Стычка со скифами

Стычка со скифами

Наложи узду на свое счастье: легче будет им управлять.

Квинт Эппий Флавий Арриан. Поход Александра

Речь старшего из скифских послов весьма точно передала сущность Александра:

Если бы боги захотели величину твоего тела сделать равной твоей жадности, ты не уместился бы на всей земле; одной рукой ты касался бы востока, другой запада, и, достигнув таких пределов, ты захотел бы узнать, где очаг божественного света. Ты желаешь даже того, чего не можешь захватить. Из Европы устремляешься в Азию, из Азии в Европу; если тебе удастся покорить весь людской род, то ты поведешь войну с лесами, снегами, реками и дикими животными. Что еще? Разве ты не знаешь, что большие деревья долго растут, а выкорчевываются за один час? Глуп тот, кто зарится на их плоды, не измеряя их вышины. Смотри, как бы, стараясь взобраться на вершину, ты не упал вместе с сучьями, за которые ухватишься. Даже лев однажды послужил пищей для крошечных птиц; ржавчина поедает железо. Ничего нет столь крепкого, чему не угрожала бы опасность даже от слабого существа.

Откуда у нас с тобой вражда? Никогда мы не ступали ногой на твою землю. Разве в наших обширных лесах нам не позволено быть в неведении, кто ты и откуда пришел? Мы не можем никому служить и не желаем повелевать. Знай, нам, скифам, даны такие дары: упряжка быков, плуг, копье, стрела и чаша. Этим мы пользуемся в общении с друзьями и против врагов. Плоды, добытые трудом быков, мы подносим друзьям; из чаши вместе с ними возливаем вино богам; стрелой мы поражаем врагов издали, а копьем – вблизи. Так мы победили царя Сирии, а затем царя персов и мидийцев, и благодаря этим победам перед нами открылся путь вплоть до Египта. Ты хвалишься, что пришел сюда преследовать грабителей, а сам грабишь все племена, до которых дошел. Лидию ты занял, Сирию захватил, Персию удерживаешь, бактрийцы под твоей властью, индов ты домогался; теперь протягиваешь жадные и ненасытные руки и к нашим стадам. Зачем тебе богатство? Оно вызывает только больший голод. Ты первый испытываешь его от пресыщения; чем больше ты имеешь, тем с большей жадностью стремишься к тому, чего у тебя нет. Неужели ты не помнишь, как долго ты задержался в Бактрии? Пока ты покорял бактрийцев, начали войну согдийцы. Война у тебя рождается из побед. В самом деле, хотя ты самый великий и могущественный человек, никто, однако, не хочет терпеть чужестранного господина.

Перейди только Танаис, и ты узнаешь ширину наших просторов; скифов же ты никогда не настигнешь. Наша бедность будет быстрее твоего войска, везущего с собой добычу, награбленную у стольких народов. В другой раз, думая, что мы далеко, ты увидишь нас в своем лагере. Одинаково стремительно мы преследуем и бежим. Я слышал, что скифские пустыни даже вошли у греков в поговорки. А мы охотнее бродим по местам пустынным и не тронутым культурой, чем по городам и плодоносным полям. Поэтому крепче держись за свою судьбу. Она выскальзывает, и ее нельзя удержать насильно. Со временем ты лучше поймешь пользу этого совета, чем сейчас. Наложи узду на свое счастье: легче будет им управлять. У нас говорят, что у счастья нет ног, а только руки и крылья: протягивая руки, оно не позволяет схватить себя также и за крылья. Наконец, если ты бог, ты сам должен оказывать смертным благодеяния, а не отнимать у них добро, а если ты человек, то помни, что ты всегда им и останешься. Глупо думать о том, ради чего ты сможешь забыть о себе.

Александр был слишком молод и честолюбив, чтобы оценить и понять речь скифского старейшины. Она не только не добавила благоразумия царю, но, наоборот, разозлила его. Вскоре все войско оказалось на плотах и кожаных мешках, плывущих навстречу новому опасному противнику. Македоняне стали удобной мишенью для превосходных лучников – скифов. «Едва ли остался хоть один щит, в который не вонзилось бы несколько стрел», – сообщает древний автор. Македоняне не могли даже ответить врагам, так как главными их заботами было сохранять равновесие своих плавучих средств и противостоять течению реки. Выручили метательные орудия, с берега осыпавшие толпы врагов смертоносными снарядами; лишь благодаря их поддержке Александр и смог высадиться на противоположном берегу.

Очень скоро скифы обратились в бегство. Во время преследования вновь пострадал Александр – судьба продолжала наносить ему удар за ударом. «Врага преследовали стремительно, и воины замучились от сильной жары; все войско терпело жажду, и сам Александр на скаку пил воду, какая там была. А была эта вода плохой, и у него началось сильное расстройство. Поэтому и не удалось догнать всех скифов; я думаю, что если бы Александр не заболел, то их всех бы перебили во время бегства, – делает вывод Арриан. – Он же в чрезвычайно тяжелом состоянии был отнесен обратно в лагерь».

