Часть 3. Начало правления

Часть 3. Начало правления

На тот момент у России был один по-настоящему реальный противник. Крымское ханство (наряду с казанскими татарами). Правда, еще имелась Литва, но король литовский Сигизмунд-Август тогда уже достиг весьма преклонного возраста. У него не было необходимой жизненной энергии, для того чтобы решиться на открытое военное противостояние. Его вполне устраивало перемирие, однако это не мешало ему интриговать. Он просто из кожи вон лез, пытаясь подбить крымского хана напасть на Русь. Кроме того, Сигизмунд-Август явно предпочитал быть в готовности на случай начала военных действий. Следует отметить, что у его интриганства была еще одна, притом весьма существенная причина: крымский хан мог вполне двинуть на Литву, соблазняясь более легкой добычей. Чтобы предотвратить подобное, все средства были хороши. Вот король Сигизмунд и старался.

"Готовясь на всякий случай к войне с Москвою, – пишет Соловьев, – Сигизмунд не переставал сноситься с Крымом, где за него, против Москвы действовал Семен Бельский. Осенью 1540 года Бельский писал королю, что он успел отвратить поход крымцев на Литву и взял с хана клятву, что весною пойдет на Москву. Король благодарил за это своего верного и доброго слугу и послал ему сто коп грошей, да королева от себя – некоторую сумму денег.

В июле 1541 года Бельский писал Сигизмунду: „Весною рано хан не мог идти на Москву, потому что захворал; когда, выздоровевши, хотел выехать, пришли все князья и уланы и начали говорить, чтоб царь не ездил на Москву, потому что там собрано большое войско. Услыхавши это, я взял с собою троих вельмож, которые вашей милости служат, и просил царя, чтоб ехал на неприятеля вашей милости. Я, слуга вашей милости, призывая Бога на помощь, царя и войско взял на свою шею, не жалея горла своего, чтоб только оказать услугу вашей королевской милости. А перед выездом нашим приехали к нам послы от великого князя московского, от братьев моих, и от митрополита, и от всей Рады и листы присяжные привезли с немалыми подарками, прося нас, чтоб мы не поднимали царя на Москву, а князь Великий и вся земля отдаются во всем в нашу волю и опеку, пока Великий князь не придет в совершенные лета. Но мы, помня слово свое, которое дали вашей милости, не вошли ни в какие сношения с Великим князем московским".

Понятно, какое впечатление должно было произвести это хвастовство на умного Сигизмунда. Бельский узнал, что при дворе королевском смеются над опекуном Великого князя московского, и писал опять к Сигизмунду, вычисляя свои услуги, писал, что три раза поднимал ногаев на Москву, поднял крымского хана и повоевал Московское государство, выпленил, выпалил, вывел людей, вынес добро, вред большой наделал, города побрал, выпалил, выграбил, пушки побрал, на двух местах войско московское поразил, великого князя московского и его бояр из Москвы выгнал".

Московские правители отнюдь не желали осложнять отношения с Крымом, подчас идя на поводу у хана Саип-Гирея. Как известно, подчас худой мир гораздо предпочтительнее доброй войны. Русскому государству, раздираемому междоусобными конфликтами, было совершенно не с руки сражаться с неисчислимой крымской ратью. Однако если Москва стремилась к миру, то Крым желал обратного: "…получивши от Иоанна грамоту с изложением прав московских государей на Казань, Саип задержал великокняжеского гонца, отправленного к молдавскому господарю, и писал к Иоанну: „Государского обычая не держал твой отец, ни один государь того не делывал, что он: наших людей у себя побил. После, два года тому назад, посылал я в Казань своих людей; твои люди на дороге их перехватали да к себе привели, и твоя мать велела их побить. У меня больше ста тысяч рати: если возьму в твоей земле по одной голове, то сколько твоей земле убытка будет и сколько моей казне прибытка? Вот я иду, ты будь готов; я украдкою нейду. Твою землю возьму, а ты захочешь мне зло сделать – в моей земле не будешь". Бояре определили послать в Крым окольничего Злобина с хорошими поминками, чтоб склонить хана к принятию прежних условий относительно Казани, т. е. что великий князь не будет трогать Казани, но чтоб Сафа-Гирей оставался московским подручником.

Узнавши об этом, хан прислал в Москву большого посла, Дивия-мурзу, и писал в грамоте: „Что ты отправил к нам большого своего посла, Степана Злобина, с добрыми поминками, то помоги тебе Бог, мы этого от тебя и ждали". Хан требовал, чтоб Великий князь наперед дал клятву в соблюдении союза перед Дивием-мурзою, а потом прислал бы своего большого посла взять шерть (т. е. клятву. – Г. Б.) с него, хана; мир Москвы с Казанью поставлен был необходимым условием союзного договора. В другой грамоте хан писал, кому надобно присылать поминки: „Карачей своих я написал с братьею и детьми, а кроме этих наших уланов и князей написал еще по человеку от каждого рода, сто двадцать четыре человека, которые при нас, да Калгиных пятьдесят человек: пятьдесят человек немного, вели дать им поминки – и земля твоя в покое будет, и самому тебе не кручинно будет".

Злобин взял у хана шертную грамоту, но когда ее привезли в Москву, то бояре увидали, что она написана не так, именно: в ней было обозначено, какие поминки великий князь постоянно должен был присылать в Крым, на что московское правительство, как мы видели, никогда не хотело согласиться, ибо это было бы все равно, что обязаться данью.

Для окончательного решения дела в Москву был прислан большой посол, Сулеш-мурза, сын Магмедина, племянник Аппака, родовой доброжелатель московский. Сулеш согласился, чтоб грамота была переписана в том виде, в каком хотели ее бояре, и отправлена к хану с требованием новой шерти. Хан в ответ прислал грамоту с непригожими словами, писал, что Великий князь молод, в несовершенном разуме; вследствие этого, когда Сулеш стал проситься домой, то бояре велели отвечать ему: „Положи на своем разуме, с чем тебя государю отпустить! царь такие непригожие речи к государю писал в своей грамоте; и государю что к царю приказать: бить ли челом или браниться? Государь наш хочет быть с ним в дружбе и в братстве, но поневоле за такие слова будет воевать".

