5

5

Он снова потянулся к частным заказам. Тут уж по крайней мере, думал он, никто не посмеет давить на него. Но с Камиллой становилось все труднее.

Была одна из обычных суббот, которые они проводили в уединенной мастерской возле площади Италии. Стояло ясное солнечное утро, идеальное освещение для ее прелестного белокожего тела. Он готовился лепить с нее новую обнаженную фигуру, а она противилась. Камилла соглашалась, что на «Гражданах Кале» не должно быть ничего, «кроме рубах», что Гюго, в качестве французского бога, должен быть совершенно нагим – богам так и положено, что обнаженные фигуры на «Вратах» иначе и не мыслимы, и без колебаний принимала обнаженных Адама и Еву. Но когда он велел ей позировать для романтической группы – женщина на коленях у мужчины, ноги переплетены, тела слились в страстном поцелуе, – группа должна была называться «Поцелуй», – Камилла отказалась позировать. Она сказала:

– Это непристойно, стыдно быть запечатленной в объятиях другого мужчины.

У него и в мыслях не было, чтобы она позировала в паре с обнаженным натурщиком, но сказать об этом, значило бы проявить слабость. И он раздраженно заметил:

– Что за приступ скромности, мадемуазель, для художницы это непростительно.

Камилла вначале обрадовалась: Огюст назвал ее художницей. А затем досада усилилась. По какому праву он так разговаривает с ней? Он упрям как осел, сердито подумала она, и ему нет до нее дела.

Огюсту нравилось ее возбуждение, когда она на него сердилась. Он велел раздеваться и вышел из себя, когда Камилла отказалась. Он и не собирается заставлять ее позировать в паре с мужчиной, просто хочет воплотить в ее прекрасном теле идею любви. Она ведет себя, как жеманница, дурочка. Но ее гордая поза очаровала его. Словно Сара Бернар в «Федре»[87], подумал он, трагическая королева, полная решимости не сдаваться, как бы ее ни оскорбляли.

– Почему ты не заканчиваешь начатую работу? – спросила она.

– Чужие слова! – Его это возмутило. В голосе послышались резкие ноты.

– Да, мосье.

Огюст гневно смотрел на нее. Ужасно, эта женщина его погубит.

– Я тебя не задерживаю, – пробормотал он. Она возмутилась:

– Вы хотите сказать, мэтр, что я для вас просто натурщица, можно нанять и уволить, когда вам заблагорассудится?

Огюст ничего не понимал. С каждым днем Камилла становилась все прекрасней, и он так жаждал лепить ее, а с ней все труднее. У него вошло в привычку лепить то, что он видел перед собой, он любил говорить: «Я ничего не выдумываю, только воссоздаю то, что есть в природе». Но в ее присутствии он испытывал такую полноту чувств, что все окружающее представало в ином свете. Рядом с ней он не был холодным наблюдателем, не мог мыслить трезво.

Огюст промолчал, лицо его было бесстрастно; Камилла надменно заявила:

– Я ведь не кокотка из дорогих, и можешь не повторять, как много я для тебя значу. Мне надоело слышать, как я красива, украшение твоей мастерской. Что ни говори, а это всего лишь «приют любви».

Как ни желанна была она в эту минуту, Огюст не стерпел.

– Я тебя не держу. Возьму другую модель для «Поцелуя». Маргарет.

– Она слишком холодна – англичанка! – Камилла была в ужасе.

– Рени?

– Провинциалка. И такая наглая рожа.

– Иветта?

– Просто экономка. Подожди.

– Чего? Пока ты снизойдешь? Я не могу так работать.

– Прошу тебя, Огюст. – Она должна убедить его. Если он уступит, значит, любит. Это будет с его стороны жертвой во имя любви.

– Сделай что-нибудь другое, бюст, отдельную фигуру. Тогда я буду позировать обнаженной. Ты можешь сделать вакханку вместо той, что разбилась много лет назад.

– Нет. – То была Роза.

– Тогда мадонну.

– Обнаженную? – Это удивило даже Огюста. – Почему бы нет?

– Не годится для мадонны, не годится.