Арриан, видимо, не был знаком со скифской тактикой отступлений и внезапных нападений, сопровождаемых смертоносной работой лучников. Болезнь Александра спасла македонян от истребления в засадах и ловушках, на которые скифы были великими мастерами.

Царь понял, что со скифами ему тягаться не по силам, отсюда и благородный жест, подобных которому давно не видела Азия. «Всех пленников он отпустил без выкупа, чтобы тем самым подтвердить, что с отважнейшими из племен он состязался в храбрости, а не в ярости».

Была и вторая причина «доброты» Александра: нужно было срочно решать проблемы в Согдиане – крупное поражение под Маракандой призывало к этому.

Александр достиг того места, где потерял отряд, шедший на выручку гарнизону Мараканды. Кости 2 тысяч пехотинцев и 300 всадников он велел предать погребению и по македонскому обычаю принес умершим жертву. Главный виновник, Спитамен, бежал в Бактрию. И тогда Александр стал самим собой: разделив свои силы, чтобы охватить как можно большее пространство, он «приказал жечь села и убивать всех взрослых».

Весьма неблагородно обошелся Александр и со сдавшимися на милость защитниками горной крепости. «Аримаз, отчаявшись в своем положении, хотя оно и не было проиграно, спустился в лагерь вместе с близкими и знатнейшими мужами своего племени. Всех их Александр велел подвергнуть бичеванию и распять на крестах у самого подножия скалы». Ярость Александра не знала границ: если б он мог, то уничтожил всех жителей Согдианы до последнего старика, сжег бы все города и села до последней хижины.

Мысли Александра были заняты Индией и прочими странами, но истерзанная Согдиана не хотела отпускать своего разорителя. Едва он покинул злосчастную страну, как пришло известие, «что множество согдиан собрались по укреплениям и отказались повиноваться сатрапу, которого поставил Александр». Пришлось вернуться и надолго забыть об Индии.

Александр в очередной раз покорил Согдиану, а в это время неуловимый Спитамен объявился в Бактрии. С отрядом в 600 скифов-массагетов он напал на македонскую крепость и перебил защитников. Македоняне собрали небольшое войско, в ближайшей стычке отняли у массагетов добычу, но, в конце концов, попали в засаду, ловко устроенную Спитаменом, – погибли 7 друзей и 60 наемных всадников.

Война грозила тянуться до бесконечности, но тут вмешалась женщина… Женщины всегда любили Александра, независимо от того, к какому народу они принадлежали; любили столь же сильно, сколь мужчины его ненавидели – также решительно все, включая плетущихся за царем который год македонян и греков, за которых он зачем-то мстил персам.

Курций Руф рассказывает историю подлого предательства, благодаря которому Александр избавился от самого опасного врага.

У Спитамена была красавица жена, которая все эти годы делила с ним все невзгоды, хотя ей трудно было переносить постоянное бегство и изгнание. Измучившись от такой жизни, она беспрерывно пускала в ход все женские ухищрения, чтобы заставить мужа прекратить, наконец, бегство и снискать прощение у победителя-Александра, от которого все равно нельзя убежать. Но, думая, что жена предает его, а не уговаривает и, рассчитывая на свою красоту, хочет при первой возможности отдаться Александру, Спитамен обнажил свой акинак, чтобы заколоть жену, но прибежавшие ее братья помешали ему. Как бы то ни было, он приказывает ей уйти с глаз долой, пригрозив убить, если снова увидит ее. Для удовлетворения своей страсти он стал проводить ночи с распутницами. Однако отвращение к этим женщинам усилило его прежнюю любовь.

Хитрая женщина сделала все, чтобы вернуться в шатер мужа. На этот раз она не просила Спитамена сложить оружие перед Александром, наоборот, она выражала готовность во всем повиноваться мужу и разделить его судьбу, какой бы она ни была.

Спитамен, обманутый притворным повиновением, приказал среди дня начать пиршество; отяжелевшего от вина и еды, сонного, его относят в спальню. Жена, убедившись, что он погрузился в глубокий сон, обнажает скрытый под его одеждой меч и обезглавливает мужа; обагренная кровью, она отдает голову своему рабу – сообщнику в преступлении.

В сопровождении его она, как и была в окровавленной одежде, приходит в македонский лагерь и велит сообщить Александру, что принесла известие, которое царь должен узнать от нее лично. Тот сразу приказывает впустить варварку. Увидев ее, забрызганную кровью, он подумал, что она пришла жаловаться на насилие, и позволил ей сказать то, что она хотела.