Хан не довольствовался одними непригожими речами: крымцы опустошили каширские и ростовские места. Когда в Москве узнали об этом, то у Сулеша взяли лошадей и приставили к нему стражу, а гонца ханского Егупа с товарищами роздали по гостям; но когда языки, взятые у татар, объявили, что хан нарочно послал рать, чтоб великий князь положил опалу на Сулеша, на которого Саип сердился за согласие переписать шертную грамоту с выпуском статьи о поминках, то Великий князь приговорил с боярами пожаловать Сулеша, тем более что он был сын и племянник всегдашних московских доброжелателей.

Между тем казанцы, надеясь на защиту Крыма, начали опустошать пограничные области московские. В 1539 году они подходили к Мурому и Костроме; в упорном бою, происходившем ниже Костромы, убили четверых московских воевод, но сами принуждены были бежать и потерпели поражение от царя Шиг-Алея и князя Федора Михайловича Мстиславского. В декабре 1540 года Сафа-Гирей с казанцами, крымцами и ногаями подступил к Мурому, но, узнав о движении владимирских воевод и царя Шиг-Алея из Касимова, ушел назад.

Сафа-Гирей был обязан казанским престолом князю Булату, но существовала сторона, противная крымской, как мы видели. Сначала эта сторона была слаба и не могла надеяться на деятельные движения со стороны Москвы, но чрез несколько лет обстоятельства переменились: Сафа-Гирей окружил себя крымцами, им одним доверял, их обогащал. Это оттолкнуло от него и тех вельмож, которые прежде были на стороне крымской; Булат теперь стал в челе недовольных и от имени всей Казанской земли прислал в Москву с просьбою, чтоб великий князь простил их и прислал под Казань воевод своих: „А мы Великому князю послужим, царя убьем или схватим да выдадим воеводам; от царя теперь казанским людям очень тяжко: у многих князей ясаки отнимал да крымцам отдал; земских людей грабит; копит казну да в Крым посылает" (1541 г.)".

Великий князь отвечал Булату и всей земле, что прощает их и посылает к ним воевод. Действительно, бывший перед тем правитель, боярин князь Иван Васильевич Шуйский, с другими воеводами и многими людьми, дворцовыми и городовыми из 17 городов, отправился во Владимир с поручением наблюдать за ходом дел казанских, пересылаться с недовольными. Зная, что война с Казанью, с Сафа-Гиреем есть вместе и война с Крымом, правительство, т. е. князь Иван Бельский и митрополит Иоасаф, отправили войска и в Коломну для наблюдения за южными границами. Их предусмотрительность оправдалась: прибежали в Москву из Крыма двое пленных и сказали, что Сафа-Гирей сведал о движении русского войска и дал знать об этом Саип-Гирею. Последний начал наряжаться на Русь, повел с собою всю Орду, оставил в Крыму только старого да малого. С ним вместе шел князь Семен Бельский, турецкого султана люди с пушками и пищалями, ногаи, кафинцы, астраханцы, азовцы, белогородцы, аккерманцы. Пошел хан на Русь с великою похвальбою…

Однако этот поход не увенчался успехом. Русь сплотилась и не дрогнула.

У Соловьева сказано: "Великий князь (Василий III, отец Иоанна) писал к воеводам, чтобы между ними розни не было и, когда царь переправится за реку, чтоб за святые церкви и за православное христианство крепко пострадали, с царем дело делали, а он, великий князь, рад жаловать не только их, но и детей их; которого же Бог возьмет, того велит в помянник записать, а жен и детей будет жаловать. Воеводы, прочтя грамоту, стали говорить со слезами: „Укрепимся, братья, любовию, помянем жалование Великого князя Василия; государю нашему Великому князю Ивану еще не пришло время самому вооружиться, еще мал. Послужим государю малому и от большого честь примем, а после нас и дети наши; постраждем за государя и за веру христианскую; если Бог желание наше исполнит, то мы не только здесь, но и в дальних странах славу получим. Смертные мы люди: кому случится за веру и за государя до смерти пострадать, то у Бога незабвенно будет, а детям нашим от государя воздаяние будет". У которых воевод между собою были распри, и те начали со смирением и со слезами друг у друга прощения просить. Когда же князь Димитрий Бельский и другие воеводы стали говорить приказ великокняжеский всему войску, то ратные люди отвечали: „Рады государю служить и за христианство головы положить, хотим с татарами смертную чашу пить". Саип-Гирей, неожиданно для себя столкнувшись с единым монолитом русского воинства, почел за благо отступить. "Пленные рассказывали, будто царь жаловался своим князьям на бесчестие, какое он получил: привел с собою много людей, а Русской земле ничего не сделал. Князья напомнили ему о Тамерлане, что приходил на Русь с большими силами и взял только один Елец…"

Василий III Иоаннович

Однако татары на то и татары, чтобы вновь и вновь предпринимать атаки на Русь.

"Весною следующего же, 1542 года, – продолжает свое повествование Соловьев,- старший сын Саипов, Имин-Гирей, напал на Северскую область, но был разбит воеводами; в августе того же года крымцы явились в Рязанской области, но, увидав пред собою русские полки под начальством князя Петра Пронского, дрогнули, пошли назад; воеводы из разных украинских городов провожали их до Мечи, причем на Куликовом поле русские сторожа побили татарских. Счастливее был Имин-Гирей в нападении своем на белевские и одоевские места в декабре 1544 года: тут его татары ушли с большим полоном, потому что трое воевод – князья Щенятев, Шкурлятев и Воротынский – рассорились за места и не пошли против крымцев.

