Прекрасная Натали
Прекрасная Натали
Крестилась я в 33 года, сознательно. Стали попадать в мои руки «христианского младенца» первые брошюрки и книжки религиозной тематики. Бывало, это чтение нагоняло на меня поистине благой страх. Запомнились, например, истории про святителей Митрофана Воронежского и Филарета Московского. Первый под угрозой смертной казни не пошел в Воронежский дворец царя Петра I, пока он не убрал оттуда языческие скульптуры. А второй отказался освящать Триумфальную арку в Москве из-за того, что была украшена языческими изображениями. Ночью Филарету Мудрому явился преподобный Сергий Радонежский и укрепил его в этом решении.
Значит, всё это не безделица. И я беспощадно избавилась от «бытового язычества»: от деревянной скульптуры какого-то божка, от подаренной ритуальной африканской маски, от настенного календаря с красочными драконами и любимой статуэтки веселого «чертика».
Интересуясь по молодости модным «тайным знанием», которое привлекало некоей загадочностью идеологии в условиях общества «развитого социализма», почитывала я и эзотерические книги Блаватской, Рериха, Даниила Андреева, его невнятную «Розу мира». У интеллигентов было хорошим тоном во что бы то ни стало «достать» их в «самиздатском» варианте вместе с альбомом репродукций культового Сальвадора Дали. В один прекрасный день всю эту компанию я вынесла на помойку как антихристианский мусор.
Когда показалось, что внешняя чистка моего жилища закончилась, на глаза попалась совершенно ошеломившая меня история из «Луга духовного» Иоанна Мосха о подвижнике Кириаке, жившем при Иордане. Однажды он увидел во сне Пресвятую Богородицу, Которая вместе с евангелистом Иоанном Богословом и Иоанном Крестителем стояли вне его кельи. Кириак просил святых гостей войти к нему и сотворить в келье молитву. Но Она сурово ответила ему, что в келье — Ее враг, и удалилась. Кириак пробудился в скорби и стал испытывать свою совесть, не согрешил ли он против Матери Божией. Но и помысла не было чем-то оскорбить Ее. Чтобы рассеять свою скорбь, он стал читать книгу одного христианского святого. В конце книги нашел Кириак высказывания знаменитого ересиарха нечестивого Нестория, который считал, что Пресвятую Деву Марию не следует называть Богородицей, так как она родила не Бога, а только человека. Тогда Кириак сообразил, кто в его келье был врагом Пресвятой Богородицы. Тут же он возвратил книгу владельцу, сказав, что принесла она ему не столько пользы, сколько вреда, и Кириак поведал ему о своем сновидении. Хозяин книги немедленно вырезал из нее слова Нестория и предал пламени, сказав: «Да не останется и в моей келье враг Пресвятой Богородицы!»
Подобно этим двум благочестивым мужам я испугалась, нет ли в моей библиотеке врагов Матери Божией. Но как их узнать? Стала перебирать книги — но, увы! Творений ересиархов я и не собирала, а непристойные писания принадлежали мировой классике. На всякий случай отдала «Лолиту» Набокова и «Декамерон» Боккаччо и несколько других книг, содержание которых было мне неприятно. А каким оно покажется Пресвятой Богородице — достойной почитания больше Херувимов и по славе Своей несравненно выше Серафимов?
Мой страх не был наигранным или странным. В день, когда впервые вошла в церковь, я подумала: миллионы православных до меня жили по тем правилам и законам, которые установили Святые Отцы; изучай их и следуй им, какими бы неудобными или непонятными они тебе ни казались поначалу; поймешь все постепенно. «Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же» [14]. И если блаженный Иоанн Мосх в своем собрании назидательных притч поместил рассказ о том, почему Богородица не вошла в жилище Кириака, то Пречистая может обнаружить вражину и у меня… Несколько недель я испытывала трепет при одной мысли об этом. Дело осложнялось тем, что Вадим перетащил ко мне свою огромную библиотеку и какие там книги, я не знала…
И вот приснился мне сон. Некий величественный священник в великолепных красных одеяниях, в митре на голове, появился в комнате — там, где находилась библиотека. Я сказала ему: «Посмотри книги». Ласково глянув на меня, он стал по одной перебирать тома, одновременно разговаривая со мной. Разговор был длинный, о чем — почти не запомнилось, но как будто учил меня жизни. Наконец этот великий муж протянул мне сложенные одна на другую четыре красные толстые книги. На верхней было написано: «Пушкин». Я очень удивилась: «Выбросить?» — «Нет, — ответил он. — Обрати внимание». Потом своей щекой он прислонился к моей и через это прикосновение по моему телу побежало ласковое тепло, которое совершенно успокоило мой мятущийся дух. Я проснулась с радостной мыслью: святитель Николай посетил. Но тут же стала отгонять ее от себя: с какой стати Угодник Божий снизойдет к моей худости… Однако врагов в своей библиотеке я больше не искала, успокоилась.
