«Орднунг ист орднунг!»

Визит в ФРГ планировался в первую очередь в интересах операции «Турнир», но знали об этом только посвященные. Внешне это выглядело как работа по линии НТР.

К этому времени с позиции Внешторга я начал изучение и разработку одной западногерманской инженерной компании в Ганновере, основной продукцией которой было оборудование для производства сверхтонких полимерных пленок шестиметровой ширины и повышенной прочности. Пленка имела многоцелевое назначение: как основа для фотопленок, для изготовления комплектующих изделий в электронике, шла на нужды космоса и военных.

Наши специалисты работали в этой области, но у них не все ладилось — так появилось задание ВПК для разведки. Компания интересовала меня своими возможностями в ноу-хау и инженерных решениях.

Главным организатором и вдохновителем исследований, эксплуатации и работ в промышленном масштабе в этой специализированной компании был «Мавр», человек весьма своеобразный. Я лично с ним не был знаком, так как он категорически отказывался приезжать в Союз. Поэтому коммерческие и технические переговоры в Москве проходили без его участия. Не приехал он даже на подписание контракта в десяток миллионов долларов. И только в ФРГ я понял, в чем тут дело.

Как часто бывает с людьми крупного телосложения, он в чем-то бывал простодушен и даже доверчив по-ребячьи. Этот гигант с лицом природной смуглости в годы войны служил в знаменитом танковом корпусе Роммеля. В Африке «Мавр» был ранен, и на этом война для него закончилась. В общении «Мавр» был приятен и весьма внимателен, в частности, к моей «крыше». В моем лице «Мавр» видел вершину возможностей его компании, ибо такого масштаба заказы ему на Западе и не снились.

Повышенный интерес со стороны «Мавра» к текущему и будущему заказам был мною использован для решения задач в интересах НТР. Нужно было через «Мавра» получить чертежи конструкции специального оборудования для производства пленок и ноу-хау для работы на нем. В действующем контракте компания поставляла только отдельные узлы оборудования, а не всю линию целиком.

Я не видел другой фигуры в компании, кто мог бы решиться на передачу такой информации. Нужно было уговорить «Мавра» пойти на этот шаг.

Атака на него началась с того, что я стал развивать перед ним — обычно это делалось наедине — перспективы торговли с моим «Теххимимпортом». Зная пакет будущих заказов — вид оборудования и объемы закупок, я внушал ему мысль, что освоение производства подобного оборудования в моей стране затянется на годы, даже при наличии всех данных для технического решения задачи. К этому времени компания «Мавра» уйдет далеко вперед.

— Мы вам не будем конкурентами еще десятилетие, — говорил я «Мавру», — мы купим у вас оборудование на сто миллионов. А вы сможете поставить всю эту массу машин в срок?

«Мавр» с удовольствием поддерживал такие конкретные разговоры:

— А это возможно?

— Более того, в нашем портфеле на ближайшие пять лет закупки по профилю вашей фирмы…

И я перечислял реальные заказы, которые уже обсуждались с компаниями в странах Европы и, конечно, в Японии.

— Я предлагаю вам участвовать в конкурентной подготовке предложения на закупку.

— А мы не опоздаем?

— Предпочтение получит не только тот, кто имеет лучшее техническое решение и более выгодные цены, но и кто предоставит дополнительные услуги.

— Мы полностью гарантируем обслуживание на весь период работы оборудования на русских заводах, — начал горячо убеждать меня «Мавр».

— Это делают все, а вот помощь нашим специалистам в налаживании собственного производства, за пределами контракта, в рамках дружеских связей, а не только официальных…

— Что вы имеете в виду? — насторожился, естественно, «Мавр». — Конкретно можно сказать?

Я сделал длительную паузу и долго смотрел на «Мавра», как бы ища в его глазах мою надежду на будущее согласие. «Мавр» терпеливо ждал — ему торопиться было некуда. И я решился:

— Рабочие чертежи в комплекте с ноу-хау в свете вашего профиля работы. Более конкретно оговорим позднее.

— Но ведь я не могу решать этот вопрос один — это зависит от членов правления.