Хан писал Великому князю: „Король дает мне по 15 000 золотых ежегодно, а ты даешь меньше того; если по нашей мысли дашь, то мы помиримся, а не захочешь дать, захочешь заратиться – и то в твоих же руках; до сих пор был ты молод, а теперь уже в разум вошел, можешь рассудить, что тебе прибыльнее и что убыточнее?"

Иоанн рассудил, что нет никакой прибыли продолжать сношения с разбойниками, и приговорил: своего посла в Крым не посылать, а на крымских послов опалу положить, потому что крымский царь посланного к нему подьячего Ляпуна опозорил: нос и уши ему зашивали и, обнажа, по базару водили, на гонцах тридевять поминков берут и теперь московских людей 55 человек себе похолопили".

После этого ни о каком мире, конечно же, не могло быть и речи!

Все, равно как и сам Иоанн, понимали, что Казань необходимо вернуть, а с Крымом покончить. Иоанн наверняка сознавал: хотя он и сумел внушить боярам, что время их владычества закончилось, но на этом ему никак не следует останавливаться. Ведь, в сущности, важен не столько триумф, сколько возможность его сохранить. Поэтому весной (в апреле) 1545 года Великим князем был объявлен поход на Казань (он еще не знал тогда, что начинает активное противостояние, которое растянется на годы). Иоанну удалось привлечь изрядные силы для этого похода, причем вот что характерно: брать Казань отправились не одни лишь москвичи. У Соловьева сказано: "Князь Семен Пунков, Иван Шереметев и князь Давид Палецкий отправились к Казани легким делом на стругах, с Вятки пошел князь Василий Серебряный, из Перми – воевода Львов. Идучи Вяткою и Камою, Серебряный побил много неприятелей и сошелся с Пунковым у Казани в один день и час, как будто пошли из одного двора. Сошедшись, воеводы побили много казанцев и пожгли ханские кабаки, посылали детей боярских на Свиягу и там побили много людей. После этих незначительных подвигов они возвратились назад и были щедро награждены: кто из воевод и детей боярских ни бил о чем челом, все получили по челобитью – так обрадовался молодой великий князь, что дело началось удачно, два ополчения возвратились благополучно. Не такова была судьба третьего: Львов с пермичами пришел поздно, не застал под Казанью русского войска, был окружен казанцами, разбит и убит".

Ну что ж, недаром говорят, что в каждой бочке меда есть своя ложка дегтя. Несмотря на то что финал похода был трагически смазан, его значение для Иоанна была крайне важным. Вопреки ожиданиям своих недругов из бояр, Иоанн, практически не имевший специального опыта, сумел собрать серьезную рать и осуществил, пусть, может, и не совершенно успешный поход, но все-таки вполне триумфальный. Причем речь в данном случае идет больше о его последствиях. Крымский хан был невероятно изумлен как внезапностью наступления русских, так и гибелью многих своих людей. Он был просто не в состоянии поверить, что военная удача на сей раз была на стороне Руси. А раз так, заключил Сафа-Гирей, ему следует искать изменников среди своих.

Татары всегда славились быстротой решений (особенно при совершении карательных действий). Хан не составлял исключения. Тотчас же полетели головы с плеч многих влиятельных татарских князей. Убоявшись грозящей им участи, уцелевшие татарские князья дерзнули пойти… на предательство (случай для татар поистине беспримерный!).

У Соловьева читаем: "…многие из них поехали в Москву к Великому князю, а другие разъехались по иным землям, и 29 июля двое вельмож, Кадыш-князь да Чура Нарыков, прислали в Москву с просьбою, чтоб Великий князь послал рать свою к Казани, а они Сафа-Гирея и его крымцев 30 человек выдадут. Иоанн отвечал им, чтоб они царя схватили и держали, а он к ним рать свою пошлет. В декабре Великий князь сам отправился во Владимир, вероятно, для того, чтоб получать скорее вести из Казани; действительно, 17 января 1546 года дали ему знать, что Сафа-Гирей выгнан из Казани и много крымцев его побито. Казанцы били челом государю, чтоб их пожаловал, гнев свой отложил и дал им в цари Шиг-Алея. В июне боярин князь Дмитрий Бельский посадил Шиг-Алея в Казани. Но изгнание Сафа-Гирея и посажение Шиг-Алея было делом только одной стороны, и едва князь Бельский успел возвратиться из Казани, как оттуда пришла весть, что казанцы привели Сафа-Гирея на Каму, великому князю и царю Шиг-Алею изменили; и Шиг-Алей убежал из Казани, на Волге взял он лошадей у городецких татар и поехал степью, где встретился с русскими людьми, высланными к нему Великим князем.

Крымская сторона восторжествовала, и первым делом Сафа-Гирея было убиение предводителей стороны противной: убиты были князья Чура, Кадыш и другие; братья Чуры и еще человек семьдесят московских или Шиг-Алеевых доброжелателей успели спастись бегством в Москву. Чрез несколько месяцев прислала горная черемиса бить челом великому князю, чтоб послал рать на Казань, а они хотят служить государю, пойдут вместе с воеводами.

Вследствие этого челобитья отправился князь Александр Борисович Горбатый и воевал до Свияжского устья, привел в Москву сто человек черемисы. В конце 1547 года новый царь московский решился сам выступить в поход против Казани: в декабре он выехал во Владимир, приказавши везти туда за собою пушки; они были отправлены уже в начале января 1548 года с большим трудом, потому что зима была теплая, вместо снега шел все дождь.

