла центр всего собрания; ее угощали мороженым шербетом, она скромно рассказывала о пережитом ею, побеждая все сердца. Она сообщила, что мы явимся позднее, предпочитая идти пешком. Она была обрадована, увидя меня, и сообщила, что лошади остались довольны своей прогулкой.

Я поспешил отправить Дика с добрым известием к матери. Молодой Бьют пожелал его сопровождать. Он уверял, что может раньше доставить известие; он так и сделал и ему пришлось раскаяться.

Этот мир нельзя считать благоустроенным, иначе добрые дела не оканчивались бы для нас затруднениями. Требование Робины, чтобы мы взбирались по пригорку пешком, было вызвано ее сочувствием к страданиям бессловесных животных, — добродетельным чувством, способным радовать ангелов. В результате это ей доставило страдание и упреки. Этельберта редко выходит из себя. Но когда это с ней бывает, в ней происходит, так сказать, душевная чистка. Вся досада, накопившаяся в ней, все негодование, оставшееся незамеченным, забытым в ее мозгу, сразу вырывается наружу. Она торжественно выкладывает все неудовольствия, накопившиеся за годы против вас, малейшие события прошлого возникают как неясные видения, быть может, из предыдущего существования. Этот прием имеет некоторое преимущество. Благодаря этому, она освобождается от своей злобы против всякого живого существа. После такого взрыва очень долго не услышишь от нее ни одного жесткого слова. Иногда приходится ожидать целыми месяцами. Пока она приготовляется к этому просветлению, атмосфера кругом довольно тревожная. Главный элемент во всем этом — быстрота восприятия. Ранее, чем они достигли вершины холма, Робина выслушала подробный перечень всех своих ошибок, начиная с Рождества. Ее поступки в этот день служили лишь дополнением ко всем предшествующим, включая сюда намерение подвергнуть сестру насильственной смерти, гибель отца, которому в его годы угрожала опасность от апоплексии, и пр. В этот вечер Робина с горечью уверяла, что ей еще долго предстоит с собой бороться в защиту лучших стремлений сил природы. В заключение и с Эрчибальдом Бьютом приключилась печальная история; единственным его желанием было облегчить как можно скорее тревогу бедной матери и сестры, а между тем….

Шляпа Робины, неудобная для ходьбы, развязалась. С этим расстроилась вся ее прическа. Как известно, для устройства последней женщины обыкновенно употребляют так называемую подушечку. Она делается из очесок собственных волос.

Бьют встретил Робину в ту самую минуту, когда она потеряла свою подушечку и разыскивала ее по дороге. Ему удалось ее найти. Этельберта его благодарила за известия насчет Вероники, но спешила далее, чтобы воочию убедиться, что все благополучно. Взяв Дика под руку, она оставила позади Бьюта и мать.

Как я ему объяснил позднее, если бы он спросил мое мнение, я бы ему посоветовал предоставить это дело Дику, который опоздал на полминуты. А ему я бы посоветовал отправиться в противоположную сторону и возвратиться через полчаса. За это время Робина с помощью Дженни привела бы в порядок свою прическу. Он бы мог выслушать рассказ об этом происшествии от самой Робины, в ее собственном «изложении», где она являлась бы с выгодной стороны. Дайте ей время, и она бывает остроумна. В кратких словах она бы вызвала такое впечатление, что одна она во время происшествия оставалась спокойной и не потерялась… Я ее хорошо знаю. «Добрый Дик» и «бедный папа» — я слышу ее слова — играли бы второстепенную роль: весь драматический интерес сосредоточился бы на Веронике. Робина не желает обманывать, но у нее художественный инстинкт. Из этого вышел бы занимательный рассказ. Робине досталась бы центральная роль. Она бы с довольствием рассказала все происшествие и была бы довольна своими слушателями.

Все это Бьют проморгал. Доброе намерение ему ничего не доставило, кроме рассеянных замечаний от Робины относительно его самого, о намерениях Создателя при его создании и об его отношении к общему плану всего существующего. Замечаний несправедливых, как он хорошо чувствовал.