Я понял, что сам «Мавр» не прочь пойти навстречу моей просьбе.

— Вы — здесь хозяин! — сказал я уверенно, ибо так оно и было. — Как вы скажете, так и будет. Главное: нам с вами важно обосновать такое решение с вашей стороны и как можно более сузить круг лиц, которые будут в курсе этих неофициальных дел.

Фактически описанный выше разговор был одним из завершающих, а ему предшествовали несколько бесед, как бы по частям: об оборудовании или ноу-хау, о негласности и круге лиц…

Из ФРГ я увозил пакет рабочих чертежей, а ноу-хау «Мавр» обещал привезти сам, дав наконец согласие на приезд в Москву.

— Почему не приезжаете к нам? — спросил я его как-то.

— Боюсь! — откровенно произнес «Мавр». — Я служил в вермахте в годы войны и не хочу быть арестованным в России.

— Побойтесь Бога, срок давности в отношении всех офицеров и солдат уже истек. Сейчас—середина семидесятых.

— А почему же еще до сих пор судят у вас?

— Вы были в Египте вместе с танкистами Роммеля. А после войны туда ездили?

— Нет. И не буду там, Я там воевал, — решительно отрезал «Мавр».

— А в Англии были?

— В Англии? Да…

— Но ведь вы в Египте воевали против англичан!

— Верно, и против России я не воевал…

— Какие гарантии вам нужны к тому, что в России вас не задержат и вообще не обратят в связи с прошлой войной внимания?

— Вообще-то никаких, — подумав, ответил «Мавр».

Позднее я выслал ему телекс с персональным приглашением в качестве гостя от имени председателя «Теххимимпорта». «Мавр» приехал, пробыл одни сутки и улетел, сказав мне на прощание, что не хочет испытывать судьбу. Он пояснил: пока ваша спецслужба поймет, кто приехал в Россию, и наведет справки, его в Москве уже не будет. Может, была шутка? Но это не походило на «Мавра».

Весьма любопытной была встреча на фирме «Мавра» еще с одним ветераном войны, участником «восточного похода» — Решке.

Немцы умеют работать, педантичны и весьма пунктуальны. И как всякий трудовой люд, умеют хорошо отдыхать. Вечера принадлежали всем, кто участвовал в переговорах, а это человек десять специалистов и коммерсантов фирмы.

Днем у нас был короткий перерыв, во время которого обедали в общей столовой вместе со служащими и рабочими. Такой демократизм мне был понятен. Более того, мне было известно, что такой порядок заведен еще в тридцатые годы, когда рейхсканцлер Гитлер провозгласил курс на возрождение былой мощи и славы Германии.

Ровно в двенадцать дня все садились за один длинный стол. В числе обедающих был и я. Руководство занимало часть стола с краю, но меню было для всех одно. Именно в этой деловой атмосфере обеда я попробовал знаменитый гороховый суп со свининой. Говорят, при Гитлере вся Германия садилась за стол в одно и то же время и ела одно и то же блюдо — гороховый суп, вкусный и питательный. Правда, с хлебом в то время было туго, но немцы терпеливо ждали, пока хлеб не пошел в закрома Германии из Дании, Норвегии, Голландии, Франции, а затем из России — ценой этому хлебу стали жизни немецких солдат.

Однажды вечером мы пошли в огромный пивной павильон «Мюнхен халле» с традиционным пивом в огромных кружках, вкуснейшими сосисками с капустой и австрийским оркестром, одетым в зеленые шляпы с перьями и короткие кожаные штаны, и девушками из певиц в коротких пышных юбках.

Среди нас оказались два южноамериканца, кажется, из Бразилии. Они скептически отнеслись к шуму в пивной, выкрикам в адрес девиц и к исполнению бравурных маршей в типичной для немцев манере — хором, взявшись за плечи и раскачиваясь в такт.

После «Мюнхен халле» один из инженеров пригласил всех к себе домой, где каждый пил что мог. Но вершиной этого застолья стало «соревнование» Решке и меня в анекдотах.