Когда в феврале сам Иоанн выступил из Нижнего и остановился на острове Роботке, то наступила сильная оттепель, лед на Волге покрылся водою, много пушек и пищалей провалилось в реку, много людей потонуло в продушинах, которых не видно было под водою. Три дня стоял царь на острове Роботке, ожидая пути, но пути не было; тогда, отпустивши к Казани князя Дмитрия Федоровича Бельского и приказавши ему соединиться с Шиг-Алеем в устье Цивильском, Иоанн возвратился в Москву в больших слезах, что не сподобил его Бог совершить похода. Эти слезы замечательны: они не были следствием только семнадцатилетнего возраста; они были следствием природы Иоанна, раздражительной, страстной, впечатлительной. Бельский соединился с ШигАлеем, и вместе подошли к Казани; на Арском поле встретил их Сафа-Гирей, но был втоптан в город передовым полком, находившимся под начальством князя Семена Микулинского.

Семь дней после того стояли воеводы подле Казани, опустошая окрестности, и возвратились, потерявши из знатных людей убитым Григория Васильевича Шереметева. Осенью казанцы напали на Галицкую волость под начальством Арака-Богатыря, но костромской наместник Яковлев поразил их наголову и убил Арака. В марте 1549 года пришла весть в Москву о смерти Сафа-Гирея".

Принципиальное отличие боярской стратегии от тактики, проявленной Иоанном, очевидно. Бояре предпочитали выжидать, были готовы на любые унижения, лишь бы сохранялась некая видимость мира. Не взойди Иоанн на трон, немало исконно русских территорий сделались бы добычей степных захватчиков. Однако, еще даже не став царем, Иоанн продемонстрировал со всей очевидностью, что выжидательная тактика – не его конек. Он предпочитал нападать, ошеломлять внезапностью наступления и добиваться победы. Подчас природная стихия препятствовала ему достигать намеченного в полной мере, но это лишь вносило дополнительные коррективы, не отменяя сам план разгрома вражеских сил.

Если бояре, заботясь единственно о своем личном благе, грабили и притесняли своих людей, потворствовали татарам и позволили воцариться горестному опустошению не только в приграничных областях, но и в глубине страны, Иоанн стал коренным образом менять положение вещей.

Впрочем, в силу своей непостижимой, болезненной природы, молодой царь нередко вел себя ничем не лучше столь ненавидимых им бояр, разорявших вверенные им вотчины.

В качестве примера можно привести хотя бы такой эпизод: "В конце 1546 года, в одну из любимых поездок своих по монастырям, Иоанн заехал на короткое время во Псков: Печерскому монастырю дал много деревень, но свою отчину, Псков, не управил ни в чем, говорит летописец, только все гонял на ямских и христианам много убытка причинил. Летом 1547 года 70 человек псковичей поехали в Москву жаловаться на наместника; поступок с ними молодого царя показывает привычку Иоанна давать волю своему сердцу: жалобщики нашли Иоанна в селе Островке; неизвестно, чем они рассердили его, только он начал обливать их горячим вином, палил бороды, зажигал волосы свечою и велел покласть их нагих на землю; дело могло кончиться для них очень дурно, как вдруг пришла весть, что в Москве упал большой колокол; царь поехал тотчас в Москву, и жалобщики остались целы".

Между тем война с Крымом продолжалась. Смерть прежнего хана не положила конец вооруженному противостоянию. Татары сделали ханом малолетнего Утемиша, сына Сафа-Гирея. Теперь уже они отчаянно нуждались в мире с Русью. Иоанн прекрасно понимал это, а потому обходился с татарскими послами соответствующим образом.

Соловьев пишет: "Казанцы понимали невыгоду своего положения и потому отправили послов в Крым просить помощи у взрослого царя, но московские казаки побили этих послов и ярлыки их переслали в Москву. В июле 1549 года казанцы прислали к Иоанну грамоту, писали от имени Утемиш-Гирея о мире; царь отвечал, чтоб прислали для переговоров добрых людей. Добрые люди не являлись…"

Оно и понятно.

Иоанн Грозный. Рисунок в Казанской летописи

Карта Московии, выполненная Сигизмундом фон Герберштейном (1549)

Как прикажете толковать слова царя о "добрых людях"? Татарам это явно было не под силу. Как следствие их замешательства, царь Иоанн 4 месяца спустя организовал очередной поход на Казань. "Под Казань пришел царь уже в феврале 1550 года, – отмечает Соловьев. – Приступ к городу не удался, множество людей было побито с обеих сторон, а потом настала оттепель, подули сильные ветры, полился дождь, малые речки попортило, а иные прошли. Простоявши 11 дней под Казанью, Иоанн принужден был возвратиться назад. Это был уже второй поход, предпринятый им лично и кончившийся неудачно.

На этот раз, впрочем, Иоанн не хотел возвратиться ни с чем в Москву: по примеру отца, основавшего Васильсурск, он заложил на устье Свияги Свияжск; дьяк Иван Выродков отправился с детьми боярскими на Волгу, в Углицкий уезд, в отчину князей Ушатых, рубить лес для церквей и стен городских и везти его на судах вниз по Волге; а для поставления города отправились весною на судах царь Шиг-Алей с двумя главными воеводами – князем Юрием Булгаковым (Голицыным-Патрикеевым) и Данилою Романовичем Юрьевым, братом царицыным; туда же поехали с войском и казанские выходцы, которых было тогда в Москве 500 человек. Князю Петру Серебряному из Нижнего велено было идти изгоном на казанский посад; казаки стали по всем перевозам по Каме, Волге и Вятке, чтоб воинские люди из Казани и в Казань не ездили. Серебряный в точности исполнил приказ: явился внезапно перед казанским посадом, побил много людей и живых побрал и полону русского много отполонил.

24 мая пришел Шиг-Алей с воеводами на Свиягу; тотчас начали очищать от лесу место, где быть городу; очистивши гору, пели молебен, освятили воду и обошли с крестами по стенному месту; потом обложили город и заложили церковь во имя Рождества Богородицы и чудотворца Сергия. Леса, который привезли сверху по Волге, стало только на половину горы; другую половину сделали тотчас же воеводы и дети боярские своими людьми, и все окончили в четыре недели.