Три года я пыталась разгадать сон. Что за Пушкин, почему Пушкин? Что-то такое случалось в жизни, и казалось: вот-вот всё станет ясно… например, некоторое время мне очень досаждал человек по фамилии Пушкин, ситуация потом разрешилась совсем не так, как во сне… Или поехала я с подругой в Ленинград на белые ночи полюбоваться. И хотя уговорились мы пару дней только по Питеру гулять, упросила я ее обязательно в Царское Село съездить — нынешний город Пушкин Ленинградской области: втемяшилась в голову мысль, что должно было там что-то важное произойти. Но только зря полдня потеряли: был последний день месяца, и музеи оказались закрытыми.
Мало-помалу я забыла о сне. Не до него было: МихАбр давно ничего не придумывал для меня, перебивалась какими-то статейками. Застой в творческом процессе для писателя сопровождается легким унынием. Чтобы развеяться, поехала я в издательство — разведать про перспективы… Перекинулась несколькими словами с наличными редакторами.
— Для меня что-то есть?
— Зайди через пару недель, — услышала я в одной комнате.
— Книжку сдаем, сейчас некогда… — отфутболили в другой. А в третьей вообще сказали:
— Лютует Абрамыч, разогнать издательство собрался!
Вот и весь сказ. С перспективами негусто. Все были заняты, при деле, да еще и с зарплатой.
Вдруг я увидела МихАбра, выходящего из кабинета, и не успела спрятаться.
— А!.. Про тебя-то и забыл! — заметив меня, крикнул он. — Всех перебрал, ну-ка заходи, заходи…
— Михаил Абрамович, я тороплюсь… в другое издательство!
— Не слышу? — наклонился он в мою сторону и крикнул секретарше: — Настя, наша сумасшедшая пришла, как же мы про нее забыли!
Выглянула Настя и тоже:
— Правда, а про нее забыли… Не задерживай, Натуля!
Я вошла в кабинет как на заклание.
— Садись, ты как? Чай? Кофе? — спросил МихАбр.
— Потанцуем… — хмуро ответила я.
— Прекрасная идея! Пре-кра-сна-я, — развеселился шеф. — Значит, так. Листов пятнадцать — восемнадцать. Напишешь нам про жену Пушкина. Знаешь, как ее зовут? Твоя тезка.
— Давайте лучше напишу про корпускулярно-волновой дуализм.
— Что? — переспросил он. — А… это твоя шутка. Понял.
— Какая шутка! — возмутилась я. — Мне — что про тезку писать, что про корпускулярно-волновой дуализм. Одинаковое нулевое знание. Что-то когда-то проходили. И всё.
— Ну и что? Руки мне не скручивай, этих фокусов не люблю, — строго сказал Мих Абр. — Другой работы не будет. Я тебе много времени дам — месяцев пять.
— На четыреста исторических страниц — пять месяцев?
— А ты хочешь пять лет? Тогда иди в другое издательство. Всё, свободна. Настенька, чай она пьет в другом издательстве, — он завернул входящую в кабинет секретаршу с подносом.
— Михаил Абрамович, это же нож в спину, — заскулила я.
— Кому? Нож в спину благодетеля…
Я закрыла глаза, чтобы не видеть его напрягшихся желваков. И тут сам собой всплыл в сознании сон. «Пушкин. Обрати внимание»…
— Какое сегодня число? — встрепенулась я.