Мне кажется, что Решке и я были наименее пьяны. Не знаю, понимали ли меня немцы, но смех был таким, что гасли свечи, при свете которых мы сидели в полуподвале дома.

Часа в три ночи хозяин дома раздал всем нам духовые инструменты, которые висели по стенам помещения, и организовал импровизированный оркестр. Был ли оркестр? Трудно сказать, но именно он разбудил фрау. И она чисто по-русски, по обычаям наших жен, появилась в дверях в халате и с бигуди в волосах. Она так закричала на нас, что заглушила какофонию «оркестра», велела всем нам убираться вон, добавив, что такси уже ждут нас у входа. И все убрались, кроме меня: я был оставлен на ночлег у хозяина.

Утром я проснулся в кабинете инженера, одна из стен которого была сплошь заставлена полками с книгами. Среди журналов я нашел сборники иллюстрированного журнала «Нэшнл джиографик», причем часть из них была времен войны — видимо, старый инженер интересовался историей Америки.

Фрау к нам не вышла, и мы с инженером завтракали в уютной кухне, обставленной на немецкий лад. Основной цвет — голубой — задавали большие и малые блюда майссенского фарфора из-под Дрездена со сценками из крестьянской жизни. Фарфор был старинным и сохранился, как мне сказал инженер, благодаря тому, что район Ганновера американские бомбардировщики пожалели, так как здесь были крупные заводы. Американцы, видимо, уже знали, что эта часть Германии отойдет к их оккупационной зоне.

В гостиной я обратил внимание на старинную деревянную тарелку — это была явно славянская вещь. А когда я прочитал надпись на ней, то понял: это — «сувенир» из России, причем, возможно, времен войны. На тарелке была надпись «Хлеб да соль!».

Картины на стенах вызвали удивление: копия знаменитого полотна Ильи Репина «Запорожцы», эскизы акварельного исполнения к гоголевской повести «Тарас Бульба». Все это было явно не современное.

Я спросил хозяина, который наблюдал за моим изучением вещей русского происхождения, откуда эти «сувениры»? Инженер сказал, что это память о войне.

— Трофеи?

— О нет, это подарки… Именно подарки! Я выжидающе ждал продолжения.

— Я ведь тоже участник «восточной кампании». Моя линия фронта проходила в вашем промышленном порту Новороссийск и в Крыму, в Ялте. Как инженер я попал в артиллерийские части, в гаубичный полк. Мы не стреляли на линии фронта, а только по площадям.

Мне в этот момент думалось, что только волею случая мой дедушка из Феодосии не оказался на площади обстрела артиллериста, который теперь был передо мной.

— …В Ялте я жил в квартире старого художника-иллюстратора книг. У него весь дом был в листах ватмана с набросками и законченными работами — в основном акварельные и пером. Блюдо и картины мне подарил старый художник в благодарность за помощь их семье продуктами. Это было запрещено в нашей армии, но я делился с художником, его женой и двумя дочерьми.

Я задумчиво смотрел на картину встречи казаков в степи. Она была выполнена в теплой гамме коричневых тонов. Чувствовалась рука мастера. Кто он, этот художник? Подпись была неразборчива: может быть, Левицкий, а может быть, Линицкий.

До меня донесся голос инженера:

— Я вас оставил у себя специально. Мне хотелось поговорить о том времени, оно давит на меня своей трагичностью. В вашем лице я вижу русских людей, которые великодушны в своем всепрощении, а это могут позволить себе только люди великой нации.

Неожиданно хозяин с болью в голосе обратился ко мне:

— Вы должны простить нас, немцев, и… лично меня. Прощение мне нужно хотя бы для частичного душевного спокойствия. Я прошу вас об этом.

Я тронул за руку старого инженера с артиллерийским прошлым в знак примирения.

Контакт с «Мавром» получил развитие через Решке, который часто бывал в Москве. Время от времени я обращался к «Мавру» с просьбами по информации, иногда весьма узкоспецифичного характера, или в отношении образцов, особенно в области специальных новых пленок и композитных материалов. И хотя просьбы бывали чаще всего деликатного характера, «Мавр» был аккуратен: «Орднунг ист орднунг» — «Порядок есть порядок». Заказ на очередную партию оборудования мы использовали для ввоза в Союз аппаратуры строгого эмбарго. Контракт с «Мавром» стал прикрытием для запрещенного товара.