Следствия построения Свияжска оказались немедленно: горные черемисы, увидав, что русский город стал в их земле, начали приезжать к Шиг-Алею и воеводам с челобитьем, чтоб государь их пожаловал, простил, велел им быть у Свияжского города, а воевать бы их не велел, а пожаловал бы их государь, облегчил в ясаке и дал им свою грамоту жалованную, как им вперед быть. Государь их пожаловал, дал грамоту с золотою печатью и ясак им отдал на три года. Шиг-Алею и воеводам Иоанн послал золотые в награду и приказ – привести всю Горную сторону к присяге и послать черемис войною на казанские места, а с ними отправить детей боярских и казанских князей смотреть: прямо ли станут служить государю.

Воеводы привели к присяге черемис, чуваш, мордву и сказали им: „Вы государю присягнули, так ступайте покажите свою правду государю, воюйте его недруга". Те собрались большими толпами, перевезлись на Луговую сторону и пришли к городу на Арское поле. Казанцы и крымцы вышли к ним навстречу и бились крепко; когда же из города вывезли пушки и пищали и начали стрелять, то черемисы и чуваши дрогнули и побежали. Казанцы убили у них человек со 100 да с 50 живых взяли. Воеводы увидали, что горные люди служат прямо, и велели их опять перевезти на их сторону. Показавши верную службу, горные начали ездить через все лето в Москву человек по пяти- и по шестисот. Государь их жаловал, князей, мурз и сотных казаков кормил и поил у себя за столом, дарил шубами, доспехами, конями, деньгами". Юный Иоанн отменно знал историю – по крайней мере ту ее часть, что относилась к военным и государственным деяниям его отца. Вернись он в Москву с пустыми руками после бесславного 11-дневного штурма Казани, его авторитет и влияние катастрофически бы пострадали. Пойдя по стопам отца, Иоанн преуспел дважды: он не только возвел новую крепость в стратегически важном районе, но и добился еще возникновения разобщения между Казанью и Крымом. В первую очередь это отразилось на тех крымцах, что пребывали в Казани.

"Начали розниться казанцы с крымцами, – говорит летопись. – Арские чуваши пришли даже с оружием на крымцев, крича: „Отчего не бить челом государю?" – пришли и на царев двор, но крымцы – Улан Кащак с товарищами побили их; эта удача, однако, не поправила дела Гиреев, потому что казанские князья и мурзы один за другим перебегали к русским. Тогда крымцы, видя, что при первом нападении московских воевод казанцы их выдадут, собрались, пограбили все, что было можно, и побежали из Казани в числе 300 человек, побросав жен и детей; они бежали вверх по Каме и вошли в Вятку, но тут вятский воевода Зюзин поразил их наголову и потопил; 46 человек пленных, и в том числе Улан Кащак, были отосланы в Москву и там казнены смертию за их жестокосердие, говорит летописец.

Бегство крымцев отдало Казань в руки русской стороне; тотчас явились оттуда послы с челобитьем, чтоб государь пожаловал пленить их не велел, дал бы им на государство царя Шиг-Алея, а царя Утемиш-Гирея с матерью Сююнбекою взял бы к себе. Иоанн отвечал, что хочет землю Казанскую пожаловать, если они царя, царицу, остальных крымцев и детей их выдадут и всех русских пленников освободят".

Сообщать хану это пожелание царя Иоанна отправился его любимец Адашев. Характерно, что миссия, порученная Адашеву, была не из простых. Татарские ханы всегда славились своей гордостью, а потому слова Иоанна неминуемо должны были привести их в ярость. Приступ ханской ярости вполне мог иметь плачевный итог для посланника. Иоанн не мог не понимать этого, но все же настоял, чтобы именно Адашев взялся за исполнение столь тяжкого поручения.

"Алексей Адашев отправился в Свияжск объявить Шиг-Алею, что государь жалует ему Казанское царство с Луговою стороною и Арскою, но Горная сторона отойдет к Свияжску, потому что государь саблею взял ее до челобитья казанцев. Это условие сильно оскорбило Шиг-Алея, но бояре прямо объявили ему, что решение ни под каким видом изменено не будет; то же было объявлено и вельможам казанским, когда они начали было говорить, что землю разделить нельзя.

В августе Шиг-Алей посажен был в Казани и, согласно условиям, освободил русских пленников, которых насчиталось 60 000 человек".

Это уже был подлинный триумф! И он серьезно упрочил положение Иоанна.

Но, увы, не обошлось без подводных камней. Татары – народ, как известно, лукавый. Приняв на словах условия перемирия, они намеренно стали препятствовать их исполнению. Речь здесь идет исключительно об обязательствах татарской стороны. Иоанн, помня, что возведенный им Свияжск – крохотный островок русского присутствия в безбрежной татарской степи, хотел дать ему развиться. Если бы он перешел к суровым мерам, которые могли бы вынудить татар соблюдать условия, те вполне были бы способны обрушиться на город и предать его огню. Поэтому Иоанн предпочел избрать иную тактику, твердо решив любой ценой убедить татар выпустить на волю всех до единого русских воинов, томившихся в плену.

"В Казань поехали боярин князь Димитрий Палецкий и дьяк Клобуков; они повезли платье, сосуды, деньги хану, ханше, князьям казанским и городецким, повезли царю и земле Казанской жалованное слово за службу; но при этом они должны были требовать освобождения всех пленных, в противном случае объявить, что государь, видя христианство в неволе, терпеть этого не будет. Шиг Алею должны были сказать, чтоб он помнил жалованье царя и отца его, великого князя Василия, прямил по шертным грамотам (т. е. был бы верен клятвенному обещанию. – Г. Б.), русских пленников всех освободил и укрепил бы Казань крепко государю и себе, как Касимов городок, чтоб при нем и после него было неподвижно и кровь перестала бы литься навеки.