В этот самый вечер, раскуривая трубку, мы сообщили друг другу свои наблюдения. Он мне говорил об одном товарище, студенте-законоведе, который работал с ним в Эдинбурге. По словам Бьюта, трудно было встретить более добродушного человека при рыцарской вежливости в отношении женщин. И все это ему доставило много неприятностей со стороны почтенных людей, по уверению Бьюта. Он более всего сочувствовал простым бедным девушкам и старым девам. Достаточно было женщине казаться недовольной, чтобы пробудить его сочувствие. Он им посылал подарки — недорогие, анонимные.

Сюрпризы, соответствовавшие характеру каждой. Одну старую деву он даже поцеловал в лоб.

Все это он исполнял из чувства жалости. Прекрасная мысль, но неудачно примененная. Ни одна из них ничего не поняла, не вникла в суть дела.

Все они воображали, что он ими увлекается.

Наконец они обсуждали этот вопрос с подругами. Подруги оказались поверенными других подруг. Эти подруги тоже принимали участие в обсуждении вопроса. Некоторые из них являлись к нему с целым списком, предлагая ему указать свой выбор, обещая в случае быстрого решения уладить дело с остальными.

Тогда ему сделалось ясно, что все дело может кончиться катастрофой. Он не хотел признаться, что все было задумано из сострадания к бедным женщинам, что он желал их утешить, так как никто не обращал на них внимания.

Необходимо было добраться до истины.

Друзья, ценившие его доброе сердце, не могли слышать, когда его обвиняли в жестокости и непостоянстве.

Дамы, известные своей красотой и популярностью, находили его поступок трогательным. Но все остальные, к которым он обращался с добрым словом, готовы были его задушить.

Он поступил благоразумно, переменив свой адрес на Эбердин, где жила его тетка. Но эта история распространилась. Ни одна женщина с ним не соглашалась говорить. Один взгляд Чэнгуди вызывал слезы на глазах молодых девушек.

Это служит доказательством: в этом мире недостаточно одного желания делать добро, надо привыкать, как его делать.

Во время моего пребывания в Колорадо на Рождестве я встретил там одного человека. В это время я читал лекцию. Он желал передать привет своей жене в Нью-Йорк. Он был женат девятнадцать лет, и в первый раз ему пришлось расстаться со своей семьей на Рождество. Он представил себе семью в Новой Англии, собравшуюся вокруг стола: жену, невестку, дядю Сайласа, кузину Дженни, Джека и Билли и златокудрую Лену.

Они собрались на обед и, вероятно, о нем вспоминали, жалея, что его нет.

Это была прекрасная семья; все его любили. Какая радость для них узнать, что он здоров, слышать его голос!

Современная наука дошла до таких чудес!

Правда, телефон на далеком расстоянии обойдется в пять долларов, но что значат пять долларов в сравнении с возможностью доставить удовольствие целой семье в день Рождества! Мы только что вернулись с прогулки. Он вынул деньги, улыбаясь при мысли об удовольствии, которое он доставит всем.

Звонок телефона раздался в ту самую минуту, когда его жена с ножом и вилкой в руке готовилась разрезать индейку. Она была женщина нервная. Ей два раза приснился ее муж: каждый раз она не могла к нему приблизиться. В первый раз она видела, как он вошел в лавку на Бродуэе, и поспешила за ним. Он стоял в десяти шагах от нее, но публика внезапно окружила его со всех сторон и не давала ей пройти.

Это ее очень раздражало даже во сне.

Ей снилось в другой раз, что он ей встретился в Бруклине, когда она ехала домой в экипаже. Она махала ему зонтиком, желая обратить его внимание, но он ее не замечал. Всякий раз, как она старалась встать, чтобы выйти ему навстречу, экипаж отклонялся в сторону, и она упадала на сиденье. Когда она наконец к нему добралась, оказалось, что это вовсе не ее муж, а человек с объявлением о «Геркулесе».

Она приблизилась к телефону, дрожа всем телом.

Что можно говорить из Колорадо до Нью-Йорка — этому она никогда бы не поверила. Дело было еще новое, чем объяснялась неясность голоса и произношения. Я стоял возле него в то время, как он говорил. Мы находились в холле отеля близ источников Колорадо. Было пять часов пополудни, а в Нью-Йорке около семи.