— Шестнадцатое. Месяц знаешь какой? Декабрь… К июню надо написать, — начал новый приступ МихАбр. — Иди подумай, через три дня придешь, договор подпишем.
Шестнадцатое декабря, через три дня — девятнадцатое. Память святителя Николая. Сон приобретал объем, наполнялся смыслом… В голове появилась мысль, явно не моя: надо ее реабилитировать. Кого ее? Наталью Гончарову… По дороге домой я чуть под машину не попала, разговаривая с невидимым собеседником. Вернее, я вопрошала: да как же ее реабилитировать, если сама про нее знаю в объеме школьной программы. А там как учили: молодая жена Пушкина, кокетка, явилась причиной смерти великого поэта. Я никогда в это не верила, зная о пушкинском африканском нраве, но и разбираться не было желания… В ответ на все мои недоумения был один ответ: «Надо ее реабилитировать».
Порывшись в своей библиотеке, я обнаружила, что у меня почти не было литературы о Пушкине; про его жену и говорить нечего. Как же так, дорогая редакция, просто смешно… Чего они все хотят от меня? Наваждение какое-то…
В день празднования Николы зимнего я была на литургии, причастилась. На молебне просила Угодника, чтобы разрешил свою шараду.
После церкви пришла в издательство. Подождала, пока МихАбр освободится, вошла в кабинет. Поглядел он на меня и сказал свое знаменитое:
— Ну?
— Баранки гну, — по-писательски веско ответила я.
— Это ты можешь. Зачем пришла-то?
— Как? А…
— Значит, согласна, — кивнул он.
— Да не согласна, а выбора нет.
— Тогда иди еще подумай, через три дня приходи, подпишем договор.
Еще три дня дрожать, нет, спасибо. И рубанула сплеча:
— Или сегодня подписывайте или никогда.
МихАбр даже телефонную трубку от уха отодвинул:
— Ты как со мной разговариваешь, директива партии?
Я поднялась со стула: подташнивало от какой-то безнадеги. Ну почему я должна снова бросаться на амбразуру? Может, на дамский роман согласиться?
— Настюшка, подпиши с ней договор, — сказал в трубку МихАбр. — А то сбежит… — и сердито глянул на меня, — вязать надо. Сроки те же, да.
Договор по моему настоянию был подписан в тот же день, и этот факт давал основание полагать, что покровительствует мне именно святитель Николай, Мирлийкийский чудотворец.
Для кого тут и сказке конец, а для меня только начиналась страда — страдание. Первые две недели я пребывала в полуобморочном состоянии, почитывая имеющуюся в наличии пушкиниану. Страшными призраками на моем творческом горизонте вставали пушкинисты — люди, посвятившие себя изучению жизни и творчества «солнца нашей поэзии». Сколько копий ими сломано! Сколько диссертаций защищено… Мне, полному дилетанту в этом вопросе, оставалось только жаловаться своим близким и дальним на кровожадного МихАбра, который решил, видимо, выставить меня на посмешище всему миру. Я просто сумасшедшая, если согласилась писать книгу про жену Пушкина. Но, вспоминая трехгодичной давности сон, я брала себя в руки…
Результатом звонков и посещений знакомых было то, что в моем доме быстро собралась вся известная пушкиниана, многие книги которой тогда, в доисторические времена без Интернета, были практически недоступны рядовому читателю. Но теперь большая их часть — томов сорок — лежали стопками около моего дивана. Я начала их проглатывать — одну за одной, и вскоре в моей голове, как в доме Облонских, всё смешалось. Друзья, недруги, дамы света и тьмы из «донжуанского списка» Пушкина пытались мне по-своему рассказать про него. Натали всегда оказывалась где-то на задворках его шумной жизни, и ее искреннее смирение перед обстоятельствами невольно выпячивалось, становясь главной чертой ее характера. И когда сам поэт в письме жене написал: «Я мало Богу молюсь и надеюсь, что твоя чистая молитва лучше моих, как для меня, так и для нас…» — я поняла, какова она. Наталья Гончарова была глубоко верующей, любящей и умной женой великого человека, об этом и была написана книга. Но поначалу идея показалась мне очень новаторской.