Палецкий с этим наказом поехал в Казань, а из Казани в Москву приехали большие послы с челобитьем от Шиг-Алея, чтоб государь пожаловал, Горную сторону царю уступил, если же не хочет уступить всей стороны, то пусть даст хотя несколько ясаков с нее; да пожаловал бы государь, дал клятву царю и земле Казанской в соблюдении мира. Иоанн велел отвечать, что с Горной стороны не уступит Казани ни одной деньги, а клятву даст тогда, когда в Казани освободят русских пленных всех до одного человека. Тогда же возвратились из Казани боярин Хабаров и дьяк Выродков и сказали, что казанцы мало освобождают пленных, куют их и прячут по ямам, а Шиг-Алей не казнит тех, у кого найдут пленников, оправдывает себя тем, что боится волнения: доносят ему, что князья казанские ссылаются с ногаями; он об этом разведывает и даст знать государю.

Действительно, в ноябре Шиг-Алей и князь Палецкий дали знать, что казанские князья ссылаются с ногаями, хотели убить Шиг-Алея и князя Палецкого. Хан узнал о заговоре, перехватил грамоты и велел перебить заговорщиков у себя на пиру числом 70 человек, а другие разбежались; он просил, чтоб государь не отпускал из Москвы больших казанских послов, потому что они также в числе заговорщиков".

Поступок хана вынуждал Иоанна сделать очередной, причем действенный шаг. Ситуация явно начинала выходить из-под его контроля. Однако Иоанну не хотелось начинать войну, так как он предпочитал уладить все мирным путем. Вновь был призван Адашев. Ему теперь предстояла еще более серьезная миссия, назначенная царем.

"Отправился туда Алексей Адашев с такими словами к Шиг-Алею: „Сам он видит измену казанцев, изначала лгут государям московским, брата его, Еналея, убили, его самого несколько раз изгоняли и теперь хотели убить: нужно непременно, чтоб он укрепил город русскими людьми". Шиг-Алей отвечал на это: „Прожить мне в Казани нельзя: сильно я раздосадовал казанцев; обещал я им у царя и великого князя Горную сторону выпросить. Если меня государь пожалует, Горную сторону даст, то мне в Казани жить можно, и, пока я жив, до тех пор Казань государю крепка будет. Если же у меня Горной стороны не будет, то мне бежать к государю". Князь Палецкий и Адашев говорили ему на это: „Если тебе к государю бежать, так укрепи город русскими людьми". Алей не соглашался на это. „Я бусурман, – говорил он, – не хочу на свою веру стать и государю изменить не хочу же, ехать мне некуда, кроме государя; дай мне, князь Дмитрий, клятву, что Великий князь меня не убьет и придаст к Касимову, что пригоже, так я здесь лихих людей еще изведу, пушки, пищали и порох перепорчу; государь, приходи сам да промышляй". Палецкий и Адашев отправились в Москву, оставя в Казани Ивана Черемисинова с отрядом стрельцов беречь Алея от казанцев и не держать государя без вести. Когда Палецкий приехал на Свиягу, то жившие здесь князья Чапкун и Бурнаш сказали ему, что в народе ходят слухи: придет весна, и казанцы изменят государю, а Шиг-Алея не любят; так государь бы своим делом промышлял, как ему крепче, а мы, говорили князья, государю дали правду и по правде к нему приказываем, что казанцы непременно изменят, тогда и горных не удержим".

1551 год в известной мере явился знаковым. Разрыв между крымскими и казанскими татарами предопределял исход всего многолетнего противостояния. Иоанн вполне мог присоединить Казань силой, но тогда было не миновать новой войны с крымским ханом. С другой стороны, сами казанцы, которым была куда как памятна участь 70 самых прославленных князей, умерщвленных на крымском пиру, явно предпочитали быть с Русью, нежели с Крымом. Иоанн принял решение выждать и, казалось, не прогадал.

Уже в январе 1552 года к нему явились послы казанские и "…объявили, что им есть приказ от Казанской земли бить челом государю, чтоб царя Шиг-Алея свел, дал бы им в наместники боярина своего и держал бы их, как в Свияжском городе; если же государь не пожалует, то казанцы изменят, будут добывать себе государя из других земель. Иоанн велел поговорить с ними боярину Ивану Васильевичу Шереметеву, за что царя не любят в Казани, как его оттуда свести, как быть у них наместнику и как им в том верить. Послы отвечали, что Алей побивает их и грабит, жен и дочерей берет силою; если государь пожалует землю и хана сведет, то теперь здесь, в Москве, уланов, князей, мурз и казаков человек с триста, один из них поедет в Казань, и казанцы все государю дадут правду, наместников его в город пустят и город весь государю сдадут; кому велит жить в городе, кому на посаде, тем там и жить, а другим всем по селам; царские доходы будут сбираться на государя, имения побитых бездетных князей государь раздаст кому хочет, и все люди в его воле – кого чем пожалует. Если же казанцы так не сделают, то пусть государь велит нас всех здесь побить; если же Алей не захочет ехать из Казани, то государю стоит только взять у него стрельцов, и он сам побежит.

В феврале отправился опять Алексей Адашев в Казань, чтоб свести Алея, и с ним татарин от послов с грамотою к казанцам, в которой описывалось, как они условились в Москве с государем. Адашев объявил Алею, чтоб пустил московских людей в город, а сам пусть просит у государя чего хочет, все получит. Алей отвечал по-прежнему, что бусурманского юрта не нарушит, но съедет в Свияжск, потому что в Казани ему жить нельзя, казанцы уже послали к ногаям просить другого царя. Заколотив несколько пушек и отправив в Свияжск пищали и порох, 6 марта Шиг-Алей выехал из Казани на озеро ловить рыбу, взял с собою многих князей, мурз, горожан и всех пятьсот стрельцов московских; выехавши за город, он стал говорить казанцам: „Хотели вы меня убить и били челом на меня царю и великому князю, чтоб меня свел, что я над вами лихо делаю, и дал бы вам наместника; царь и великий князь велел мне из Казани выехать, и я к нему еду, а вас с собою к нему же веду, там управимся". Этих князей и мурз, приведенных Алеем в Свияжск, было восемьдесят четыре человека.