Он ей сообщил, что он жив и здоров, и просил ее не беспокоиться, упомянув о том, что утром прогуливался в Саду Богов, как называется местный парк. (В Колорадо имеют такое обыкновение.) Он тоже прибавил, что пил воду из одного целебного источника, которыми изобилует страна. Он уверял ее, что воды этого источника ему очень полезны. Он посылал привет кузине Дженни — богатой незамужней даме, — надеясь, что они скоро увидятся. Она была обидчива и любила, чтобы ей оказывали особое внимание. Расспросив подробно обо всех, он им посылал свое благословение, сожалея, что они не могут вместе с ним наслаждаться чудной природой, где вечное солнце и благоухание ветерков. Он готов был сказать гораздо больше, но другие ему помешали. Уверенный в том, что исполнил доброе дело, он предложил поиграть на бильярде. Если бы он мог угадать, что происходило по ту сторону телефона, он бы не был так доволен собою. До окончания беседы жена его пришла к убеждению, что с ней говорил умерший, забыв, что с ней говорят по телефону. Ей казалось это возможным. Позднее, обдумывая спокойней это обстоятельство, она утешалась при мысли, что дело могло быть хуже. Слова Сад Богов, в соединении с словами «целебный источник», были приняты ею в духовном смысле. Выражение «вечное солнце» и «благоухание ветерка» совпадало с ее представлением о небесной топографии, соответствуя выражениям, употребляемым в общедоступном молитвеннике. Ее немного удивили его вопросы о здоровье ее и детей; но она объяснила это тем, что даже там не все может быть известно — новопреставленным.

Она давала ответы, насколько ей дозволяло ее волнение; наконец она лишилась чувств. Шум, происшедший при ее падении, вызвал из столовой всех собравшихся к обеду.

Прошло некоторое время, пока все объяснилось. Когда она кончила свой рассказ, ее брат Сайлас под впечатлением минуты позвонил по телефону с неопределенной мыслью вступить в беседу с св. Петром, чтобы узнать от него все подробности, но наконец опомнился и извинился перед телефонисткой за свою ошибку.

Старший сын, практичный молодой человек, старался доказать, что никто ничего не выиграет, оставаясь без обеда. Его горько упрекали за его способность думать об удовольствии, в ту минуту как обожаемый отец находится на небе.

Это напомнило матери о привете, посланном кузине Джейн, которая до этой минуты ее утешала. Когда кузина Джейн лишилась чувств, в свою очередь, эта драматическая неожиданность привела всех в недоумение, и в девять часов вся семья улеглась спать, оставшись без обеда.

Старший сын — как я заметил, практичный молодой человек — догадался на другой день рано утром послать депешу, на которую был получен ответ, что возлюбленный отец находится в Колорадо. Но единственной наградой моего друга за его нежную заботливость было приказание никогда более не прибегать к подобным шуткам.

Я бы мог привести другие примеры в доказательство того, что добродетельные поступки нередко плохо вознаграждаются. Но, как я сказал Бьюту, мне тяжело останавливаться на этом вопросе.

У Сен-Леонаров собралось большое общество, в том числе одна или две семьи из местных жителей. Я сам желал бы появиться при более выгодных условиях. Полная дама с тонким голосом думала, что все это я устроил преднамеренно. Она это находила так «драматичным».

Происшествие имело одно хорошее последствие: Дженни позаботилась незаметно проводить в дом Этельберту и Робину через молочную. Когда они вернулись к гостям, им предложили чашку чаю; они себя чувствовали прекрасно, и прически их были в порядке. Возвращаясь домой, Этельберта заметила, какое счастье для миссис Сен-Леонар иметь такую дочь, как Дженни, способную тихо и незаметно все устроить как нельзя лучше.

Все были очень довольны. Конечно, мы по обыкновению ошибались в ролях: гости со мною говорили о книгах, театре, а я сообщал им мой взгляд на охоту и земледелие. Сколько я помню, кто-то жаловался на людей, занятых только собою. Между тем несомненно, что для среднего человека это единственный вопрос, который он может излагать интересно. Я знаю одного человека, который разбогател, продавая патентованную пищу для детей. Когда он рассказывал о причудах производительных компаний и о проделках публикаций, он бывал забавным. Я навещал его, когда он не был женат, и с удовольствием слушал его рассказы. Он сделал ошибку, женившись на умной, образованной женщине, которая ему страшно вредила в смысле разговорном. Теперь он не говорит пустяков и надоедает своими разговорами. Вот почему весело в обществе актеров и актрис. Они не стыдятся говорить о себе.