Я позвонила в издательство, требуя себе консультанта, и мне дали телефон одной известной пушкинистки. Прекрасно понимая, что она в два счета положит меня на лопатки, я медлила звонить. Наконец, набравшись храбрости, я набрала номер. Полусонный голос начал меня лениво терзать: «А кто вы? А что вы? А зачем вы?..» Филологическими регалиями похвастаться я не могла, поэтому сразу вступила в бой, развивая мысль, что только сквозь призму религиозности Натальи Гончаровой можно понять ее жизнь. «Она была христианка в полном смысле этого слова, вспоминала про мать Александра Арапова. Грубые нападки, язвительные уколы уязвляли неповинное сердце, но горький протест или ропот возмущения никогда не срывался с ее уст». Сам Пушкин писал ей: «…а душу твою люблю больше твоего лица» Но почему-то никто никогда не придавал этому значения. Миф о жене Пушкина как о бездушной красавице, погубившей величайшего русского поэта, был дорог многим поколениям исследователей, а вслед за ними — миллионам читающей публики, здравый смысл в оценке ее личности был утрачен еще на заре научного пушкиноведения… Выслушав мой панегирик, пушкинистка встрепенулась, сменила тон и заинтересованно предложила прийти к ней в институт и поговорить.
В издательстве мне сказали, судя по реакции, я на правильном пути. Никуда не надо ходить, а срочно начинать писать… Легко сказать! Прошло уже полтора месяца из пяти, а у меня все еще недоставало решимости начать. Наконец я назначила себе последний срок для начала работы — в день смерти Пушкина. На панихиде 11 февраля (29 января по старому стилю), помолившись об упокоении душ болярина Александра и его супруги Натальи, я слезно просила их помочь мне написать про них…
Работа предстояла тяжелая: опять листаж, опять ни дня без пяти страниц! Но теперь можно составить целую книгу о том, как невидимый помощник направлял мои мысли, указывал на ошибки и неточности, подсказывал, где найти нужную информацию, подобрать цитату.
Ну, например… Какой-то не благоволивший к красавице исследователь, не сильно задумываясь, написал, что «по пятницам она постилась». Мне было непонятно, почему она, верующая христианка, не соблюдала пост и в среду? Искать объяснений не было времени. Но буквально через полчаса, наобум открыв какую-то книгу, я увидела дословную цитату, сообщающую о том, что пятница, день смерти мужа, стала траурным днем для Натальи Николаевны. До конца жизни в пятницу она никуда не выезжала, «предавалась печальным воспоминаниям и целый день ничего не ела». Что называется, почувствуйте разницу. Так постепенно расхожие обвинения в адрес первой красавицы Петербурга и любимой женщины Пушкина рассыпались в прах сами собой… Книга так и называлась — «Прекрасная Натали»…
Она была закончена в срок, быстро напечатана и выдержала несколько переизданий. Спустя полтора года после подписания договора, в самый день Николы летнего она получила диплом Международной книжной ярмарки. И современные пушкинисты, открестившись от своих товарищей по цеху, которые на протяжении десятилетий вольно или невольно марали в грязи «чистейшей прелести чистейший образец», на заседании оценочной комиссии с восторгом кричали: «Прекрасная книжка!», а в дипломе написали, что он дан «за большую исследовательскую работу и правдивое жизнеописание Натальи Гончаровой-Пушкиной-Ланской». Знали бы они, что «большая исследовательская работа» продолжалась полтора месяца! Теперь я точно знаю, что правильная идея удесятеряет силы, а с помощью Божией можно сделать по-человечески невозможное.
Книга была написана в преддверии двухсотлетнего юбилея со дня рождения Пушкина. Долгонько смиренной христианке Наталье Гончаровой-Пушкиной-Ланской пришлось ждать восстановления своего доброго имени.
Спустя некоторое время я случайно встретилась с Екатериной, прапрапрапраправнучкой Пушкина, на лицо она была — вылитая Надежда Осиповна, мать поэта. Катя сказала мне слова, не сравнимые ни с какими наградами: «Спасибо вам за книгу от всего пушкинского рода». После этого с радостным чувством исполненного долга я отслужила благодарственный молебен чудотворцу Николаю. Потому что конец — делу венец.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.