В тот же день боярин князь Семен Иванович Микулинский послал в Казань двух казаков с грамотами, что по челобитью казанских князей государь-царь Шиг-Алея свел и дал им в наместники его, князя Семена, чтоб они ехали в Свияжск присягать, и, когда присягнут, тогда он к ним поедет. Казанцы отвечали, что государеву жалованью рады, хотят во всем исполнить волю государеву, только бы боярин прислал к ним князей Чапкуна и Бурнаша, на чьи руки им даться. Чапкун и Бурнаш отправились на другой день в Казань вместе с Черемисиновым, и тот дал знать Микулянскому, что вся земля Казанская охотно присягает государю, и лучшие люди едут в Свияжск. Лучшие люди действительно приехали на другой день вместе с Чапкуном и Бурнашом и присягнули, взявши с Микулинского и товарищей его также клятву, что они будут жаловать добрых казанских людей.

После этого Микулинский отправил в Казань Черемисинова с толмачом приводить к присяге остальных людей и смотреть, нет ли какого лиха; для того же отправил Чапкуна, еще одного князя казанского и восемь человек детей боярских; они должны были занять дворы, которые князья обещались очистить, и смотреть, чтоб все было тихо, когда русские полки будут вступать в город. Ночью Черемисинов дал знать Микулинскому, что все спокойно; царский двор опоражнивают, и сельские люди, давши присягу, разъезжаются по селам. Черемисинов писал, чтоб наместник уже отправлял в Казань свой легкий обоз с съестным и прислал казаков с сотню, потому что они на цареве дворе пригодятся на всякое дело, и по этой присылке наместник отпустил обоз с семьюдесятью казаками, у которых было 72 пищали.

Скоро двинулись к Казани и бояре: князь Семен Микулинский, Иван Васильевич Шереметев, князь Петр Серебряный; сторожевой полк вел князь Ромодановский; у него были все те казанцы, которых вывел царь Шиг-Алей. По дороге встречали их разные князья, били челом боярам, чтоб ехали в город, а они все холопы государевы, все в его воле; в Казань и из Казани ездили к воеводам дети боярские и сказывали, что все люди государеву жалованью рады и что Иван Черемисинов продолжает приводить к присяге".

Казалось, все идет как по маслу! Но тут вновь дал себя знать татарский нрав. Пара тамошних князьков, а именно Ислам и Кебяк, соединившись с известным мурзой Аликеем упросили воевод отпустить их в Казань для решения личных вопросов. Нет бы воеводам насторожиться да и отвергнуть их просьбу. Но увы: воеводы, сочтя, что участь Казани уже окончательно решена, нашли возможным отпустить туда лихую троицу просителей. И что же, спрашивается, эта троица учинила тотчас по прибытии в Казань?

"Приехавши в Казань, они затворили город и объявили жителям, что русские непременно истребят их всех, что об этом говорят городские татары, да и сам Шиг-Алей говорит то же. Когда бояре подъехали к Казани, то встретил их на Булаке Иван Черемисинов с князем Кулалеем и объявил: „До сих пор лиха мы никакого не видали; но теперь, как прибежали от вас князья и стали говорить лихие слова, то люди замешались; с нами выехали к вам из города все князья, один Чапкун в городе остался". Бояре подъехали к царевым воротам: ворота растворены, а люди бегут на стены. Тут приехали к воеводам улан Кудайкул, князь Лиман и другие князья и стали бить челом, чтоб не кручинились: возмутили землю лихие люди; подождите, пока утихнут.

Бояре отправили в город улана Кудайкула и князя Бурнаша сказать жителям: „Зачем вы изменили? Вчера и даже сегодня еще присягали, и вдруг изменили! А мы клятву свою держим, ничего дурного вам не делаем". Действительно, русские ратные люди не обидели ничем посадских людей, которые спокойно оставались в домах своих со всем имуществом. Посланные возвратились с ответом: „Люди боятся побою, а нас не слушают". Много было ссылок и речей, но все понапрасну, и бояре, видя, что доброго дела нет, велели перехватать Кудайкула, Лимана и всех князей и казаков, которых вывел Шиг-Алей, а казанцы задержали у себя детей боярских, которые наперед были отправлены с обозами воеводскими. Простоявши полтора дня под Казанью, воеводы пошли назад, к Свияжску; посада казанского не велели трогать, чтоб не нарушить с своей стороны ни в чем крестного целования; а казанцы, послав к ногаям просить царя, немедленно начали войну, стали приходить на Горную сторону, отводить ее жителей от Москвы; но горные побили их отряд, взяли в плен двух князей и привели к воеводам; те велели казнить пленников".

Итак, вместо долгожданного мира вновь продолжала литься кровь. Иоанн узнал о происшедшем только 24 марта. Он немедленно приказал своему шурину Даниле Романовичу Захарьину-Юрьеву отправиться в Свияжск с подкреплением; крымскому хану было велено прибыть в Касимов.

Царю приходилось признать, что дипломатическая стратегия с казанцами оказалась в конечном итоге не на высоте. После того как ситуация столь серьезно осложнилась, было очевидно, что войны все-таки не избежать. И вот, уже в апреле, был созван специальный совет, на котором было решено организовать очередной военный поход, чтобы покончить с Казанью раз и навсегда. Обсуждение было серьезным и затянулось. Всем было ясно, что сражаться предстоит не только с Казанью, но и с Крымом. Скорее всего, ногаи тоже не останутся в стороне и присоединятся к татарам. Царя решительно отговаривали от участия в походе, но Иоанн прекрасно помнил, сколь безрезультатны были прежние походы к Казани; помнил он и о "робком" нраве своих воевод, ни разу не выказавших под Казанью своей обычной доблести. По всему выходило, что только непосредственное присутствие царя способно оказать магическое воздействие на русскую рать и обеспечить победу.