Семидесятые годы для советской космической программы — это время работы людей в открытом космосе. Специальное конструкторское бюро работало над созданием скафандра для выхода космонавтов за пределы космического корабля.

К разведке обратились с просьбой помочь в решении проблемы отдельных узлов при разработке космической одежды. Мне досталась часть задания, которая касалась проблемы изготовления одного из слоев ткани скафандра. Ведь его конструкция — это многослойный пакет из прочных и гибких оболочек. В задании речь шла о верхнем прочном синтетическом материале, защищающем внутренние части скафандра от механических повреждений.

Нужно было раздобыть оборудование и ноу-хау для изготовления этого синтетического материала, а точнее — производства борного волокна, которое лежит в основе синтетической ткани. Здесь мне пригодились беседы с моим канадским источником «Важаном» — кое-что по созданию тканей я узнал от него.

Я обратился за советом к «Кондо». Как и для меня, для него направление работы было совершенно новое. Более того, фирмы-изготовители в Японии отсутствовали, но некоторые из них могли разработать технологию, используя информацию из США.

«Кондо» нашел японскую фирму, которую удалось уговорить взяться за создание нужного оборудования, конечно, в строгой тайне. Затем начался поиск путей по выходу на информацию из НАСА, вернее, на фирмы-поставщики оборудования и изделии для НАСА. Такая фирма в Японии также нашлась, но она не собиралась делиться информацией с «Кондо», но готова была продать ноу-хау, полученное в США в результате промышленного шпионажа.

Наконец, после полугода работы, на переговоры в Москву приехали специалисты и коммерсанты. Сумма, конечно, была значительно завышена: наша сторона оплачивала усилия по добыче информации, по изготовлению и по ноу-хау, за секретность сделки, за риск попасть в «черные списки» КОКОМ, за фиктивный контракт… Но это нужно было для науки и престижа Страны Советов, которую не подпускали к мировым достижениям в области космоса.

С нашей стороны присутствовали специалисты из секретного конструкторского бюро — фирмы «Звезда». Они выступали от имени Министерства химической промышленности.

Первые встречи — технические переговоры: уточнение спецификаций и характеристики отдельных узлов оборудования. Когда дошли до обсуждения контрольно-измерительной аппаратуры, переговоры зашли в тупик — японские специалисты отказывались назвать назначение и параметры десяти приборов, заявляя, что это относится к ноу-хау.

Переговоры прервались, а «Кондо» стал уговаривать японцев назвать характеристики хотя бы части приборов контроля. Эта согласованная с ним линия поведения дала совершенно неожиданные результаты. Японцы наконец согласились раскрыть данные по двум приборам. Но когда они это сделали, то дальнейшие переговоры потеряли смысл.

Дело в том, что конструкторское бюро имело собственную установку по производству борных волокон, но у них шел большой брак, превышавший 80 процентов.

Один из японских приборов предназначался для контроля трещин на ванадиевой проволоке толщиной тоньше человеческого волоса, на которую осаждались молекулы бора.

Услышав о таком приеме по контролю трещин, наши специалисты немедленно проверили это на своей установке. Результаты превзошли все ожидания: брак уменьшился до 15–20 процентов. Под благовидным предлогом переговоры были прерваны и… никогда больше не возобновлялись. Как я узнал позднее от «Кондо», японская фирма наладила производство борных волокон в качестве термостойкого и прочного композитного материала. Вот так разведка стала инициатором новой отрасли науки и техники на японском рынке. Это был уже второй случай — первыми стали термовлагобарокамеры для имитации условий космоса на Земле.

В семидесятые годы в политических и экономических кругах Японии остро стоял вопрос о расширении деловых контактов с Советским Союзом. Япония понимала, что заигрывание СССР с правительством Никсона и затем Форда является частью плана прорыва советской стороной торгово-экономической блокады.

