4

4

Вечером Огюст спросил Розу, как быть. Роза сказала, что человек он не богатый и деньги ему нужны, но у нее немного сэкономлено на хозяйстве, и, если это его выручит, пожалуйста, она отдаст их, лишь бы он мог продолжать работу. Огюст рассердился– зачем она все копит. Но в то же время обрадовался, поблагодарил ее и велел хранить сбережения, пока он не решит, что делать.

На следующий день он рассказал Камилле о предложении Пруста. Камилла была возмущена решением министерства, но сказала, что он должен сделать новую статую Гюго.

– С твоим талантом, Огюст, нет невыполнимого. «Это не комплимент, – подумал он, – она права».

И когда она добавила: «Разве мертвым не безразлично, где они похоронены?» – он ответил: «Гюго не безразлично».

– Значит, надо сделать два памятника Гюго, – сказала она, – и тогда Далу потерпит поражение и тут и там.

Огюст признал, что в ее словах много разумного, и снова воспрянул духом. Через несколько дней он сообщил Прусту, что попробует сделать памятник Гюго для Пантеона – фигуру во весь рост, в полном облачении. Пруст был очень обрадован и тепло обнял Родена.

Затем начались переговоры с министерством по поводу двух памятников – нового для Пантеона и старого, частично задрапированного, для Люксембургского сада. Возникла обычная проволочка из-за условий договора, но Огюст принялся за дело.

Однако у него не было желания делать фигуру Гюго во весь рост и полностью одетым, и он вернулся к работе над первоначальным вариантом памятника. Задрапировал фигуру от талии и ниже таким образом, что плавная линия драпировки, словно морская волна, охватывала камень и фигуру поэта. После чего пригласил Пруста взглянуть на памятник.

Пруст сказал:

– Солидно, вполне прилично, для сада должен подойти. А как подвигается новый памятник?

– Никак, – мрачно ответил Роден. Но Пруст настаивал – пусть покажет.

Фигура Гюго в полном облачении стояла на традиционном пьедестале; сходство было полным. Пруст внимательно осмотрел скульптуру и сказал:

– Гюго – это не просто художник, это олицетворение Франции, Франции непобедимой и героической. – Огюст подумал, разве можно когда-нибудь узнать всю правду о человеке, когда память людей ненадежна и склонна к преувеличениям.

– Это очень плохо, не правда ли? – спросил Огюст.

– Не так уж плохо, – ответил Пруст. – Снова видишь его живого. Продолжайте, и вы найдете нужное решение.

Посещение Клода Моне принесло Огюсту облегчение. Моне пришел по делу.

– Огюст, я собираю деньги на покупку «Олимпии» Мане у его вдовы. Мы хотим передать «Олимпию» Лувру, чтобы она стала достоянием всей Франции.

Огюст пессимистично заметил:

– Лувр не возьмет. Она слишком реалистична.

– Нужно попытаться. Многие уже дали деньги: Дега, Писарро, Фантен, Лотрек, Пруст, Хэнли, Каррьер, Ренуар, Гюисманс, Пюви де Шаванн[98]…

– И Роден, – перебил Огюст, улыбнувшись впервые за долгое время.

– Сколько?

– Двадцать пять франков. Это немного, но я хочу, чтобы мое имя тоже было в списке.

Хотя Моне и сам был знаком с нуждой, он не скрыл удивления.

Огюст объяснил, уж Моне-то его поймет:

– Больше не могу. Заказ на Гюго под угрозой, а я и так уже залез в долги с «Гражданами» и «Вратами». Я буду поистине безумцем, если еще когда-нибудь возьмусь за общественный памятник.

– А что с памятником Клоду Лоррену? Это один из немногих художников, который мне по-настоящему нравился.

– Он почти закончен. Но вот увидишь, заказчик, муниципалитет города Нанси, найдет, к чему придраться, и будет чинить всякие препятствия. Уж это неизбежно.

– Мне нравится твой Клод Лоррен. Настоящий портрет художника за работой, рисующего то, что он любил: солнце, свет и воздух. Он правдив.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.