"Решено было отпустить водою рать, наряд большой, запасы для царя и для всего войска, а самому государю, как приспеет время, идти полем.

В том же месяце пришли из Свияжска дурные вести: князь Микулинский писал, что горные люди волнуются, многие из них ссылаются с казанцами, да и во всех мало правды, непослушание большое; но, что хуже всего, в русском войске открылась цинга, много уже померло, много лежит больных, детей боярских, стрельцов и казаков. Царь по этим вестям велел князьям Александру Борисовичу Горбатому и Петру Ивановичу Шуйскому немедленно двинуться в Свияжск. Князья скоро достигли этого города, но вести, присланные ими оттуда к Иоанну, были еще менее утешительны: горные люди изменили все, сложились с Казанью и приходили к Свияжску на воеводские стада; воеводы посылали на них казаков, но казанцы казаков разбили, убили 70 человек и пищали взяли, а болезнь не ослабевает, мрет много людей. От князя Михайлы Глинского из Камы ехали казаки в судах на Свиягу за кормом; и тех казаков казанцы всех перебили, пленным пощады не дали, перебили и всех детей боярских, которые приехали наперед в Казань с воеводскими обозами и были захвачены там жителями; казанцы уже получили царя от ногаев – астраханского царевича Едигера Магмета.

Но от этих вестей в Москве не пришли в уныние: положено было прежде всего поднять дух в свияжском войске средствами религиозными, тем более что к болезни физической там присоединилась нравственная – сильный разврат. Из Благовещенского собора перенесены были в Успенский мощи святых отцов, с них освящена была вода и отправлена в Свияжск с архангельским протопопом Тимофеем – „мужем изрядным, наученным богодухновенному писанию"; вместе с водою Тимофей повез также поучение к войску от митрополита Макария. В это время приехал из Касимова царь Шиг-Алей и начал говорить, чтоб Иоанн не выступал в поход до зимы, потому что летом должно ожидать прихода других недругов и потому что Казанская земля сильно укреплена природою, лежит в лесах, озерах, болотах, зимою легче ее воевать. Иоанн отвечал ему, что уже воеводы со многими ратными людьми отпущены на судах с большим нарядом и со всеми запасами, а что у казанцев леса и воды -крепости великие, то Бог и непроходимые места проходимыми делает, и острые пути в гладкие претворяет".

Медлить с выступлением Иоанну было теперь нельзя.

Он оставил все свои царские дела на супругу Анастасию и 19 июня был в Коломне. Царица весьма порадовалась отъезду Иоанна, поскольку теперь могла вызволить из темниц многих невинных, брошенных туда ее отбывшим на войну супругом. Кроме того, за время отсутствия царя Анастасия изменила к лучшему участь многих опальных бояр. А Иоанн между тем все больше входил во вкус стремительно развертывающейся военной кампании. Практически сразу же по прибытии к нему прибыл специальный гонец с вестью о том, что "…идут многие люди крымские к Украйне".

Иоанн "послал полки на берег: большому полку велел стать под Колычевом, передовому – под Ростиславлем, левой руке – под Голутвиным монастырем; при этом было объявлено, что если придет царь крымский, то государь умыслил делать с ним прямое дело. 21 июня пригнал гонец из Тулы: пришли крымцы к Туле, как видно, царевич, и не со многими людьми.

Государь послал к Туле князей Щенятева, Курбского, Пронского, Хилкова, Воротынского, собрался и сам выступить на другой день утром, как получил весть, что приходило к Туле татар немного, тысяч семь, повоевали окрестности и поворотили назад. Иоанн по этим вестям отпустил только воевод, а сам приостановился; но 23 числа, когда он сидел за столом, пригнал гонец из Тулы с вестию, что сам царь пришел и приступает к городу, с ним наряд большой и янычары турецкие. Иоанн велел поскорее служить вечерню, потому что никогда не нарушал церковного правила, всем воеводам велел поскорее перевозиться через Оку и сам спешил к Кашире, где назначено было перевозиться; но тут прискакал новый гонец и объявил, что хана уже нет у Тулы: 22 июня пришли крымцы к Туле и приступали целый день, били по городу из пушек огненными ядрами, и, когда во многих местах в городе дворы загорелись, хан велел янычарам идти на приступ; но воевода, князь Григорий Темкин, несмотря на то что с ним было немного людей в Туле, отбил приступ; на другой день утром хан велел уже готовиться к новому приступу, как пришла весть, что русский царь идет к городу; туляне с городских стен увидали столпы пыли, закричали: „Боже милостивый! Помоги нам! Царь православный идет!" – и бросились на татар; вышли из города не только ратные люди и все мужчины, но даже женщины и дети бросились за ними; татар много было побито в этой вылазке и между ними – шурин ханский. Хан побежал в степь, и три часа спустя явились под городом воеводы, отправленные Иоанном; они погнались за татарами, разбили их на речке Шивороне, отполонили много своих пленников, взяли телеги и верблюдов ханских.

Татары, взятые в плен, рассказывали: царь потому пошел на Русь, что в Крыму сказали, будто великий князь со всеми людьми у Казани. У Рязани перехватили мы станичников, и те сказали, что великий князь на Коломне, ждет царя и хочет с ним прямое дело делать, царь тогда же хотел возвратиться в Крым, но князья начали ему говорить: если хочешь покрыть свой стыд, то есть у великого князя город Тула на поле, а от Коломны далеко, за великими крепостями – за лесами. Царь их совета послушал и пошел к Туле.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.