Она попросила ввести раба, которому приказала стоять в дверях. Раб, державший под полой голову Спитамена, вызвал подозрение. При обыске он показал, что скрывал. Бескровная бледность так исказила черты Спитамена, что нельзя было достоверно узнать, чья это голова. Итак, царь, услыхав, что ему принесли человеческую голову, вышел из покоев, расспросил раба, в чем дело, и все узнал из его показаний. Разные соображения одно за другим приходили ему в голову. Он понимал значение оказанной ему услуги – убийства перебежчика и изменника, который, если бы остался жив, был бы помехой в его делах. С другой стороны, ему внушало отвращение то, что женщина коварно убила человека, проявлявшего к ней такую любовь, отца их детей. Омерзение, вызванное этим преступлением, взяло все же верх над благодарностью, и царь приказал сказать ей, чтобы она удалилась из лагеря; он опасался, как бы пример варварской жестокости не повлиял на нравы и податливые характеры греков.

После смерти Спитамена партизанская война некоторое время продолжалась. Немало македонян погибло, штурмуя неприступные горные крепости; они срывались в пропасти, покорно подставляли тела под град стрел и камней, потому что так хотелось Александру, потому что царь не мог покинуть край без победы.

Когда силы согдийцев истощились и явственно стал виден конец долгой тяжелой войны, на македонян обрушился гнев богов. Небеса словно напомнили Александру, что его миссия на земле выполнена и пора остановиться.

Неприятности, стоившие войску Александра ужасных потерь, случились во время зимнего похода в одну из областей Согдианы. На третий день после выступления по всему небу засверкали молнии.

Курций Руф рассказывает:

Свет, то вспыхивающий, то погасавший, слепил глаза идущему войску и приводил его в ужас. Гром гремел почти беспрерывно. И со всех сторон были видны вспыхивающие молнии; воины перестали слышать и, оцепенев, не отваживались ни идти вперед, ни остановиться. Тут внезапно хлынул потоком ливень с градом. Сначала воины укрывались от него под своим оружием, но потом уже не могли не только удержать закоченевшими руками скользкое оружие, но и решить, в какую сторону повернуться, так как буря с громадной силой обрушивалась на них со всех сторон, и от нее нельзя было укрыться.

И вот, нарушив строй, войско разбрелось по всему перевалу; многие, обессилев скорее от страха, чем от напряжения, распростерлись на земле, хотя от усилившейся стужи дождь превращался в град. Другие укрывались под деревьями, и это было для многих опорой и убежищем. Они не обманывались в том, что сами выбрали себе место для смерти, так как, не двигаясь, они утрачивали свое жизненное тепло, но неподвижность была приятна утомленному телу, и они готовы были умереть в покое. А буря бушевала свирепо и упорно. И дневной свет, эту отраду природы, скрывали тучи и темные, как ночь, леса.

Лишь Александр в новой опасности не терял присутствия духа. Этому человеку просто необходимы были нестандартные ситуации, чтобы проявить себя. И потому, где Александр – там война и бедствия, он был обречен на бесконечную непрерывную войну; войну, не во имя каких-то целей, но ради самой войны. Когда она ненадолго прекращалась, царь становился очень неприятным человеком: он впадал в разврат и пьянство, убивал друзей и сжигал дворцы. Но даже бешенство природы, казалось, возвратило Александра к жизни, подняло его авторитет. Как вампир питается кровью, так и Александр на фоне гибели, страданий сотен и тысяч людей становился всемогущим исполином.

Один лишь царь бодро переносил такое бедствие; он обходил солдат, собирал разбежавшихся, поднимал упавших, показывая дым, выходящий из далеких хижин, убеждал спешить в ближайшие укрытия. Ничто так не ободряло солдат и не послужило к их спасению, как боязнь отстать от царя, который ценой напряжения всех сил выдерживал непосильные для них несчастья.

В конце концов нужда, которая в несчастье бывает действенней, чем разум, изобрела средство от холода. Воины принялись рубить лес и повсюду зажигать костры. Можно было подумать, что весь лес охвачен пожаром и среди пламени не осталось места войску. Этот жар отогревал закоченевшие тела, и дыхание, перехваченное холодом, становилось более свободным. Одни укрылись в жилищах варваров на самом краю леса, куда завела людей необходимость; другие разбили лагерь на сырой земле, так как небесный гнев уже стихал. Это бедствие погубило две тысячи воинов, маркитантов и обозной прислуги.

Три года полководец, которого два тысячелетия считают великим, гениальным, непревзойденным… сражался с маленькой Согдианой, входившей вместе с Парфией и Хорезмом в состав 16-й сатрапии Персидской державы. Мы бы и понятия не имели о существовании этого края, если бы не зверства Александра. Три года своей недолгой жизни потратил македонский царь на завоевание этих малопригодных для жизни пустынь и гор. Для чего? Чтобы завоевать, уйти и никогда сюда не возвращаться? Зачем? Ради все той же славы. Но и ее Александр не получил, ибо три года на территорию, ничтожную в сравнении с Персидской державой, – это уже не слава, а позор.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.