Я вспоминаю об одном обеде. Наш хозяин был один из известных адвокатов в Лондоне. Знаменитая романистка сидела по правую сторону от него, знаменитый ученый — против хозяйки дома. Последняя сама написала исследование о борьбе за национальность в Южной Америке, — книгу, считающуюся авторитетом во всех иностранных канцеляриях Европы.

Среди других гостей были епископ, издатель ежедневной лондонской газеты — человек, знавший внутреннее положение Китая так же хорошо, как свой клуб; выдающийся драматург, министр и поэт, имя которого известно повсюду, где преобладает английская речь. Мы сидели часа два, слушая бедовую маленькую женщину, которой удалось выступать, сначала на небольшой сцене, а затем превратиться в звезду — в оперную певицу первого разряда.

Обучение, как она заметила с сожалением, не было обязательно в округе Чикаго в ее молодые годы; вынужденная зарабатывать хлеб с тринадцати лет, она не имела возможности пополнить свое образование. Но она хорошо знала свои силы и рассказывала, что ей пришлось испытать и пережить, пока она неуклонно следовала своему призванию. Пока она не упрочила своего положения, о ней говорили много пустяков.

Между тем епископ наш рассказывал все, что он узнал о Китае во время своего пребывания в Сан-Франциско; человек, проживший двадцать лет в деревне, старался объяснить свой взгляд на английскую драму; наша хозяйка пыталась занимать ученого, рассуждая о радии; драматург объяснял свой взгляд на положение дел в России. Поэт испортил себе обед, стараясь объяснить министру новый источник налогов. Писательница и министр четверть часа обсуждали вопрос о христианской науке, ошибочно предполагая, что тот и другой в нее верят. Издатель объяснял отношение церкви к новому богословию; хозяин, один из остроумных адвокатов, все время беседовал с буфетчиком.

Удовольствие прислушиваться к разговору, найти человека, знающего, о чем он говорит, можно сравнить с радостью, которую мы ощущаем, найдя коробку спичек в темноте. Нам его в продолжение обеда доставила актриса.

Я мог бы заинтересовать этим добрых людей, беседуя с ними о театрах и литературных знаменитостях, которых я встречал. Они могли бы мне поведать историю о своих собаках и говорить о законах насчет мелкого землевладения.

Но они сделали несколько лестных замечаний о моих книгах, уверяя меня, что они их читали и ими восхищались во время болезни, страдая в это время умственным расстройством. Я понял, что если бы они всегда оставались в добром здоровье, они бы и не подумали читать мои книги.

Один человек уверял меня, что я спас ему жизнь. Он хотел сказать: его умственные силы, т. е. мозг, когда он почти сошел с ума. Дошло до того, что он забыл свое имя. Его голова была пуста. И вдруг однажды — случайно, или по воле Провидения — ему попалась одна из моих книг. Это единственная книга, которую он был способен читать целыми месяцами! И теперь, когда он чувствует упадок сил — при этом он сравнил свой мозг с выжатым лимоном — ом оставляет все и принимается за мои книги не разбирая, какая попадется. Я полагаю, что можно радоваться, спасая чужую жизнь, но я бы желал при этом иметь право выбора.

Я не уверен в том, полюбит ли Этельберта миссис Сен-Леонар. Не думаю, чтобы последняя одобрила первую. Я полагаю, что миссис Леонар вообще мало кого любит — иначе как по долгу. Ей на это не хватает времени. Человеку предназначено страдать, и надо привыкать к этому чувству — такая философия не дурна. Но миссис Сен-Леонар задалась целью разыскивать поводы к страданию, оставляя в стороне все другие жизненные интересы. Она считает это единственным назначением женщины, заслуживающей названия христианки.

Я застал ее однажды одну после обеда. Видя ее озабоченной, я спросил, не могу ли ей быть полезным.

— Нет, — отвечала она, — я стараюсь вспомнить, о чем я горевала утром. Совершено не могу припомнить!

Позднее она вспомнила и вздохнула с облегчением.

Этельберта находит самого Сен-Леонара прелестным. Мы с ней заедем в воскресенье, чтобы повидать детей. С тремя или четырьмя из встреченных нами гостей мы наверно сойдемся.

Мы уехали в половине седьмого и пригласили с собой Бьюта к ужину.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.