5

5

Жалкий вид мастерской неподалеку от острова Сен-Луи удивил и разочаровал Камиллу, Ей понравилось местоположение, но неприятны были грязновато-желтые стены, облупленная краска, выцветшие занавески на окнах, рассохшиеся ставни, беспорядок, кучи материала и пыль повсюду. Никакой романтики, и все, казалось, вот-вот рассыплется в прах.

Огюст улыбнулся, заметив ее разочарование, и сказал:

– Я собираюсь снять еще одну.

– Но у вас уже три.

– Будет четыре. Мне всегда хотелось мастерскую поближе к площади Италии. Это интересная часть Парижа. И там можно найти уединение.

– Но здесь можно навести порядок. Будет вполне прилично.

– Мне все равно, как выглядит мастерская. Это одно тщеславие.

– А четыре мастерские – не тщеславие?

– Мне нужен простор. В трех тесно.

– Но эта так хорошо расположена, мэтр.

– А я и ее сохраню на всякий случай. Взмахом руки он отмел ее возражения.

– При новой мастерской будет двор. Я всегда любил дворы. Подождите, покажу вам бюсты.

Обиженная его резким тоном, Камилла направилась было к двери, но остановилась – ее привлек стоящий в углу бюст. Это был гипсовый бюст прелестной молодой женщины: любопытство Камиллы было задето.

– Кто это?

– Не ваше дело, мадемуазель.

«Он настоящий тиран», – подумала Камилла вне себя от бешенства. Она чуть не умерла от стыда и унижения, но ей страшно хотелось задать ему этот вопрос.

И теперь, оказавшись в глупом положении, язвительно заметила:

– Он такой классический. Почти римский.

К ее удивлению, он не оскорбился, а просто сказал:

– Вы правы.

– Вам он не нравится? – спросила изумленная Камилла.

– Не очень. Я находился тогда под влиянием Каррье-Беллеза и думал о Марии-Антуанетте[81].

– У нее необычайно красивое лицо.

– Моделей с красивыми лицами сколько угодно. – Он сделал нетерпеливый жест, меняя тему разговора. – Но дело не в том. Вот бюсты Гюго. – И снял влажные тряпки с обоих. – Говорите только правду. Будьте безжалостны, если нужно.

– Конечно. – Она будет так же сурова с ним, как и он с ней. Камилла стояла завороженная. Казалось, на нее смотрит живой Гюго. Папаша Гюго смотрит на свою любимую Францию, богоподобный и такой земной. Она была потрясена. Мэтр говорил, что бюсты не окончены, но она чувствовала, как пульсируют вены на лбу у Гюго. Все черты как живые, выдержанные в гармоничном единстве. Моделировка обоих бюстов была грубой: словно два утеса со множеством расщелин. Отошла в прошлое сентиментальная гладкость, думала она. Округлые полированные поверхности. Ложная искусственность, веками властвовавшая во французских скульптурных портретах, даже у Гудона. Вся во власти эстетического наслаждения, Камилла готова была броситься к ногам мэтра. Как можно обижаться на такого художника! Но все это надо держать про себя. Спотыкаясь, она подошла к единственному в мастерской стулу и села, стараясь совладать с собой.

– Вам они не нравятся, мадемуазель?

«Что же делать?» – кричала ее душа. Ему небезразлично ее мнение. Она еще не видела мэтра в такой тревоге– он ждал ее приговора.

– Я же говорил, что они не закончены.

– Нет, вы ошибаетесь. Они закончены.

– Но мне все время приходится менять выражение лица.

– Потому что у Гюго нет постоянного выражения, оно все время меняется.

– Меняется? – Он внимательно смотрел на нее. Почему это не пришло ему в голову?

– Да. И, однако, – Камилла осторожно подбирала слова, стараясь не выдать, как бешено бьется ее сердце, – каждый бюст точно передает выражение, характерное для Гюго.

– Вы его знаете? – спросил Огюст, внезапно обеспокоившись.

– Только по книгам. А вы, мэтр?

– Немного. Вам он нравится?

– На мой взгляд, его поэзия слишком романтична, но мне нравятся «Отверженные», это замечательная книга. Вы читали ее?

– Не до конца, – с сожалением признался Огюст. – Нет времени.

– Но я предпочитаю Золя, Доде и этого нового, Мопассана, хотя мне не нравится его взгляд на женщин.

– Если хотите, могу вас познакомить с Золя и Доде.

– Нет, – отказалась она решительно. – Они меня разочаруют, я уверена. Как почти все великие люди.

Он слегка улыбнулся, но она оставила эту тему и спросила:

– А кого предпочитаете вы, мэтр?

– Руссо, Данте, Бальзака, Бодлера…

– Бодлера? Это под его влиянием вы меняете «Врата», не так ли?

– Я держу его книгу у постели, вместе с Данте, но в одном Париже столько моделей, что работы над «Вратами» хватит на всю жизнь. – Он замолчал, словно сожалея, что разговорился. Она тоже молчала и сидела, опустив прекрасные глаза, а он наблюдал за ней.

Как она трогательна в этой задумчивости, которое он раньше у нее не замечал. Он готов был лепить её хоть сейчас, вот так как она сидит.

Камилла подняла глаза. Взгляды их на минуту встретились.

– Мне бы хотелось… – Он остановился.

– Вы хотите, чтобы я вам позировала?

– Не знаю. Вы еще очень молоды.

– Зрелость – это степень умственного развития.

– Я настояла, чтобы мои родители перебрались из Шампани в Париж. И я буду скульптором, что бы они ни говорили.

– О, я допускаю, что в чем-то вы вполне взрослый человек, мадемуазель, – сказал он. Ему и нравилась эта молодая женщина и чем-то смущала его: она так отличалась от всех, кого он встречал. Ее отзывчивость, понимание с полуслова грели ему душу, но она – еще не распустившийся бутон, а он…господи… Он вдруг почувствовал себя таким стариком!

– Вы придаете слишком большое значение возрасту, – сказала она. – И Гюго тоже?

– Гюго! – Их взгляды снова встретились, на этот раз надолго. И тогда обоим показалось, что темноту прорезали яркие лучи света.

– Спасибо, мадемауазель, вы мне помогли. Мы будем работать в новой мастерской. Как только я ее сниму. Раз в неделю, по субботам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.