– Но ведь ты хочешь, чтобы я позировала в объятиях другого мужчины.

– Нет-нет-нет. – Она принадлежит ему одному – это так ясно прозвучало в его ответе. Она оживилась:

– О Огюст, почему же ты не сказал?

Говорил! Ему захотелось отшлепать ее, как ребенка, который перечит. Но они так хорошо сработались, она помогла ему в выполнении важных заказов. Замену ей будет трудно найти, это он понимал.

– Мы сделаем новую обнаженную фигуру, – сказал он. – Остальное придет в процессе работы.

– Ты не соединишь меня потом в пару?

– Я сказал «нет»! – Господи, как с ней трудно!

– Ты так поступил с «Вечной весной». Сначала лепил меня одну, как новый вариант «Данаиды», а затем дал мне пару. – Она словно обвиняла его в предательстве. – Огюст, ты не выставишь «Вечную весну»? Нет?

– Я уже послал копии Хэнли и Роберту Люису Стивенсону.

– Они не узнают меня?

– Никто тебя не узнает.

– Все узнают, – печально проговорила она. – Неужели ты не понимаешь, что если будешь так продолжать, то эти обнаженные пары оттолкнут покупателей.

– Я не уговаривал тебя идти ко мне в ученицы. Сочту нужным – выставлю «Вечную весну».

– В ней столько чувственности, я боюсь.

– Отлично. Значит, я на правильном пути. Теперь нам надо готовить ее для выставки.

– Для выставки? – Камилла была в растерянности. – Какой выставки? Ты мне ни слова не говорил.

Он пожал плечами: а почему он должен говорить? Он волен поступать как хочет.

Рассерженная его скрытностью, она выкрикнула:

– В один прекрасный день ты устроишь выставку под самым моим носом, и я не буду знать, пока мне не сообщит привратник!

– Так вот, мы намерены выставиться в Париже.

– Мы? Кто – мы?

– Клод Моне и я. В галерее Жоржа Пти[88].

– В этой прекрасной, просторной галерее у Марсова поля?

– Да. Жорж Пти считает, что хорошо бы открыть нашу выставку в следующем, 1889 году, одновременно со Всемирной.

– Какая великолепная идея! И ты молчал!

Огюст снова пожал плечами. Он не сообщил главного. Если выставка состоится, он не намерен приглашать на открытие ни ее, ни Розу. Зачем оказываться в нелепом положении?

– Ты уже решил, что будешь выставлять? – Решу, когда будет ясно, что готово.

– Решу, – передразнила его Камилла. – Новый Людовик XIV. А Моне?

– Он на все согласен. Мы друг другу не помеха.

– Галерея Жоржа Пти – очень ответственно.

– Посмотрим.

– Ты покажешь «Вечную весну»? Огюст промолчал.

– А если выставка состоится? – настаивала она.

– Да.

– Раз Роден говорит «да», я должна примириться. – Да.

– И «Граждан»? Их тоже?

– Не уверен.

– Они почти уже закончены. Уже и в глине, и в терракоте, и в гипсе. Надо показать непременно.

– Я сказал, еще не уверен. – И уже спокойнее добавил:-Дорогая, у нас совсем мало времени. Мне нужно проверить, что готово, и нужна твоя помощь.

– А как же с обнаженной фигурой, для которой ты хотел, чтобы я сейчас позировала?

– Потом. – Он взял ее руки, нежно их сжал. – Камилла, ты умная и красивая, ты скульптор, наделенный истинным чувством и пониманием. Не будем об этом забывать.

Она стояла в замешательстве и желала одного – чтобы он не выпускал ее из объятий.

– Ну вот, выяснили, что у нас готово к выставке. Теперь ты можешь закончить мой бюст, который начала. Если тебе хочется, я его выставлю. Обещаю.

Полная гордости и стыдясь, что могла усомниться в его любви, Камилла сказала:

– Я буду работать каждую свободную минуту. И если захочешь его выставить, Огюст, он будет готов.

– Спасибо. – Он все еще колебался, принять ли приглашение экспонировать собрание своих работ. Но теперь он должен согласиться. Энтузиазм Камиллы убедил его в этом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.