Передо мной был поставлена задача осветить визит Никсона в Союз с позиций японских деловых кругов. Советскую сторону интересовала оценка визита с точки зрения дальнейших японо-американских отношений и изменения их в связи с расширением советско-американских контактов в области экономических проблем. Нужны были сведения, оценивающие экономическое сотрудничество между США и СССР в целом и по отдельным соглашениям, заключенным в Москве.

Информация по оценке визита поступала ко мне через «Тромба» и исходила она из японского посольства в Москве, деловых и банковских кругов и министерства международной торговли и промышленности Японии. Затем был отлажен канал получения информации через банки Японии и японские экономические и отраслевые ассоциации, в частности, о кредитах для стран Ближнего Востока, о позиции Японии на совещании министров финансов развитых стран в Риме, об интересе японских банков в деловом сотрудничестве с Внешторгбанком СССР. Удалось узнать позицию в отношении участия японцев в разработке Тюменского нефтяного месторождения и давлении в этом вопросе на японскую сторону Америки.

Забегая вперед, хотелось бы сказать, что созданный информационный канал оказался особенно полезным, когда валютно-энергетический кризис охватил многие страны мира. Через японские возможности информация регулярно поступала в разведку, освещая тему не один год. Были и другие источники информации, но моя доля там присутствовала, о чем говорили справки, направляемые в ЦК, Совет Министров и парламент. Правда, делали это коллеги из информационного отдела.

В оперативном плане мои японские источники снабжали исчерпывающей информацией о настроениях деловых кругов Японии и запретах КОКОМ в отношении стран Восточного блока. Моя подборка по этому вопросу постоянно пополнялась новыми материалами.

В семидесятые годы стало ясно, что позиция арабских стран — экспортеров нефти, входящих в ОАПЕК, привела к смягчению японской стороны к строгостям эмбарго. Она вынуждена была расширять деловые контакты и упростила процедуру получения экспортных лицензий из Японии. Последним нужно было воспользоваться, и мои японские источники активно работали по вывозу аппаратуры, оборудования, отдельных узлов, электронных компонентов строгого эмбарго из Японии и стран Европы. Дверь приоткрылась, но мы понимали, что это явление временное и зависит от политического климата между США и СССР.

К середине восьмидесятых годов список товаров эмбарго, запрещенных к ввозу в страны Восточного блока, перевалил за 100 тысяч позиций. Особенно этот список стал пополняться после семьдесят девятого года, когда наступил очередной виток в конфронтации двух великих держав. В список входило как оборудование для очистки воды, так и вертолеты последних марок.

В начале девяностых годов КОКОМ — координационный комитет по контролю над экспортом в социалистические страны — прекратил свое существование. Созданный в 1949 году в начале «холодной войны», КОКОМ должен был преградить путь в соцстраны так называемым «товарам стратегического назначения». Сила КОКОМ была огромна: каждый член комитета имел право вето. Под давлением своих партнеров по НАТО американцы вынуждены были идти на «уступки» своим «союзникам» по КОКОМ. Однако они делали это таким образом, что «уступки» касались тех областей, где американская продукция на мировом рынке была наиболее конкурентоспособной.

Только один пример из «войны» в рамках КОКОМ ее членов. В начале восьмидесятых годов французская сторона готовилась поставить в СССР телефонные станции, но КОКОМ «заморозил» контракт на один миллиард долларов. И Франция по вине КОКОМ, послушного воле США, в 1981–1985 годах в целом потеряла прибыль в размере 23 миллиардов долларов, в то время как США лишь 9 миллиардов.

В шестидесятые и семидесятые годы НТР активно использовала разногласия в стане стран-членов КОКОМ, решая свои задачи. Мой личный опыт показал, что изучение основ политики КОКОМ — это путь в пробивании бреши в строгом эмбарго. Вот почему мое личное досье с коротким названием «КОКОМ» было столь мною любимым. Сотни документов в его папочках помогали разрабатывать тактику при решении разведывательных задач, каждая из которых носила неповторимый, порой уникальный характер.

Иначе было нельзя — цербер в лице КОКОМ стоял на страже интересов Запада, следуя принципу: «На войне как на войне!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.